Особенный

      Кусочек яичной скорлупы хрустнул на зубах, и Юри замер на миг, а после осторожно подтолкнул его кончиком языка к вилке и аккуратно положил на край тарелки. Аккуратно — но не незаметно. Тяжёлый вздох Виктора заставил снова замереть, тяжёлый вздох Маккачина в поддержку хозяина — так вообще проглотить следующую скорлупку.       — Так всё плохо? — голос Виктора прозвучал совсем уж мрачно, и Юри молча подцепил на вилку громадный кусок яичницы — немного пережаренной, до опасной грани пересоленной, — и смело засунул в рот.       Виктор не умел готовить. Совсем. Словно все продукты и кухонная утварь в его руках устраивали жёсткую забастовку. Говорят, у многих гениальных спортсменов, певцов, музыкантов такая вот проблема — полная беспомощность в обыденных делах. Особенно в жарке яичницы.       Виктор, конечно, не мог этого не знать — вон как хмурился, прижав край кружки к губам. На открытом лице с забранной тонким ободком чёлкой все эмоции можно было разглядеть как даже самые тонкие линии карандаша на чистом холсте. Юри это нравилось, хоть и привыкнуть за два месяца, как они уже жили вместе, так и не получалось. Ведь каждый день Виктор умел удивлять именно вот такими искренними эмоциями — не наигранными во вспышках фотоаппаратов, а именно такими... настоящими, да?       Он думал, что за те восемь месяцев, что Виктор тренировал его, он успел его узнать. Оказалось, тогда получилось снять лишь самую прилипчивую маску, но до сердцевины всех эмоций удалось добраться вот сейчас, когда Виктор с гордым видом и всё-таки с подрагивающими пальцами открывал ему дверь своей квартиры.       — Ого, так вы живёте у него? Вот это да! Никогда не думала, что Витя кого-то решится пустить в свою холостяцкую берлогу, — охнула тогда Мила, узнав об этом, и со всей своей не девичьей силы хлопнула его по плечу. — Ты точно особенный, Юри.       Этого всегда хотелось — быть особенным именно для Виктора, поэтому сначала Юри только недоверчиво помотал головой, тушуясь под хихиканьем Милы. Но поверилось всё-таки легко — когда Виктор одним утром, сонно зевая, покачивался около кофеварки, царапая живот сквозь ткань вытянутой старой футболки и время от времени сдувая выбившуюся из-под ободка прядку.       И заставил поверить Юри в ещё одну важную вещь — что влюбиться в этого невозможного человека ещё больше на самом деле так возможно.       Без наигранного лоска и глянцевой улыбки Виктор выглядел порой не старше двадцати. Особенно когда ругался на вредно пикающую и не поддающуюся командам кнопок микроволновку и, весь взъерошенный, пытался вытереть лапы вертящемуся Маккачину. И когда, повиснув на плече у Юри, с закрытыми глазами чистил зубы, а потом — никогда об этом не забывал — чмокал его в щёку, оставляя на ней привкус мяты.       В такого настоящего Виктора Юри влюблялся ещё больше. Как не любить человека, который только тебе осмелился открыть свои маленькие и большие недостатки и пустить в свой мир? И пережаренная яичница с кусочками скорлупы — это такая ерунда.       Доев последний кусок, Юри решительно поднялся со стула. Смело встретил хмурый и виноватый взгляд, обошёл стол и встал рядом с Виктором. А потом мягко положил ладонь на чужой затылок, зарываясь пальцами в волосы.       — Знаешь, в яичной скорлупе много кальция, — серьёзно проговорил Юри, другой ладонью массируя постепенно расслабляющуюся шею. — Самое то для нас. Так что всё вышло неплохо.       Виктор задрал голову и растерянно посмотрел на него. А потом со счастливой улыбкой фыркнул и прижался носом к его груди.       И Юри влюбился в него ещё больше — за доверительно-ворчливые слова, скользнувшие щекоткой по рёбрам:       — Но ты же научишь меня жарить яичницу совсем отлично?       И, конечно, Юри не мог ему в этом отказать.