Центурион

Вспоминаю. Помпеи стоят, не тронутые огнем, До родов Марии лет еще пятьдесят;* Нас три тысячи в строе — уставших, но мы идем Под палящим солнцем много часов подряд. Сталью пахнет и кровью, и крики седых ворон. Стиснув зубы от боли, чеканим тяжелый шаг. В бой шел славный стотысячный легион — Возвращались молча, порванный пряча флаг. «Аве, Юлий!..» — и Юлий благословил, «Славься, Цезарь!..» — и он отправлял на смерть. Рим не пал без нас, но и с нами не победил, И кто выжил, — тем предпочтительней умереть. Вспоминаю… Пеплом смерти были радужки серых глаз, Брови — уголь, волосы будто смоль. Вел вперед и точка, разбитый уже не раз, Хорошо познавший, что это значит — боль. Навсегда запомнив, как это — потерять, Был готов бросаться на помощь на каждый стон И своей рукой упавших с земли поднять — Молодой, но самый славный центурион. Был упрям, порывист, честен и справедлив, Но в глазах скрывалась царственная печаль. «Аве, Цезарь!.. Аве!..» — за то, что остался жив. Таков был Антоний. Достойнее не встречал. Вспоминаю. Взбирались на холм вслед за статным его конем, Разбивали лагерь в сумерках тишины И дремали, зная: прикрыты его копьем, Никогда не бившим предательски со спины. Я всегда был справа — смотрел как горит закат, Отражаясь алым в металле его груди. Он сказал: «Не нужно оглядываться назад, Командир, все самое страшное — впереди». Таков был Антоний. И пепел семи холмов Серебрил так рано левый его висок. Я бы отдал вечность, чтобы встретить его и вновь Шаг за шагом, в след, с ним горячий месить песок. Вспоминаю… Стиснув зубы ведет нас хмурый центурион; Впереди сияет доспехом его спина. В бой шел славный стотысячный легион — «Славься, Цезарь!.. Славься!..» — это твоя вина. Кровь легиона бежит по твоим рукам. Трехтысячным строем возвращаются мертвецы. — «Аве, Цезарь!..» — «Что же, потеря невелика». — «Антоний, аве!..» — «Аве, мои бойцы». Помпеи погибнут через две только сотни лет. Спаситель родится, но нас уже не спасет, Не спасет от славных цезаревых побед. Но у нас был Антоний. Слава его живет.