наши следы

Стены живут и слышат, и видят. А мне плевать. Стены размокают, плесневеют, гниют и шепчутся: наверное, о смерти. И я шепчу тебе о смерти, стараясь убедить в том, что она принесёт тебе успокоение. Хотя сам ищу тебе лекарства, обрабатываю раны на кусками отслаивающейся коже; бинтую гниющие конечности, будто не хочу, чтобы ты умирал. Но нет, у тебя нет причин сомневаться, я больше других, всех на свете, желаю твоей смерти. Все на земле умирает в одиночестве - ты умираешь у меня на руках, и я понятия не имею, о чем ты думаешь. Почему ты не уходишь? Это вообще-то странно, Юр. Люди, нормальные люди, убегают, а почему ты все ещё подпускаешь меня к себе? Ты ведь мог убежать раньше, а сейчас, конечно, уже поздно. Я знаю, что никакой врач тебя уже не спасёт. Разложение, распад, деградация, декаданс; "Де-" означает отщепление, и у тебя отваливаются ногти. Как это назвали однажды: "танатаморфоз". Ты стремительно подходишь к полному исчезновению, а я тебе помогаю растянуть это, чтобы мы ещё побыли вместе. Я ведь почему тебя здесь запираю? Только потому, что нам нужно быть вместе - только и всего, ничего странного или ужасного. Все проще пареной репы. Я не переживу, если ты умрёшь. Это, кстати, очень хорошо, на самом деле даже замечательно, что мне не придётся беспокоиться о том, пережил бы ты мою смерть. Но надеюсь, что нет. Вот смотри: ты её не переживешь, ты умрёшь. А я сразу вслед, соскучиться не успеешь. Я сразу приду к тебе в небытие, это здорово! Ты ведь знаешь, что если уйдешь, никакой бородатый, всемогущий дядька тебя никуда не отправит, ты просто закончишься; и вот тебя нет и никогда не было, тебя поглотила вечность. Но не бойся, не надо грустить, я же сразу за тобой - как ты, так и я тут же. И ладно, ты не совсем пропадешь, ты, мы, оставили здесь столько много следов нашего единения. Смотри: эти темные бурые пятна на полу, и вот еще немного крови на стене - это будешь ты, когда ты умрёшь. Красиво? О да. Вот ещё, глянь: я храню их, твои кудри, они невообразимые. Я думаю, они не сразу сгниют, поэтому это тоже будешь ты. Веду рукой по твоему животу, чувствую бинты, слышу чавканье и хлюпанье крови с гнилью. Похоже, все, что я для тебя делаю ещё более бессмысленно, чем вера и религия, любовь, женщины, дети - все такое. У нас никогда бы не было этих мерзких выродков! А шкуры всегда настаивают на том, чтобы завести их в будущем. Все они врут по началу, подстилаются якобы под мое мировоззрение, а потом бешеная самка просыпается и начинает неукротимо качать права. О каком будущем может идти речь? Я, кстати, умру сегодня-завтра. А, ну да, тебе ли не знать. Но это все же странно: почему ты не бежишь? Ну, если бы ты попробовал, то кончилось бы плохо - это безусловно, да, да, но... Я издеваюсь над тобой. Смотри: это все - моя вина, я испортил тебе жизнь, ты умираешь из-за меня и рядом со мной. Да подумай же ты, ты вообще способен на это? Но ты, кажется, тоже меня любишь?.. Ну, то есть, это не любовь, но чувствуешь, да? Ты гниешь изнутри и снаружи. А мой рассудок уже сгнил, ну ты это и так уже понял - несомненно. А иначе почему ты тут, как думаешь? Очевидно, потому, что в моей голове - гнилая жижа, ядовитая, похоже, заразная - ну тут уж извини. Я думаю, эти следы гноя на одеяле тоже станут тобой, когда ты умрёшь. И эти жирные пятна на простыне станут нами. Ну, конечно же, нет. Мне на самом деле тоже очень мрачно и безысходно: мне ведь тоже, мне тоже дороги нет никакой. Этот заброшенный дом, до чего же он хорош, а! Все мои комнаты, квартиры - все такое надувательство, а этот дом, пропитанный запахом влажной тревоги и навевающий волнующее состояние болезненного вдохновения, он... он правда хорош. Ну тебе, может, тоже должно быть не так грустно, ты же тоже больной. Раз ты позволяешь мне все это говорить, позволяешь мне вообще быть, сидеть здесь и трогать тебя, то ты априори больной. Это называется Стокгольмский Синдром, кстати. Забавно, я не ожидал такой милости от фортуны, но эта сука мне впервые улыбнулась. Представляешь? А, ну да. Твои органы - давно каша и уже привычная вонь. Ты пахнешь по-трупному кисло-сладко. Медленно, медленно ты распадаешься, и мне искренне жаль; я не предугадал ничего такого, и ты знаешь, что именно эта болезнь - не моя вина, а вот все остальное... Но в сущности, я же все хорошо спланировал. Я вот умру нежным, а ты... ну, ты умрёшь у меня на руках, я даже твой лоб поцелую перед вечным сном. И, как обещал, целую, пока он ещё тёплый. Потому что лоб - единственный не пораженный участок на лице, на теле; даже твои губы уже превратились в слизко-кровавое месиво. И все спланировано, подготовлено, обдумано: тебя никто не ищет, меня никто не ищет. Ты уехал туда, я сюда, а ведь никто не знает, что на самом деле. А я правда, кстати, вижу тебя в этих пятнах засохшей и навсегда, наверное, впитавшейся уже крови, когда смотрю на них перед тем как выстрелить. Это, чёрт подери, красиво. Так дико и красиво! А я ждал чего-то подобного столько лет, и вот, наступил этот момент. Предпочитаю не вышибать мозги, а выплескивать жирную лужу крови на каменный пол. Когда я жму на курок, то почему-то думаю о такой глупой вещи, что даже смешно. Какое, наверное, отсталое у меня будет лицо, когда я упаду замертво. Но у всех мёртвых тупые лица. У тебя тоже, поэтому я не исключение. Когда нас найдут, никому ничего не будет: меня не будет, тебя не будет, чтобы что-то сказать. Но ты бы не сказал, я верю в это. Нас найдут, разразится такой скандал, польется столько хайпа, даже жаль, что мы будем мертвы. Такая трагедия! Небывалая: все выползет наружу, ютуб станет рыдать и ненавидеть, а нас уже не будет. Поэтому я спускаю курок, и поэтому наших кровавых следов становится ещё больше, только вот мы ими - нет, как я и говорил.