Катерина Сфорца принимает в опочивальне Чезаре Борджиа, который оказывается оконфужен, а дама — раздосадована, и в итоге каждый принимает для себя решение больше с другим дела не иметь

Катерина Сфорца не менее девяти раз прочитала про себя De Profundis, прежде чем Чезаре Борджиа, приходивший в чувство на ее плече, подал голос. Прежние ее любовники не были настолько впечатлительны и выныривали из забытья на шестом или седьмом «де профундисе», а наиболее искушенные — даже на третьем. Чтобы скрыть намечавшуюся улыбку, она закусила губы, так и норовившие дрогнуть. — Вы живы, кардинал? — все-таки не удержалась от подколки Катерина и повернула голову, пытаясь с участием заглянуть в глаза Чезаре. Тот, уже успевший взять себя в руки, победно хмыкнул. — Вы же не думали, синьора, что вам удастся заездить меня так просто! Прозвучало очень уверенно — вполне в духе Чезаре-противника. Казалось что это не молодой отпрыск семейства Борджиа, а кто-то другой полчаса кряду заходился страстными хрипами, пока Катерина колдовала (главным образом губами и пальцами) над теми частями его тела, которые благоразумные господа врагам не демонстрируют. «Ну да, ну да, — усмехнулась про себя она. — Вас, Борджиа, действительно так просто не возьмешь. Но только когда вы вместе. По одиночке можно попытаться». Чезаре навис над ней и грозно посмотрел в глаза. Так грозно, что стало очевидно — он жаждет реванша. Оставался открытым вопрос, на каком поприще он собирается его взять. Проделывая с мужчинами подобные штучки не впервые, Катерина по опыту знала, что до утра на любовном поприще они точно не смогут отыграться, и потому забавлялась все больше и больше. * * * Раздосадованный Чезаре рухнул на спину и уставился в потолок. Он и сам не понимал, как мог докатиться до того, чтобы не только оказаться в спальне синьоры Сфорцы, но и проиграть ей по всем статьям. В какой-то мере его оправдывала большая разница в возрасте, а следовательно, и в опыте. Когда тридцатилетняя Катерина выходит во всем своем женском великолепии против восемнадцатилетнего Чезаре, то пусть он хоть трижды кладет на лопатки любого из своих врагов, вряд ли даже ярые сторонники кардинала Борджиа поставят на него полдуката. Чезаре осмысливал свое положение и досадовал, что так глупо вляпался. Злился на то, что не смог устоять и потребовать для себя отдельные покои в замке Форли — вот в чем была его основная ошибка, послужившая началом падения. Подвела его и самонадеянность. Ранее не имевший дел с дамами вроде Катерины, он был уверен, что сможет произвести должное впечатление и проявить себя с лучшей мужской стороны. Даже в страшном сне ему не могло привидеться, что настырная Сфорца доберется до его задницы и устроит ей такой праздник жизни, при котором соображение отключается напрочь. Чезаре вздохнул, стараясь делать вид, что вздыхает он от усталости и осознание собственной дурости не имеет к этим вздохам никакого отношения. Катерина сделала вид, что ничего не заметила. Чезаре продолжал про себя рассуждать о постигшей его судьбе и припоминать наиболее ужасающие подробности ночи. Нет, сдавать задницу он не собирался (именно она и беспокоила его больше остального), а собирался, фигурально выражаясь, проскакать столько миль, чтобы завоевать в глазах Катерины титул неукротимого жеребца. И на тебе — если не вникать в подробности и принимать в расчет только общее впечатление, вышло так, что кобыла оказалась сверху, и под ребра семейства Борджиа, пусть даже Папа Александр Шестой ничего пока и не знал (а Чезаре надеялся, что не узнает и в будущем), была загнана вроде бы крохотная, но на деле чрезвычайно досадная шпилька. Через какое-то время Чезаре надоело припоминать собственные огрехи, и он решил сосредоточиться на успешных сторонах жизни. Оказалось, положение его не так уж и прискорбно. Во-первых, прежде, чем наступило постыдное для него событие, пару миль он все-таки проскакал. Катерина корчилась под ним достаточно живо, чтобы можно было приписать себе несколько баллов. Во-вторых, что бы там ни было, а мужества он не растерял и на ее вопросы отвечал вполне уверенным голосом. Если же ему приходилось демонстрировать непоколебимость взглядов, то и здесь он был относительно на высоте. Очень может быть, Катерина не заметила его замешательства и неопытности в некоторых вопросах, касающихся любовного ложа, а значит, он еще не проиграл. Третье — и самое главное — заключалось в том, что им предстояла еще одна ночь. Теперь, когда Чезаре испытал на себе, как ему казалось, самое худшее, он считал себя подкованным и готовым на любые экзекуции, которые был настроен пережить с достоинством, свойственным всем представителям клана Борджиа. А именно, он собирался с непринужденностью матерого развратника попросить ее завтра о том же, что она проделала с ним сегодня, давая