***
У Виктора Питер вызывал... двойственное ощущение. Он не испытывал особого восторга от своего города, но, уезжая надолго, чувствовал некую тоску по чему-то родному, а, приезжая обратно, его посещало неизменное чувство облегчения. Виктор Никифоров всегда был один... Родители у него были в разводе, оба все время работали, и на ребенка особо не обращали внимания. Тогда они жили в обычной хрущевке на юге города. Его детство прошло как раз в тех самых 90-х: СССР был разрушен, а новое государство еще не образовано - люди не были уверенны даже в завтрашнем дне. Хитрые, наглые и предприимчивые спешили обогатиться, а все остальные - хотя бы не скатиться в полную нищету. Ну, или не напороться на особо отчаявшихся в темной подворотне. Первый раз он увидел фигурное катание по телевизору, в квартире у знакомых родителей, и с тех пор заболел этим искусством. Красота, чистота, грациозность, легкость - все это настолько отличалось от привычной серости, усталости, одинаковости его прошлой жизни, что Виктор решил во что бы то ни стало стать таким же. Первым его льдом была дворовая «коробка», коньки были обменены у соседки на коробку рафинированного сахара, который был украден на заводе, где работала мать. Ему повезло - однажды его увидел Яков, случайно оказавшийся в том районе, и с тех пор жизнь Виктора совершенно изменилась. Новые коньки, новый лед, даже дом новый - ради удобства тренировок он переехал в общежитие для спортсменов, рядом с Дворцом спорта. Его называли гением - пластика движений, скорость, прыжки - все было идеально. Он выигрывал все чемпионаты, все соревнования: сначала городские, потом региональные, европейские, международные. Он стал красивым и легким, он будто летал надо льдом. Известность, деньги, дорогие отели и рестораны - все это стало его жизнью, той, о которой он всегда мечтал, к которой всегда стремился. Родителей он почти не вспоминал, только раз в год, по расписанию заезжал и дарил дежурные подарки. Их ему навсегда заменил Яков - тренер, друг, отец. Он любил удивлять зрителей, он ненавидел обыденность и серость. Он был идеальным. И это стало обычным. Люди перестали удивляться. И этого он не мог вынести. А потом появился он - Юри Кацуки. Его Юри. Виктор и сейчас помнил тот банкет, а вот Юри не помнил… но это даже к лучшему. Эта импровизация на пилоне, их совместный танец, и, конечно, те слова, когда он его обнял, прижавшись, и будто бы еще продолжая танцевать: «Виктор, будь моим тренером…» А эти движения… Тогда всего за несколько секунд Виктор понял – он его хочет. Всего и без остатка. Хочет его целовать, гладить, обнимать… обладать. И это было настолько неожиданно, что он даже растерялся, чего с ним не бывало еще со времен юниорских чемпионатов. Виктор Никифоров был абсолютным натуралом: ему нравились девушки, он спал с девушками, в конце концов, он был русским! А здесь не то, что не любили, эм… голубых, их здесь могли и забить ненароком. Но он влюбился, безвозвратно влюбился в этого Кацуки и ничего не мог с собой поделать. Ну что ж, он всегда любил удивлять. Правда, на сей раз удивляться приходится даже ему самому.***
Петербург был в своем репертуаре: холодный пронизывающие ветер, кидающий мелкую снежную крошку прямо в лицо, замерзшие улицы, покрытые гололедом мостовые, слегка присыпанные песком, который казался чистым издевательством в этом океане льда. И люди, закутанные в шарфы, полуидущие, полускользящие по дорогам. В среде фигуристов даже бытовала поговорка: чтобы научиться фигурному катанию в Санкт-Петербурге, совсем не обязательно покупать коньки. По приезду, они сразу же заселились в Асторию, где любил останавливаться Виктор. Там даже был «его» номер, который в любой момент он мог занять, что сейчас пришлось как нельзя кстати – свободных мест не было. Как ни странно, но своего дома у Виктора Никифорова не было, и даже во время постоянных тренировок в Петербурге он продолжал жить в Астории. Его часто спрашивали об этом, на что он неизменно отвечал, что его единственный дом - это каток, остальное лишь место для сна. Юри даже особо не протестовал по поводу совместного номера – за все это время он привык к тому, что для его русского тренера совсем не существует такого понятия, как «личное пространство». «Стеснение и стыд были тоже не про него», - пронеслось в голове у парня, когда он с какой-то странной отстраненностью