Теперь пора ночного колдовства. (с) Уильям Шекспир, "Гамлет". Цитируется по переводу Б.Пастернака
Белый снег, кружась, пронзал черноту ночи. Здесь, под великими кронами Мировых гор, снег лежал всегда. Этот край был груб, холоден и жесток – он принадлежал исполинским деревьям, родившимися здесь ещё до начала человечьего мира. Однако этим вечером чужие, живые звуки пронзали дикую тишь недалеко от брошенной лесной дороги. Причиной этому было небольшое поселение, выросшее на опушке леса. Людские запахи, слабые звенящие голоса и звуки, издаваемые только большими двуногими существами, притягивали к границе дороги живых хозяев этих земель. Стая матерых волков выла в чаще, неуверенно глядя на мелькающих средь белых тканей чужаков. Среди чистокровных крупных зверей встречались уроды – вчерашние собаки, хилые, слабые. В задних рядах затерялся среди стаи и потрепанный койот, вместо волчьего воя издававший ехидные, мерзкие звуки, напоминающие смешки. В стаю принимали всех. Ибо когда придут холода, вклад каждого будет необходим. Стая давно бы набросилась на чужаков, если бы не горячий свет, пылающий среди тканей. Старые волки знали его, многие до сих пор с болью вспоминали чудный запах мяса, лукаво манящий подходить все ближе и ближе, и боль, жуткую, жгучую боль, которую не причинят ни клыки собрата, ни сталь двуногого. Молодые же слушали стариков и лишь рыскали по чаще, да выли, выли, пытаясь заглушить голод. Только койот нелепо гоготал в их спины.***
— По фляжке на палатку, — отвечал высокий и молодой имперский воин, отрицательно качая головой. — Приказ мессера. — Бросьте, доминат, — распинался старый легионер, удерживая в левой руке уже выданную ему флягу, а другой рукой показывая количество пальцев, — нас же четверо, а не трое, прибился к нам один, купленный. Неужто никак… — Никак, — отрезал молодой офицер и уверенно прошагал мимо. Телега, нагруженная флягами крепленого вина, двинулась следом. Кучер виновато взглянул на солдат, прежде чем скрыться. Старик, минуту смотря вслед телеге и доминату, тихо выругался и вернулся к костру, делая жадный глоток из фляги и сразу же передавая напиток сидящему справа. Не успел тот сделать глоток, старик, разразившись ругательствами, принялся говорить: — Налетай, молодняк! Последнее зелье в жизни вашей, грошовой. На войне мессер, мать его благородную, не даёт преданным слугам своим ни пойла, ни баб солдатских, ни знатных пиров. Ни нашим, служилым, ни вашим, купленным, понял меня, морда смуглая! — бросил он крепкому мужчине, отдыхающему за костром. Помимо цвета кожи, воитель отличался от своих собратьев по костру одеждой – он был одет в простой походный наряд из сцепленных между собой шкур. Наемники или купленные, как презрительно называли их легионеры, составляли чуть меньше половины лагеря, разбитого под подножием Мировых гор. — Твой молчи, седой, — плохо говоря по-имперски, ответил наемник, подняв закованный в ржавую железную перчатку левый кулак, но скоро распрямил ладонь и обхватил меховую флягу за горло, а другой рукой подал старику кусок сушеного мяса. Так он платил служивыми за вино. Старый легионер что-то бормотал себе под нос, но принял примирительное подношение. Наблюдавший за этим Дерек лишь ухмыльнулся и обхватил наконец дошедшую до него флягу. Купленный Бора, кажется, так звали наемника, и старый имперский волк Альберт часто ругались не за грош и мирились так же, моментально. Словно бабка его и старухи, что каждое утро орали друг на друга у небольшой землянки, где мальчишкой Дерек так сладко спал поутру. Когда же он выбирался из земельной темноты своего жилища, бабка, хрипло сопя, уже стирала вместе со своими противницами белье да делилась свежими сплетнями. Здесь, в этом холоде, на северной границе Империи, только и оставалось, что вспоминать юные годы, покрытые, словно ковром, зеленой травой, мягким солнцем, сияющим над плодородными полями восточных земель, да девичьим смехом. Дерек был пастухом и часто наблюдал отнюдь не за коровами, а за резвящимися на полях юными крестьянскими дочками. Может, потому и отдали его, нерадивого, имперскому коменданту, когда