Солнечный

Лохматая макушка выглядывает из-за одеяла. Юлик сонно разлепляет охристые глаза, потирает затёкшую шею, забавно щурится на солнце. Даже едва улыбается. Медленно принимает сидячее положение и ловит себя на том, что Ларину обязательно бы понравилось. Дима просто не может не любить солнце, ведь его так мало в этом грустном городе. Онешко всегда ищет тепло в глазах Ларина, в объятиях нежных и безумно нужных и – о, Боже! – находит. И каждый взгляд, каждое движение были так смертельно необходимы, каждый застенчивый и неумелый поцелуй словно в первый раз. Словно в первый раз чувствовать подушечки пальцев на своих рёбрах, губы требовательные и мягкие на шее, кадыке и ключицах. От касаний Ларина у Юлика шла кругом голова, ноги подкашивались, перед глазами расплывались разноцветные круги. Парень замирал от осознания того, что эти губы-руки-пальцы принадлежат именно Диме. В груди у него сладко тянет. Юлик хочет спать, он тянется к подушке, но неожиданно бросает взгляд на рядом лежащего Ларина и замирает в неудобном положении. В мягких волосах Димы и его красивых ресницах запутались солнечные зайчики. Онешко колеблется, но все же склоняется над Лариным и в каком-то полубольном бреду тычется ему носом в волосы, вдыхает до боли родной запах, съеживается от переполняющей грудь нежности. Почему-то Дима пахнет ромашками. Не одеколоном, не дождем Питерским, а именно ромашками. Глупо и совсем не по-взрослому. Мужчина недовольно бурчит и, лениво открывая глаза, отрывает голову от подушки. Он неторопливо садится, сладко потягиваясь, и с его плеч совершенно случайно спадает одеяло, открывая взору стройное идеальное тело с резными ключицами и россыпью родинок на животе. Парень давится воздухом, привлекая внимание Ларина. А критик ехидно усмехается, назло выгибает спину сильнее и ведёт бедром по белоснежным простыням. — Что, нравится? Юлик прикрывает глаза, блаженно улыбаясь, и ставит этот момент на стоп. — Мне хочется тебя обнять и изнасиловать. Утренний Ларин был чертовски притягателен и умилял до невозможности: янтарные сонные глаза, розовый след от подушки на щеке, очаровательно растрёпанные волосы. Взгляд Юлика приковывается к спокойному Диминому лицу, к губам сладким, желанным, исцелованным за ночь. Онешко хочет подняться с уютной и нагретой постели, хочет заварить им обоим кофе, однако парень просто смотрит, как на его глазах рождается что-то несравнимо новое. Восхитительное! — Иди стену насилуй, я спать хочу. И вообще, какого хера ты меня разбудил? — Сегодня праздник, Дим. Четырнадцатое февраля. — Ты прекрасно знаешь, что мне насрать. Они вновь лежат на кровати, откинув одеяло и смотря друг другу в глаза. — Что, даже не сходим никуда? — Даже не сходим никуда. И Дима пододвигается ближе. Они целуются мокрыми губами, а у Юлика вновь земля уходит из-под ног. — Если ты разбудишь меня раньше двенадцати – хер тебе, а не праздник. — Праздника ведь и так не будет, верно? — Верно. Парень тяжело выдыхает и отворачивается лицом к стене. Через полчаса Дима перестает подавать признаки жизни, и Юлик медленно встаёт с кровати, обиженно косится на спящего Ларина. Онешко видит, как трепещут его ресницы во сне, и решает скорее уйти из комнаты. Влияние Ларина нельзя недооценивать. Юлик раздраженно бурчит матом, лениво плетётся на кухню и буквально замирает на пороге. На столе стояли ромашки.