наблюдал, как Виктор раздевается, чтобы принять освежающий душ после длинного перелета. Вот он развязывает галстук – тонкие пальцы словно порхают по ткани, снимает рубашку – руки медленно поднимаются вверх, словно подготавливая тело к вращению. Взгляд медленно прошелся по оголенному торсу тренера, столкнулся с лазурно-льдистыми глазами Виктора… и тут Юри словно очнулся: вздрогнул и, покраснев, резко отвернулся, не заметив довольной ухмылки, на мгновение мелькнувшей на лице Никифорова. А потом они пошли гулять – еще один непредсказуемый поступок. Сначала говорил, что едет навестить знакомых, а по приезду тратит время на прогулки. Зато теперь Юри узнал ответ на вопрос, почему Виктор даже в ботинках мог спокойно ходить по льду – практика. С первых же шагов ему пришлось намертво вцепиться в тренера, чтобы совершенно не эстетично не распластаться на льду. Все же странная страна – Россия. Прогулка длилась до позднего вечера, они обошли весь центр, все так же держась за руки, хотя через некоторое время Юри привык к скользкой поверхности и в поддержке уже не нуждался, но убрать руку так и не решился. Зима в России была морозной, не то что мягкие японские зимы, поэтому Кацуки предусмотрительно надел самую теплую верхнюю одежду, натянул шарф и шапку, но в конце все равно сильно замерз. Виктор же был одет как всегда: коричневое пальто и слегка накинутый шарф, оставляющий шею открытой для ветров. Но, как ни странно, Никифорову не было холодно. Казалось, что он даже наслаждается пронизывающим ветром, запрокидывая голову, тем самым еще больше оголяя шею и слегка улыбаясь. Вернувшись в отель, Юри понял, что все же они переборщили с отдыхом на свежем воздухе: его начало бросать то в жар, то в холод, и единственное, на что он был способен, это переодеться и забраться в постель. Кажется, потом он то засыпал, то просыпался, но все сливалось в сплошной туман. Виктор же не знал, что делать: сам он, сколько себя помнил, никогда не болел. Нет, бывал небольшой насморк или горло болело после трех порций мороженного, перенес пару операций после одной травмы, но вот так… с температурой, жаром… никогда. У него и лекарств-то не было! Поэтому, когда Юри так внезапно стало плохо, единственное, что он мог сделать – это сбежать в аптеку и закупиться всем, чем только можно. В пол-уха прослушав наставления продавщицы, он помчался обратно – отпаивать своего ученика. Но, как любил говорить ему Яков: не умеешь – не берись. После трех принятых таблеток, которые Виктор заставил его проглотить, Юри вроде стало получше, по крайней мере, температура спала, но тело продолжало словно лихорадить, а ко всему прочему Кацуки стал как-то чаще дышать, иногда слегка постанывая, что совершенно сбивало Никифорова с мыслей, переключая все его внимание на тяжело вздымающуюся грудь Юри, капельки пота на висках и полуоткрытые губы. Черт! У него тут больной лежит, а ему в голову снова эти навязчивые мысли лезут! Но…***
Виктор зашёл в спальню, где на смятой кровати, горя болезненным румянцем, лежал Юри с растрёпанными волосами и блестящим от пота лицом. Кацуки метался по всей постели, неся лихорадочный бред. Виктор подошёл к нему, сел на край кровати и, едва касаясь, провёл кончиками пальцев по горячей щеке. Юри простонал что-то невнятное и, успокоившись, лёг на спину, тяжело дыша. Виктор устал. Он еще никогда ни за кем не ухаживал, не считая Маккачина, так не вовремя объевшегося булочками перед произвольной программой на кубке Ростелекома, но для Юри, своего любимого Юри, он готов был на все. Устало вздохнув и еще раз посмотрев полным любви и нежности взглядом на раскрасневшегося брюнета, Никифоров лег рядом, свернувшись калачиком и стараясь не думать о том, насколько близок сейчас предмет его желаний. Через несколько минут, когда дремотная пелена уже начала обволакивать сознание Виктора, он почувствовал горячее неровное дыхание у своего уха и обрывистое «Виктор…», после чего влажная рука обняла его за талию, приподняла край футболки и обожгла прикосновением к подтянутому плоскому животу. Никифорова будто прошибло током, его лоб покрылся испариной, повернувшись лицом к Кацуки, чувствуя его тяжелое дыхание, горящую кожу, смотря на его чувственно приоткрытые губы, шепчущие «Виктор, Виктор…», он напрягся, чувствуя надвигающуюся волну возбуждения. Юри открыл глаза, прижался к тренеру как можно ближе, продолжая