отец и дядя выбирали ребенка, которому идти в легион. Теперь Дерек - здоровый, уже не молодой, но крепкий низкорослый легионер, держал путь на север, в незнакомую ему дрянную провинцию под черными знаменами неизвестного мессера, который, как оказалось, не пускает в лагерь даже солдатских девок. Дерек шагал с легионом уже второй день. И повезло же ему стоять в дозоре в тот самый трижды проклятый день, когда солдаты мессера приехали в северную крепость. Лорд-градоначальник, должно быть, даже не жалел, отдавая его и еще десяток гарнизонных под черное знамя. Даже в их убогую северную крепость дошли слухи о легендарном Призраке пустынь. Менестрели и случайные путники, делящие с солдатами стол в кабаке, охотно говорили о его победах на востоке и западе, рассказывали о его доблести и славе. За второй кружкой они часто шептали о гигантах, дерущихся в его легионе. Говорили, что те покрыты шерстью и пожирают трупы убитых ими врагов. Другие рассказывали истории о песчаных демонах, парящих над его черным знаменем. Рассказывали о том, что в далеких песках юга четырнадцатый мессер Империи продал им душу и теперь призрачный вихрь ослепляет всех солдат, вставших на пути у их повелителя. А после третьей пинты пива, поднесенной внимательными слушателями, рассказывали и о привычке мессера пить кровь побежденных им полководцев. Увы, ни великанов, ни призраков в скудном воинстве, разбившем лагерь у склонов северных гор, Дерек не встретил. Лишь усталых солдат, могучих лошадей, метавшихся по разводным колоннам, да черные знамена. Старый Альберт любил поговорить у костра и много говорил про воинство, что стекалось к владениям мессера на западе. "Купленные из всех областей Империи, — вкрадчиво говорил старик, — служилые трёх легионов, старые друзья мессера с песчаных берегов востока, беглая чернь. Все текут к его замку что речные притоки. То-то. А еще говорят, будто на море под черным знаменем собираются пираты и отчаянные торговые корабли, да-да". Дерек не слишком верил рассказам бывалого товарища. Альберт много пил, много ворчал и много говорил. Да и что толку думать о небывалых войсках за спиной, ведь сам мессер с ними, и его призрачная свита навряд ли отстает. Потому Дерек боялся засыпать в палатке, особенно сейчас, под этим холодным ветром, в котором, только прислушайся, слышен чей-то хриплый вой. — Слышь ты, восточный, — буркнул Альберт, тыча в Дерека пальцем. – Давай глотай или дальше передавай. Дерек, совсем забывший о фляге, сделал долгий глоток и передал старику. Приятное крепленое вино обожгло ему болевшую от постоянного холодного воздуха глотку и согрело, казалось, давно промерзшие внутренности. Вдоволь насладившись, Дерек подал голос. — Что, неужто добрый мессер взаправду так суров, как о нем говорят? Мальчишка, имя которого Дерек пока не запомнил, также жадно устремил свой взор на наемника и старого легионера. Видать, тоже хочется узнать, какому господину попался, а спросить духу не хватает. Начал Боро: — Боец, — буркнул он, а затем добавил, долго вспоминая слова. — Хороший боец. — Да что ты, купленный? — усмехнулся Альберт. — Тебе ведь с его милостью ни один бой пройти не довелось, а я одиннадцать лет с ним под одним знаменем. Старый легионер взял еще один кусок мяса и принялся медленно накладывать его на хлеб. Вот же дьявол! Чувствует, что его ответа ждут, вот и медлит. А когда не нужно никому, не заткнешь. — Заколдованный он, — вдруг внезапно продолжил Альберт и снова замолчал, змей. — Заколдованный? — не выдержав, воскликнул молодой парнишка. — Хорошо слушаешь, гвардия… стояли мы под Силизом. Батенька граф, покойничек, посыпал нас стрелами, щедро посыпал, мать его благородную. Ни доминат, ни наш брат служивый, ни даже самый пропащий купленный нос из-под укрытий не совали. Даже отливать ходили, закрываясь щитами. А этот, мессер наш. На коне, без шлема, в плаще каком-то дурном туда-сюда мимо укреплений снует, туда-сюда. Двух коней под ним убили, а он встает, кричит, оруженосцев зовет, ведите, мать вашу, третьего. А когда третий помер, рассмеялся, махнул рукой и пешком давай по лагерю метаться. Ни