Море горит

— Море горит. Ты слышишь, Кушима? Оно горит... ... — Кушима! Море! — Хару дернулся всем телом, но кто-то придержал за плечо, бережно укладывая обратно на кровать. — Тише-тише, — зажурчал заботливый женский голос. — Не стоит напрягаться. Усталость тут же отозвалась в каждой клетке тела. Он и подумать не мог, что так бывает. — Я ранен? — В глаза ударил ярко-болезненный свет. Хару попытался прикрыть их руками, но почему-то не вышло. — Где я? — Вы в больнице, — голос словно проник в сознание, качал, баюкал, успокаивал, — вы не ранены, вы в безопасности, вы... ... Касание — умиротворяющее — и снова тот же голос: — Вы были в коме, Хару-сан, очень долго. — Кушима. С ним все в порядке? Он жив? — Конечно, вы только не волнуйтесь. Волноваться действительно не стоило. Переживать и нервничать — это ведь удел молодых, а не таких, как он. Мгновение назад ему было тридцать один: вся жизнь впереди, только в путь. Очнувшемуся Хару восемьдесят один: вся жизнь позади, путь пройден, но без него. Рассматривая свои пальцы — старческие, сморщенные, крючковатые, он думал: как же так? Как так? Ведь уснул только на минуту, не более, а жизнь пролетела. Ведь у него, как у каждого, были мечты, желания, планы, а все растворилось в море одной минутой сна, длиною в пятьдесят лет. Ведь... были. Теперь все в прошлом, будущего нет — только угасание и дрожь в руках, немощные ноги, треснутый голос, потухшие глаза. — Ты как? — вырвал из размышлений родной и знакомый до боли голос — бодрый, сильный, властный и... неизменно волнительный. — Хорошо себя чувствуешь? Сердце в груди Хару забилось сильнее, пойманной в сети рыбкой, по привычке или от старости, на секунду забыв, что уже не молодое, крепкое и здоровое, полное страсти и ожиданий. — Самый глупый вопрос, который я слышал, — он чуть повернул голову, да так и застыл с полуулыбкой на губах. Кушима был прежним: ни морщин, ни седых волос. Острое жало зависти к другу больно укололо где-то под лопаткой, разлилось опаляющим ядом по венам. Да как же так? Как так? Ведь все пролетело за минуту длиною в пятьдесят лет! Почему Кушима такой же, как был, даже пальцы, несильно сжимающие дряблое предплечье в приветствии... — Почему? — царапаясь, поползла вверх по гортани скрипучая обиженная старость, прорываясь наружу. — Ты не изменился. Хару завистливо впился взглядом в молодое, стройное, здоровое тело, что даже костюм и халат поверх него не скрывали: оно было прежним, как и жесткий, пытливый, оценивающий взгляд. Только чуть-чуть стали добавилось и в голос, и в касания, и в глаза. — Искусственное тело, — легко, без усилий, присаживаясь на кровать, объяснил Кушима. Реальность заплескалась, забурлила и разлетелась мириадами капель. Ничто не вечно, ничто не остается неизменным, только... — Кушима. — Да? — Море ведь не сгорело?