гладить его нежную кожу, переходя с живота на спину, и, заикаясь, обрывая фразы, простонал: «Вик… чан, п... прошу…». Он смотрит на напряженное лицо Виктора, в его широко раскрытые лазурные глаза, он уже ничего не понимает, в голове шумит, в висках стучит пульс, а глаза застилают белые круги. Он видит только одно, он хочет только одного – его, Виктора Никифорова, своего тренера, хочет до боли, любит до бабочек в животе. Жар и переполняющиеся чувства затмевают рассудок и, подавшись вперед, Юри впивается губами в губы Виктора, жадно целует, покусывает губы и язык. Уже не важно, что он болен, уже не важно, что он лишь ученик, есть только любимые губы, манящее тело и витающая в воздухе вокруг них страсть. Удивление Виктора очень быстро сменяется диким, все больше нарастающим возбуждением, он отвечает на поцелуй Юри, пытаясь глубже протолкнуть свой язык, облизывая и кусая его губы, на что получает полный вожделения и похоти стон, такой соблазнительный и призывающий. Виктор обнимает ученика, нежно гладит его по груди, останавливаясь на сосках и слегка пощипывая и выкручивая их. Почувствовав руки Кацуки у себя на ягодицах, он переворачивает его на спину и нависает сверху, продолжая жадно целовать уже припухшие губы. Наконец оторвавшись, Никифоров тянется к краю футболки, как можно скорее стягивая ее с себя, затем снимает одежду с Юри, попутно целуя каждый сантиметр такого любимого тела, стараясь не пропустить ни клеточки. Поднимается к груди и накрывает один сосок губами, покручивая второй между пальцев, чем вызывает очередной протяжный стон из полуоткрытых губ новоявленного любовника. Затем рука плавно перемещается вниз, щекоча кончиками пальцев дорожку от пупка к паху, обходит уже окрепший член Юри и аккуратно ласкает яички. С губ Кацуки срывается стон разочарования, он рефлекторно подается бедрами вниз, и рука Виктора ложится на его член. Виктор обхватывает горячий и твердый орган, делает несколько движений вверх и вниз, щекочет большим пальцем головку. Отстранившись от разбухшего соска, тренер спускается вниз, с восхищением смотря на член своего Юри, затем на миг задумавшись, нежно облизывает головку, будто пробуя на вкус, и, пройдясь языком сверху вниз и обратно, заглатывает его полностью, заставляя Юри застонать и выгнуться, протолкнув член глубже в горло. Виктор делал это впервые, ведь до этого у него были лишь девушки, хотя и с ними у него ничего подобного не было, сейчас он делал это с такой нежностью и любовью, он так хотел доставить Юри как можно больше удовольствия, что старался брать как можно глубже, кружа языком по стволу и причмокивая головкой. «Вик-виктор… я сейчас… я…» – невнятно простонал Кацуки, после чего Никифоров отстранился, продолжая массировать его член. Для Юри весь мир сосредоточился внизу живота, на ласковой и одновременно настойчивой руке Виктора, на тех восхитительных чувствах, что дарили ему любовные касания. Пара движений, и он бурно кончил в руку тренеру, вожделенно хрипя. Смотря на выливающуюся сперму любовника, Виктор, мимолетно улыбнувшись, нагибается и игриво слизывает пару капель, затем мило щурится, прикрыв глаза и поднимаясь наверх, и, целуя Юри в губы, тихо произносит: «Вкусно!». Юри, смущенно улыбаясь и закрывая глаза, с одышкой поворачивается на бок, спиной к Виктору, не имея сил ответить. Он счастлив, безумно, окончательно счастлив: Виктор выбрал его, только его. Счастье накрывает волной, к горлу подкатывает комок, он смахивает пару слезинок и в смущении закрывает лицо руками. Никифоров все еще возбужден, он не может думать больше ни о чем, кроме своего Юри, он так безудержно хочет соединиться с ним, стать одним целым, чтобы никто в этом мире не смог разлучить их. Он ложится сзади, проводит рукой по очертаниям столь влекущего тела, мнет ягодицы, разводит их в стороны и ласково массирует анус. «Виктор…» - напряженный голос повернувшего голову Кацуки заставляет его начать целовать ушко, шею, плечи, покусывать мочку и нежно шептать: «Ты единственный, Юри, кого я так сильно хочу. Хочу тебя всего, ты должен быть моим, без остатка. Я люблю тебя, Кацуки Юри». После этого Виктор ушел, резко прекратив ласки и выйдя из комнаты, чем вызвал немой вопрос в глазах Юри, смотревшего ему вслед с подрагивавшей от обиды нижней губой. Также скоро он вернулся, держа в руке небольшую баночку, снова лег рядом, крепко-крепко