царапины. — Шрам, — перебил его Боро, сложив палец под глазом. — Да не перебивай ты человека, дурья твоя башка! — зло огрызнулся Альберт. — Не знаю, что за шрам у него на лице благороднейшем. Раз есть, значит нашел где-то. Но наши говорят, ведьма его приворожила, тварь болотная. Он же из... – старик кивнул в сторону гор, — северян. Дикари, мать их. Вот и привел его батенька родненький к какой-то мрази нечестивой. А та и рада, колдунье семя, и дала ему защиту от стали. Вот он и носится, заколдованный, по боям да ищет себе славы. Благородные они же не то, что вы, морды тупорылые, им слава важнее, чем вам девки да вино. Ну, восточный, остолоп ты измерший, за каким чертом держишь пойло и не глотаешь? Дерек опять понял, что забыл о фляге. Но отпить он не успел. Протрубила по лагерю негромко призывная труба. Один раз. Значит, мессер по лагерю едет. — Принесла же нелегкая, — напоследок буркнул Альберт и принялся натягивать на лысеющую голову шлем. Боро встал, убрал мясо за пазуху, что-то рыкнул на своем языке и понесся прочь. Не хотел, видать, чтобы его командир застал вне строя. Дерек подскочил, сделал быстрый глоток, проверил, закреплен ли меч, бросил плащ, которым укрывался, на землю и уверенно пошел к окраине лагерной дороги. «Заколдованный или нет, а порядок знает. Доминаты его вон как все слаженно делают, такой лагерь за два часа отгрохали. Как будто под стенами стоим в разгар ярмарки». Мысль о ярмарке его на удивление порадовала. На прежнем месте службы было дело, приезжали торговцы в их городок. В те времена съезжались в города люди со всей Империи, привозили товары, зверей, дочек своих… эх, нелегкая стезя. Не болтай он лишнего, авось и сейчас бы служил себе в гарнизонных, а раз в пару лет приезжали бы в их городок ярмарки, радовать служилую душу. Нет, все теперь не так будет. Теперь идет он на север, драться с налетчиками. Это если он от холода такого по пути не сдохнет. Подойдя к краю дороги, Дерек остановился, выпрямился, заранее почтительно склонил голову. Дудка домината не звучала, а значит, строиться в шеренгу не надо было, но почтительное приветствие и стойка всегда в почете. Как-никак, мессер, да еще и заколдованный, по лагерю мчится. И вот появились на дальнем конце дороги конные. «Восемь коней, хорошие, боевые, породистые. А всадники, пятеро – мессерская охрана. Кто же их не признает, в их шлемах с крыльями да доспехах цвета солнца. Ни дать ни взять небесная кавалерия Спасителя озарила своим появлением лагерную дорогу. Но вот других двоих в небесную кавалерию, видать, не возьмут». Издалека Дерек подумал, что они оба одеты в черное, и лишь когда конные подъехали ближе, он понял, что черным была не одежда, а кожа одного всадника - из одежды на нем висела поношенная накидка, вроде той, что таскает Боро, но в чем-то иная. «Кожа» — вдруг понял Дерек. Он и раньше слышал о черных восточных охранниках мессера. Старые служилые, ухмыляясь, говорили, что тот подбирал их под знамя. А молодые… молодые говорили, что это демоны, похитители детей. Дерутся, говорят, они не за господина, которого защищают, а за какого-то их демона, и каждая душа, убитая их кривыми зазубренными мечами, отправлялась к нему в бездонную пустошь… Так и пролетели они, восемь всадников: пять небесных, два демона и другой, которого Дерек рассмотреть не успел. И только потом вспомнил, на кого смотреть стоило. «Эх, дурья твоя башка, Дерек, деревенский ты осел. Не зря ты все это получил, ох не зря. Много думаешь».***
В небольшой избе пахло травами и мясом. Меж бесчисленных стеллажей, скрывающих сотни странных предметов, витал едкий дым. В центре этой комнаты, на массивных деревянных столбах, висели два факела, создающих в комнате полумрак. Она сидела, подогнув ноги, в сторонке, в темноте. Одиннадцатилетняя девочка, почти незаметная, бесшумно передвигающаяся и очень зоркая, из этого угла видела всю избу. И вход, у которого застыл черный человек, и небольшой деревянный стол, за которым сидела хозяйка. Она должна была внимательно наблюдать за ней, ожидая повелевающих жестов, но сейчас девочка смотрела не на нее, а на пришедшего. К ним