Свобода

Наги шесть лет, но она понимает, что её мать глубоко несчастна, и это разбивает ей сердце. — Мир за стенами этого дома очень жесток, поэтому ты навсегда останешься со мной, — говорит она ей, расчесывая волосы и заплетая их в косы. Наги никогда не посещала детский сад и не готовится к поступлению в школу, а мать усердно трудится на работе, чтобы обеспечить ей достойных учителей на дому. У Наги есть няня, заботящаяся о ней в отсутствие матери, несколько кукол и два попугайчика в просторной клетке. У Наги нет папы. — Он был моим соулмейтом, но бросил нас, когда ты ещё была у меня в животе, — с ненавистью и презрением говорит мать. Наги едва-едва понимает тонкости этого мира, в котором всегда существуют двое, предназначенные лишь друг для друга, и мать объясняет, долго, душевно, надрывно, что это несёт лишь боль, что клеймо родственной души не даёт гарантии, что после встречи всё будет гладко, долго и счастливо. Мать исцарапывает руку лезвием, от запястья до сгиба локтя, где раньше простиралось имя, а теперь — только мешанина из беспорядочных царапин и срезанной кожи. — Ты никогда не выйдешь отсюда, никогда не встретишь своего соулмейта и никогда не испытаешь боль, — твёрдо говорит она, целуя её маленькие пальцы, и Наги верит, что она права, что любовь её жестока, но бережна, и что желает она лишь лучшего. По-другому же и не бывает, когда дело касается материнской любви, ведь так? Наги одиннадцать лет, и она счастлива, что сердце матери наконец излечено. Она выходит замуж за богатого вдовца, перестаёт так сильно душить любовью и, по просьбе отчима, даже разрешает ей посещать обычную школу. Впервые примеряя школьную форму и принимая стопку учебников, Наги взволнована, потому что ещё ни разу не выбиралась за пределы дома. Мир, даже теперь ограниченный лишь дорогой до школы и обратно, кажется огромным, а тесные стены дома — всего лишь клеткой, не больше той, в которой живут её попугаи. Ей кажется, что она расправила крылья и теперь ничто не удержит её внутри. Свобода прекрасна и познана лишь с самого края, и хочется просто мерить шагами землю, улыбаться каждому встречному. Жестокий мир, о котором всё детство говорила мать, настигает её уже в первый школьный день. Наги не знает, как вести себя со сверстниками, не знает, как в принципе вести себя с людьми, и за ней прочно закрепляется клеймо чудачки. Оттого, что она не может вписаться в коллектив и завести друзей, мать отчего-то сердится. — Я жила только для тебя, почему ты не можешь быть более благодарной и не портить мне жизнь? — сердито отчитывает она, когда Наги приходит домой в слезах и, заикаясь, рассказывает о том, что так и не смогла найти пару учебников, которые в шутку спрятали одноклассницы. Наги на неё не злится — мать и правда страдала долго и не заслуживает теперь, чтобы она вот так вот её расстраивала. Наги стискивает зубы и клянётся себе стать сильнее. Во втором полугодии от запястья до сгиба локтя начинает расцветать имя на непонятном языке, и мать приходит в бешенство. Она берёт в руки лезвие и пытается вырезать его вместе с кожей, как когда-то поступила с именем своего соулмейта. Наги закусывает губу и молча глотает слёзы. Ей не хочется думать о матери плохие вещи, но в глубине души она знает, почему отец и мать действительно были соулмейтами. В конце концов, они предали её оба. Наги тринадцать, и она умирает с мыслью, что если ей удалось спасти чью-то жизнь, то всё было не так уж и плохо, как за дверью палаты истерично расписывает мать. В конце концов, её собственная зародилась в клетке и незнании; свобода таких, как она, не жалеет совсем. И немного, лишь самую капельку, любопытно было — каким является он, предназначенный ей провидением соулмейт. Наверное, такой же несвободный и не понятый миром чудак — по-другому и быть не могло, по-другому они и не смогли бы быть родственными душами. Когда бездонная темнота сменяется пестрящими красками весеннего парка, Наги оглядывается с волнением, думая, что уже умерла. Человек, стоящий напротив, подзывает её и протягивает руку, и на ней от запястья до сгиба локтя простирается её имя. — Ты нужна мне, — говорит он, и всё внутри Наги вздрагивает от неверия, что это правда, потому что так бывает лишь только в сказках, а мир жесток и беспощаден к судьбе своих обитателей, но когда их ладони соприкасаются, её захлёстывает что-то противоестественное и притягательное. Она вонзается с болью, как удар электрических током, и пронзает насквозь — волна штормовой любви, от которой пелена на глазах и восторженное счастье, которым не насытиться и вовек. В этот момент Наги понимает, отчего мать столько лет была такой несчастной, и находит в себе силы её простить. Это чувство — быть несвободной от того, кто предназначен тебе судьбой, настолько шокирующее и прекрасное, что, познав его, больше не знаешь, как без него жить. Человек объясняет, что принадлежит к миру мафии, называет своё настоящее имя, труднопроизносимое, итальянское — то самое, что мать так старательно старалась содрать вместе с кожей на её руке, а затем представляется как Рокудо Мукуро. Также он даёт её новое имя — Докуро Хром. Это позволяет иметь эфемерную гарантию, что, возможно, никто и никогда не узнает, что они являются слабостью друг друга. Хром один день. Она родилась свободной и способна этой свободой делиться со своим соулмейтом. Её цель — освободить его из клетки так же, как он сделал это когда-то для неё. Ей до сих пор невдомёк, почему мать когда-то пыталась оградить её от чего-то настолько прекрасного, ведь даже если потом будет больно — чувство единения душ, пусть даже продлившееся всего секунду, стоит того, чтобы отдать за него жизнь. Мукуро смеётся над её милыми, но храбрыми мыслями и просит только сердце.