Сложить две радуги и умножить на баскетбол

– Ты что, пьяный??.. – округлила глазик Докуро, аккуратно принюхавшись. Когда братец в таком состоянии, можно и внимательной побыть – все равно не вспомнит. – Понимаешь ли, моя милая Хром.. – подвыпивший Мукуро от трезвого речами не отличался. – Кое-кто прилетел в Осаку на недельку..Я просто не мог позволить себе с ним не повидаться! – Снова этот пройдоха Джессо? – фраза прозвучала скорее как утверждение. Рокудо подтверждающее кивнул, поудобнее разваливаясь на сидении. – Cesare da Sesto Bianco(1)... – мечтательно пропел иллюзионист и с гордостью уточнил. – Две бутылки. – Бьякуран что-нибудь кроме алкоголя в нашу страну завозит? – Чего только он в нее не завозит! – Мукуро аж приподнялся со спинки с волной энтузиазма, но в следующую секунду Докуро заткнула ему рот своей, пахнущей лавандой, атласной перчаткой и невинно улыбнулась водителю, подозрительно на них покосившемуся. Прекрасно она знала, зачем сын босса Мельфиоре(2) раз в несколько месяцев справно мотается в Японию. Хотя, конечно, говоря об улаживание дел с Вонголлой, отец его вряд ли имеет в виду регулярные пьянки с хранителем Тумана. Однако, как говорится, тут и волки сыты, и овцы целы. Дела улаживаются, а вдоволь нагулявшийся за десять с лишком тысяч километров от Родины Бьякуран меньше бузатерит дома. Когда Хром цокнула невысокими каблучками по асфальту и отошла на пару шагов, водитель, обернувшись, сочувственно спросил: – Жена, что ли? Мукуро вздохнул и отрицательно помотал головой: – Хуже. Сестра. Не лишаясь грации, он выскользнул из такси и щелчком пальцев заставил сердобольного мужичка поверить в то, что он вез двух приличного вида молодых людей в очках, близнецов – юношу и девушку. Так, на всякий случай. Все же, сколько бы иллюзионист не пил, будь то Casalferro(3) Барона Риказоли(4), то самое Cesare da Sesto или банальное виски в тренерской футбольного клуба, а о конспирации не забывал никогда. Мафия все-таки. Хотя, припомнил он, виски тоже было отменным. Надо будет повторить.. _____ Слегка углубившись в историю, можно сказать, что заброшенная спортивная школа на деле заброшенной только называлась. Просто в один, не особо удачный для ее директора, год на возглавляющего контрольную проверку мужичка в темно-сером костюме совершенно случайно упал продолговатый кусок штукатурки. Мужичок долго кричал что-то про привезенную из-за границы по заказу ткань и индивидуальный пошив и, в конце концов, добился, чтобы занятия в этих помещениях официально больше не проводились. Дети школу любили, учителя тоже. Ну, и начали дружно справляться без опеки администрации. Обустраивали и мыли все сами, складывались на новый спортинвентарь, и в целом являли дружную команду, которую с удовольствием принимали на турнирах и эстафетах, где они завоевывали медали, назло лысеющим мужичкам в серых пиджаках. Но, со временем, дети выросли, учителя поседели, а школу перестали закрывать на ключ. Инвентарь тоже был, мягко говоря, староват, поэтому красть его было не за чем. Зато у местной детворы там образовался целый «храм», чему несказанно радовались родители, потому что всегда знали теперь, где искать своих чад. Те самые «выросшие ученики» тоже иногда заходили сюда потренироваться или поностальгировать. Один из них сместил с должности министра в индивидуально сшитом костюме и навсегда запретил эту школу сносить. Так она, обросшая легендами и слухами, и существовала посреди Икэбукуро среди новеньких многоквартирок, внушая своей довоенной архитектурой, словно уважаемая пожилая женщина, у которой молоденькие журналистки пытаются взять интервью о событиях тех далеких лет. Примерно такие ассоциации у Ямамото вызвало это невысокое строение, в котором он должен был встретиться с Мурасакибарой. С азартом первооткрывателя он вошел внутрь и углубился в пустеющие коридоры, освещая себе путь карманным фонариком. Ацуси, подошедший вскоре после него, в этой школе ориентировался и без фонарика. Одним из тех учеников-энтузиастов был его отец. Вместе с ним он не раз приходил сюда еще во времена цветения этого места, а позже и вовсе перебрался тренироваться. Обычно тренировки переваливали за полночь, чтобы не мешали соседские спиногрызы, поэтому каждый поворот был спортсмену знаком. Вот слегка приоткрытая дверь в гимнастический зал, где когда-то, выстроившись в ряд, спортивные девочки разминали свои красивые ножки. Вот двойная, с непрозрачным стеклом, подернутым паутиной трещин – вела в секцию плавания. Идешь, и будто слышно всплески воды и раздающиеся эхом свистки тренера в темно-синих плавках. Тут Ацуси позволил себе слегка улыбнуться. Следующая дверь скрипит, хотя не делала этого раньше. В отделении тяжелой атлетики всегда было, кому ее смазать. Через несколько