приходили многие. Кто-то из окрестных деревень – их она знала в лицо – кто-то издали. Все несли дары, все говорили с горной ведьмой, а иногда и с её молодой ученицей. Но таких людей она не видела никогда. Мужчины, приходящие в избу, всегда пахли дорогой, элем и навозом. От этого исходил запах костра и трав, но не разило ни зверем, ни элем. Вместо обычных меховых лохмотьев он был одет в черный шерстяной плащ с металлической защелкой, вместо драных портков – штаны, по типу охотничьих, из какой-то прочной и надежной ткани. Шапки на нем не было – на плаще был капюшон. Сапоги же и вовсе представляли из себя нечто совершенно невиданное – с крючковатыми металлическими подспорьями, которые девочка никогда не видала ни на одном госте. Мужчина был очень красив. Его лицо покрывала густая щетина, а короткие темные волосы подняты несколько вверх. Взгляд девочки скользил по его тонкому лицу, с четко выраженными двумя линиями на нем, идущими от щек к подбородку, и еще двумя – выше, над глазами, идущими куда-то к волосам. Эти линии почему-то почти смешили её, но она не могла перестать смотреть на них. На лице, чуть ниже левого глаза, виднелась длинная кривая красная полоса. Шрам. Пришедший стоял молча и смотрел в темноту избы исподлобья, и на лице его не виднелось ничего, кроме странного, почти звериного хищного оскала. Девочка чувствовала какое-то теплое чувство в самом низу живота, изучая незнакомца. — Подойди сюда, под огонь, дай мне рассмотреть твое лицо, — заскрипел как по металлу голос хозяйки. Гость подчинился. Девочка знала, что старуха прекрасно видит в темноте, однако она всегда требовала, чтобы гости подходили к свету. — Я ждала тебя, — чуть помедлив, произнесла ведьма. — Я давно чувствую твой волчий запах, сын княжьего дома. Что ты принес мне в этот раз? Девочка удивленно посмотрела на пришедшего. Волка? Старуха, наглотавшись огненной воды, часто рассказывала ей истории про волков, идущих с юга. "Дружинник воюет за дом и семью. Князь дерется за княжество. Пес защищает тех, кому верен. Волки же дерутся за тех, кто их кормит. Эти едят не мясо, а золото. Они приходят с юга, конные и пешие, окруженные такими же волками. Они убивают мужчин и портят девок. Они уводят скот и забирают добро, оставляя за собой лишь трупы, кровь и смрад неизменно преследующей их стаи". Но этот красивый гость? Неужели так выглядят те, кто дерется за золото? Мужчина потянулся к плащу и отцепил с пояса длинную цепь, переливающуюся серебром. Показав её, он положил украшение на стол. В мгновение ока старуха схватила обеими руками дорогую цепочку и сдернула украшение в сторону, всего мгновение позволив свету лизнуть ее дряхлые морщинистые руки, удлиненные кривыми ногтями. — Говори, зачем пришел. Мужчина заговорил. Говорил он тихим, но глубоким и уверенным голосом. — Завтра мы перейдем горы. Я возвращаюсь домо… — Я знаю, куда ты идешь. Зачем пришел ко мне? — Расскажи мне о судьбе, владычица гор. Что ждет меня дома? Изба содрогнулась от мерзкого, холодного, надменного хохота старухи. — Ну что ж. Садись за стол, сын княжьего дома. Мужчина снова покорно подчинился и, быстрым движением подтянув к себе деревянный трехлапый табурет, опустился на него. Минуту старуха молчала, а затем вновь послышался ее хриплый голос: — Я вижу твои мысли, изгнанник. Они роятся вокруг тебя, словно мухи над тухлым мясом. Они останавливаются, задерживаются предо мной. Желания, мечты, страхи... иль четырнадцатый мессер ничего не боится? Гость молчал, и ни единая мышца на его лице не выдавала сомнений. Старуха вновь хохотнула. — Да, велико имперское войско и великий путь ты пройдешь вместе с ним. Сыны юга не знают усталости. Кровь окропляет их путь. Кровью горы приветствуют их. — Значит ли это... — подал голос мужчина, подавшись вперед. — Но ответь мне, — спокойно продолжила старуха, — может ли привыкший пить кровь до капли выпить море? — Я не понимаю... Вновь смех. Жестокий, грубый, надменный хохот. А затем колдунья вдруг пропела:— Да будут Мировые горы свидетелями слов, Ибо лишь тот, что выпьет море, Избавит княжий дом от горя, И славен будет род равнинных псов!