понять, что для него такие развлечения ничем удивительным не являются и он сотни раз занимался этим с другими женщинами. Катерина, судя по всему, не находила ничего противоестественного в этом занятии, и в данных обстоятельствах Чезаре склонен был верить скорее ее опыту, чем своим предрассудкам. * * * Синьора Сфорца, по длительности молчания любовника уразумевшая, что совершила нечто, не укладывавшееся в его картину мира, решила не оставлять Чезаре наедине со своими мыслями. Один Бог знал, до чего способен был додуматься молодой Борджиа при его гордом нраве и привычке расправляться с противниками в минимальные сроки — не ровен час, посчитал бы, что страшно оскорблен, и тогда жди беды большей, чем сперва казалось. — Кардинал, вы еще не заснули? — поинтересовалась она со свойственным ей сарказмом и сделала вид, что потянулась к подносу с закусками, загодя принесенным в опочивальню — Может быть, желаете вина? Или фруктов? — Вина, синьора, — ответил Чезаре, — и не трудитесь наливать. Он ловко подскочил, перегнулся через Катерину, вовсе не возражавшую против того, чтобы он проявил активность, и схватил за горлышко полупустую бутылку верначчи. Вернулся на место, сел, отхлебнул из нее, запрокинув голову и сделав затяжной глоток, более подходивший завсегдатаям дешевых таверн, облизал губы и передал бутыль Катерине. Имеющая, разумеется, навык употребления вина этим мужицким способом, но не желающая соревноваться с Чезаре в показной лихости, Катерина попросила налить вино ей в бокал, что Борджиа тут же охотно и сделал, снова через нее перегнувшись. * * * О чем вести разговор, Чезаре не знал, а Катерина хоть по виду и знала, но молчала — может быть, нарочно, чтобы его смутить. По крайней мере легкая полуулыбка сильно отдавала женским коварством. Сейчас бы самое время наброситься на нее и показать, насколько с ним, мужчиной во всех отношениях опасным, шутки плохи, да похоже было на то, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Как бы худшего конфуза не случилось. Чезаре решил, что выражение сытости на лице окажется в его случае уместнее. Весь следующий день он размышлял о том, как бы отомстить Катерине. Военные и политические вопросы, в которых юный Борджиа никогда не ведал сомнений, сами собой ушли на задний план, и все внимание было сосредоточено на делах любовных. С утра, на свежую голову, идея попросить даму еще раз заняться его задницей уже не показалась Чезаре столь удачной. Ситуация требовала поиска иных решений, чем он и занимался — искал. Ближе к обеду он настолько устал думать о любовных утехах, что у него промелькнула мысль о том, не слишком ли много времени он уделяет проблеме, не стоившей выеденного яйца. Будь он старше, на том бы и остановился, поскольку мысль эта была единственным здравым зерном в общем потоке надуманных проблем, одолевавших его на протяжении нескольких последних часов. Однако совершив конную прогулку и отдохнув, он снова взялся за старое, решив, что в случае со Сфорца терять гордость никак нельзя. Так он продолжал накручивать себя до вечера, в том числе и за ужином — Катерина наверняка никак не могла взять в толк, почему кардинала Борджиа бросает от медовой учтивости к мании величия и обратно. На деле же он, измученный выбором правильной стратегии, никак не мог взять нужную линию поведения. Наконец Сфорца надоели его метания — она дала едва заметный знак прислужнику держать бокал Чезаре полным. Тот со всей тщательностью подошел к делу и к моменту окончания трапезы пребывал в устойчиво веселом состоянии духа, а в опочивальню отправился разве что не насвистывая себе под нос мажорное сальтарелло. Там он опять отличился дальше некуда, галопируя на Катерине во всю прыть, и пока отличался, успел протрезветь. От этого его снова стало заносить, так что Катерина вынуждена была ободрить его вином. Все продолжалось почти до рассвета, и хотя на этот раз к заднице Чезаре никто и пальцем не подумал прикоснуться, он все-таки сильно переживал и не мог найти покоя в трезвости, потому что мудрое решение, как относиться к подобным поступкам женщин, так к нему и не пришло. Утром, как того и следовало ожидать, он проснулся в плачевном состоянии и чувствовал себя так, будто всю ночь штурмовал замок. Катерина, если судить по глазам, была совсем не рада, что пригласила его в свои покои, и скорее изнемогала от его присутствия, чем радовалась этому обществу. Справедливости ради следует отметить, что любая дама прекрасно бы ее поняла. После завтрака Катерина проводила кардинала вежливо, но то, что больше всего на свете она желает отдохнуть и выспаться, заметил бы каждый. А Чезаре предстоял долгий путь, во время которого он вновь начал было думать о заднице, а после плюнул на все и забыл, благоразумно посчитав, что есть вещи и поважнее, в особенности те, что касаются Сфорца.