обняв поникшего ученика. - Ты доверяешь мне? – спросил он, глядя прямо в глаза. - К-конечно, Вик-чан, - во взгляде Юри читалось полное доверие. «Конечно, доверяю! Только тебе, Виктор, я и доверяю, ведь я люблю тебя. Ты смог открыть мне, что такое любовь, смог показать, смог подарить мне свою любовь.» - пронеслось в его голове. - Тогда просто доверься мне, - легкий чмок в щеку, переходящий в настоящий, наполненный страстной любовью поцелуй. Полностью отдавшись поцелую, Юри вздрогнул, когда к его сфинктеру прикоснулись прохладные, чем-то смазанные пальцы Виктора. Они с легкостью скользнули внутрь, вызывая короткое заглушенное сопротивление Кацуки. Массируя стенки и изредка задевая простату, Никифоров стал разрабатывать его дырочку, не забывая при этом целовать шею, губы, проводить языком по ключице. Когда Юри, лежа на боку, начал тихо постанывать и выгибаться, шевеля попкой в такт пальцам, Виктор взял свой перенапряженный член и направил к его анусу. Чуть надавив, он вошел в него сзади, остановившись и дав привыкнуть Юри к новым ощущениям. Затем начал осторожно, медленно двигаться, всем своим нутром ощущая, как плоть кареглазого соблазнителя обжимает его со всех сторон, такая горячая и узкая, в миг сводящая с ума. Стараясь доставить больше удовольствия себе и любимому Кацуки, Виктор медленно входит в него до конца и также медленно выходит, почти полностью вынимая член. Юри это просто сводит с ума, и он начинает насаживаться на Виктора быстрее. Такому напору Никифоров был уже не в силах противостоять, начиная быстрее и глубже вдлабливаться в неожиданно такого похотливого Кацуки, издавая откровенные хлюпающие звуки. Он окончательно теряет голову: его Юри, он так близко, и он весь его, сейчас они, как единое целое. Виктору безумно нравится слышать прерывистые, будоражащие стоны, поэтому он все больше и больше набирает скорость, приподняв ногу любовника, чтобы быть еще глубже. - Я люблю тебя! – едва различимо, на выдохе простонал Юри, забыв про всю свою стеснительность и думая только о своих чувствах, только о том, что они с Виктором, наконец, так близки. - Я сейчас… к… чу, - проглотив звуки, Виктор, не останавливаясь вдавливать любимую попку в кровать, взял в руку чужой крепкий член и начал ласкать его, слушая усилившиеся стоны. Толчок, еще, еще глубже, еще быстрее, и они оба на пределе. Не прекращая, Виктор целует раскрасневшиеся губы, сплетаясь своим языком с языком Юри. От переполняющих чувств и эмоций они готовы вот-вот взорваться. Юри не может больше сдерживаться: голова кружится, сердце выпрыгивает из груди, и все чувства сконцентрированы только на члене Виктора, буравящего его попку, любящего его, Юри, так, как никого другого, его Виктора, своего Виктора. От этих мыслей он бурно кончает, извиваясь всем телом и сжимая анус еще сильнее, провоцируя Никифорова на умопомрачительный оргазм, сопровождающийся протяжным стоном. Чувствуя внутри себя чужую сперму, Юри, тяжело и часто дыша, поворачивается к Виктору, убирает с лица прилипшую от пота прядь, обхватывает его голову обеими руками и нежно целует, так, как никогда до этого. - И я тебя. – Виктор обнимает своего Кацуки и, проваливаясь в сон, засыпает, не выпуская свою любовь, боясь, что она может исчезнуть. Но Юри больше никогда не исчезнет, никогда не уйдет, наконец, он не один, у него есть смысл, смысл жить, продолжать карьеру, смысл любить.***
Юри проснулся совершенно отдохнувшим, совсем не чувствуя болезни или усталости. Он повернулся и увидел сопящего рядом Виктора, воспоминания о прошлой ночи, всплывая в сознании, заставили Кацуки побагроветь до кончиков ушей, испуганно воскликнуть и забраться с головой под одеяло, стянув его остатки с совершенно нагого Никифорова. Последний издал протяжный расстроенный стон и вновь влез под одеяло, полностью оплетая Юри руками и ногами. Приоткрыв глаза и ухмыльнувшись, он поцеловал того в макушку, развернул к себе и, неотрывно глядя в глаза, прикоснулся губами к его губам, увлекая в жаркий, полный любви, ласки и страсти поцелуй. - Угости меня лекарством... - отодвинувшись, игриво, с сексуальной хрипотцой произнес Юри, лукаво смотря в горящие глаза любовника. На что Виктор, улыбнувшись, увлек его в новый поцелуй, в новую жизнь, полную любви. У лекарств часто бывают побочные эффекты... но никто не знает, как именно они проявятся у очередного пациента...