Снова повисла тишина. — Когда мы виделись в последний раз, ты был отвергнутым псом, сын княжьего дома, — продолжала ведьма. Старуха сделала знак, скрестив пальцы рук. Девочка тут же вскочила и бесшумно пошла к другому столу, на котором были разложены ингредиенты. В спину ей неслось. — Теперь ты снова держишь путь домой. Волком. Ты голоден волчьим голодом, как те, что воют нынче в чаще. Ешь со мной, изгнанник. Отведай достойное яство. У девочки перехватило дыхание. Вильда всегда была послушной, доброй собакой. Когда девочке было грустно, веселая черноухая сука всегда вертелась рядом и ласкалась, норовя повалить или просто прижаться к человеку. Она никогда не рычала и не лаяла на подходящих людей, но всегда раньше других реагировала на появление чужаков, подходя к девочке и тыча в нее холодным носом. Но теперь Вильда лежала на большом обеденном столе, зарезанная грубым каменным ножом, торчащим из ее брюха. На глаза девочки навернулись слезы. Однако она мастерски подавила эмоции. На ее глазах умирали многие животные. Одних старуха приносила в жертву, на вторых объясняла ученице, как устроены звери, а третьих приходилось есть. Важно быть послушной, и когда-нибудь она, безымянная, станет горной ведьмой, а иначе старуха и ее съест, когда похолодает. Девочка молча взяла поднос с ее мертвой подругой и понесла к столу, за которым с гостем сидела молчащая ведьма. Рукам было больно, но она не чувствовала этой боли, стараясь не смотреть вниз. — Волку – волчья пища, — закончила колдунья, когда девочка положила поднос на стол. Мужчина вскочил. Стул под ним с грохотом рухнул на пол. Девочка отпрянула, боясь гнева могучего гостя. Колдунья снова расхохоталась. — Проклятая ворожиха, — cквозь зубы прорычал мужчина и выхватил длинный меч, висевший на его левом боку. — Ты думаешь, это смешно? — Что же, раз великий имперский мессер недоволен моей стряпней, найдутся другие, — старуха щелкнула пальцами, и в избу по одному начали входить звери. Вот могучий, матерый старый пес. Он большой и красивый, однако с годами ослаб и присмирел. Его авторитет всегда поддерживал брат, зашедший следом. Молодой, сильный рыжий самец, по-волчьи скалящий не волчьи зубы. Они минули гостя, застывшего в нерешительности, и, запрыгнули на стол, начали есть. Но пришел и еще один. Черный большой волк с красными глазами. Он, принюхиваясь, обошел стол, долго смотря куда-то в темноту. Затем одним быстрым броском зверь преодолел расстояние до туши и вцепился клыками. Троица ела аккуратно. Они откусывали кусок за куском и ни один не вцеплялся в горло – туда, где было самое мягкое и податливое мясо. Собаки знали, что есть стоит медленно, чтобы насытиться и оставить кости. Однако вдруг, из темноты избы, не ночи, на стол вскочил избитый койот и вцепился Вильде в глотку. Черный волк тут же набросился на него и они, сцепившись, покатились. Гость вдруг резко развернулся и пошел прочь. Ведьма, внимательно смотрящая за сварой, повернула к нему голову и выкрикнула: — Гатлер! Мужчина остановился и медленно повернулся к ворожихе. — Ты пришел ко мне, чтобы просить о молитве моим богам. Но ты не получишь их благословение. Горы никогда не станут помогать волку, на охоту за котором вышла сама Смерть. Гость молча пошел прочь. В спину, прерываясь хохотом, ему неслось: — До капли, сын княжьего дома. До капли.***
Девочка выскочила из шатра, крепко сжимая предмет в правой руке. Гость и прибывшая с ним семерка стояли на месте. Гость что-то говорил спутникам на незнакомом девочке языке. Один показал на нее пальцем и закричал. Их недавний гость обернулся. Девочка остановилась в метре от него и протянула небольшой оберег: несколько веток, умело сплетенных между собой. Между ними висела маленькая кость. — Не от нее, — набравшись смелости, произнесла девочка, — от меня. Мужчина вдруг улыбнулся. Половиной лица, как-то скованно, однако девочка буквально застыла от удовольствия. И тогда гость снял со своего пальца большое кольцо, украшенное крупным синим камнем, и вложил в ее детскую руку вместо оберега. — Не ей. Тебе. Девочка почувствовала запах незнакомых трав, шум далеких голосов, приятный женский запах, когда ее пальцы коснулись кольца. Мужчина, в последний раз взглянув на нее, вскочил в седло. Она долго смотрела вслед восьми уезжающим всадникам, и даже когда все они скрылись за поворотом, девочка упала на землю и, сжимая кольцо в кулаке, она смотрела на пустую лесную дорогу.