шагов, налево – лестница на второй этаж. Там – кикбоксинг, кендо, шахматы и, кажется, настольный теннис. Направо – теплый коридор в другое здание и выход на площадки. А прямо.. Прямо, за высокими деревянными дверями со слегка поржавевшими медными ручками, самая важная для него часть всего строения – секция баскетбола. Именно за эту ручку и потянул Мурасакибара, делая широкий шаг вперед, и, уже собираясь по старой привычке размашисто включить во всем зале свет, вдруг заметил в середине площадки освещенную уличным фонарем фигуру. И он прекрасно знал, чья она. И Ямамото, конечно, повернувшийся на звук открываемой двери, тоже знал, кого там увидит. Они оба стояли на своих местах, не в силах произнести ни звука. Но, собравшись с силами, тишину все же нарушил Ацуси: – Здесь я научился всему, что умею, – слова повисли в воздухе прозрачными бусинами, нанизанными на тонкую леску, протянутую между ними. – Святая святых, значит? – еле заметно в темноте привычно улыбнулся Такеши. – Вроде бы. Ты хотел поговорить? Баскетболист сделал шаг вперед и закрыл за собой тяжелую дверь. Ямамото слегка замялся. – Я не знаю, с чего начать, – честно признался он, пожав плечами, не двигаясь с места и глядя все также вперед, на Мурасакибару. Откуда в тот вечер в нем взялось столько решимости, Ацуси не знает и по сей день. Только он вдруг, в несколько шагов преодолев расстояние между ними, наклонился к самым его глазам и тихо произнес, шепотом, который разнесся по залу легчайшим эхом: – Есть предложение начать с того, на чем мы закончили в прошлый раз. Сердце пропустило удар, и вкус долгожданного поцелуя сконцентрировал на себе все его осязание. Мягче...его губы мягче и нежнее самого дорого десерта от Садахару Аоки(5)... Такеши не дышал вообще. Видя перед собой подрагивающие ресницы на закрытых глазах баскетболиста, хранитель Дождя чувствовал себя так, будто забыл, как держать катану. Сердце билось где-то в желудке. Все слишком быстро, резко, без возможности осознать, что же произошло. Но он не был бы мечником, если бы не ориентировался быстрее, чем лепесток сакуры коснется земли. В конечном итоге, уже закрывая глаза, он вспомнил, что именно за этим он сюда и пришел. «В тысячу раз круче, чем с девчонкой», – подумали они слово в слово, одновременно, и это была последняя связная мысль из тех, что проносились после у них в голове. На Токио медленно опустилась ночь, и последние лучи заката скрылись за горизонтом, навсегда провожая понедельник. Часы в глубине кармана пропиликали 21:00. Звук телефона был предусмотрительно переведен на самый тихий режим. Кёя крутил в руках мотоциклетный шлем и переводил взгляд с него на пачку сигарет, лежащую на подоконнике, и обратно. Изредка он обводил взглядом комнату, задерживаясь на столе с наскоро приготовленным ужином, пустой упаковке из-под широкого эластичного бинта на полу и развалившемся на его футоне Гокудере. И думал. Думал, по-тихому недоумевая. Может, это дурацкий сон? Может, стоит себя ущипнуть, и все это исчезнет? Все станет как раньше. Тихая квартира, книга, отсутствие пепла на подоконнике. Не будет терпких запахов и редких всхрапываний, заставляющий передергиваться, как от стука хлопающей рамы. Он снова будет один – блаженство. Никогда раньше Хибари не приводил сюда..никого. Но когда у Хаято, вставшего с мотоцикла, резко подкосилась нога, он вдруг понял, что не может ему не помочь. Стоп. Не так. Не может не сделать одолжение? Тоже не то. Просто не может оставить все как есть? Без разницы. Казалось, мозги сейчас закипят. Как вообще получилось, что он кому-то остался должен? И так, что кто-то – именно это травоядное? Что заставляет его возить чуть ли не каждый день для Гокудеры в сумке отдельные шмотки, и зачем он, в конце концов, купил ему этот чертов шлем? Еще и рисунок выбирал. Это вообще нормально? Может он, Кёя, сходит с ума? Хаято завозился на футоне и потеплее укутался в одеяло. Случайно повернул не так ногу и прошипел во сне, словно дикая кошка. Хибари плюнул на рассуждения, отставил в сторону шлем и поднялся. Стряхнул пепел в бумажку, поднял обертку, выбросил. Составил в пирамидку тарелки и отнес в раковину. Помыл. Убрал остатки еды в холодильник. Принял душ. И только после этого достал из шкафа и расстелил рядом с "гостем" второй футон. Какое-то время он наблюдал за тем, как хранитель Урагана хмурится во сне, и пытался принять происходящее вокруг как должное. Все-таки он просто перевязал ему ногу и накормил. И уложил спать у себя в доме. И разрешил курить около своего окна. Катастрофа.. За очередной порцией размышлений Кёю все же сморил сон. Уснул он прямо так, лицом напротив лица Гокудеры, и пробуждение для последнего обещало быть весьма интересным. Конечно, если он не вздумает перевернуться на другой бок.