Тёплый

      Киёши раньше не знала, даже не догадывалась, что у Мурасакибары тёплые руки.       Большие, с длинными тонкими пальцами и хорошо подстриженными ногтями. Но самое главное… тёплые.       Девушка странно выдыхает, кутается в широкий шарф и не пытается спрятать за улыбкой непонятную даже ей самой горечь. Только идёт чуть быстрее, чем обычно. Только кутается в куртку всё тщательней чем прежде. И вспоминает.       «Холодно»…       Тогда тоже было холодно. И ветер дул точно также, как и сегодня. И был он. Весь такой ужасно высокий, нереально отстранённый и с кучей сладостей в карманах и руках.       Смотрел несколько пофигистично, даже безразлично, глядя на то, как девушка, совершенно его не замечая, во все глаза наблюдает за игрой на уличной площадке. Сжимает совершенно не крохотные руки в кулаки над грудной клеткой, пытаясь их хоть немного отогреть. Ежится, едва слышно вздыхает и вздрагивает. И неосознанно тянется, тянется, тянется. Туда. На поле. Вслед за быстро часто мелькающим и меняющим игроков мячом.       – Ки-чи… Ты мёрзнешь.       Теппей в тот момент отчего-то вздрогнула, слишком резко повернулась, не успевая ни подумать, как следует, ни запрятать где-то в глубине её странной детско-взрослой души тупую боль от неизбежности и, удивлённо сморгнув, улыбнулась гораздо фальшивей обычного, едва осознавая кто перед ней.       – Что? Мурасакибара-кун? Прости… я, наверное, тебе помешала… – как помнится, она тогда ещё глупо засмеялась, чуть прищуривая глаза и пытаясь хоть как-то выправить ситуацию, но излишне резко отвернулась к полю, на котором несмотря на погоду продолжали резво рубиться какие-то подростки. Просто по-другому не получалось, просто тогда было нестерпимо больно где-то там за грудиной и отчаянно нечем дышать. - Что ж, и правда холодно…       – Дурочка… – чужой голос ни изменился ни на йоту, но и так было, что все манёвры не принесли ни пользы, ни радости, только разбередили душу и дали шикарнейший повод для насмешек. Теппей была готова к этому. Она ждала именно его. И даже была почти готова нацепить опостылевшую маску, глупо засмеявшись и нелепо слегка-слегка наклоняя дурную свою голову к плечу голову так, чтобы поверили, так, чтобы сделать ещё кучу всевозможных глупостей и просто попытаться забыть о нелепом моменте слабости, но…       К этому она была не готова от слова совсем.       Мурасакибара странный и большой ребёнок. Он вроде простой, но всё-таки сложный. И даже если кажется, что его вполне себе можно предсказывать и понимать, то это только мираж.       И Киёши, зная это, почему-то совсем не смогла не принять, не подумать, не даже предположить, что после недолгого молчания, Атсуши просто подойдёт и положит косматую голову на её плечо, обхватит руками для верности, закрывая её тонкие кисти своими лапищами и укутывая подмерзшую девушку в собственную куртку, и невозмутимо пояснит:       – Так теплее...       А после время выпало и растворилось. Они словно застыли на границе между до и после, став чем-то совершенно другим, но при этом оставшись собой. И Теппей, алея словно первоклассница то ли от ветра и мороза, то ли собственного смущения, тихо кивала в мыслях «правильному» решению Атсуши, абсолютно не пытаясь ни вырваться, ни прийти в себя, впервые в жизни терялась в собственных ощущениях, но чётко ощущала, что «да, вот теперь всё действительно так, как и требовала душа.       И пусть тогда следить за игрой в последующие минуты-часы, а может и годы (кто же, черт возьми знает?) возможным не представлялось, всё за гранью их ветрено-теплого мира оставалось неважным.       Главное, что была она. Нескладно-высокая, по-детски дурашливая. И был он. Мурасакибара. До невозможности тёплый, а ещё большой и широкий. Что ветер больше не лез в глаза и под кожу, только слегка задевая щёки и нос. Что руки тоже теперь не надо было беспрестанно тереть друг о друга: чужие нереально широкие ладони успешно согревали её не такие уж и маленькие, но нереально озябшие. Было тепло. Хорошо. И нереально смущающе. Хотелось одновременно сбежать и застыть ещё на подольше на границе двух сред на почти что на всю оставшуюся безбаскетбольную жизнь       И пусть всё было несколько глупо, возможно несколько дурно, но всё же… Теппей отчего-то тогда улыбалась: радостно, широко и по-настоящему солнечно. Ибо было приятно ощущаться себя так…       – Вот чёрт! – громкий визгливый голос вырывает из памяти резко, заставляя девушку обернуться и коротко вскрикнуть, когда нога внезапно проскальзывает. Длинные руки тут же выписывать в воздухе невиданные миру кульбиты, в голове тысяча и один мат, услышанных когда-то от Хьюго, и только тело стабильно влечёт тяготением на асфальт.       «Приплыли»…       Мысль мрачная, но всё-таки здравая, а ещё удивительно ясная, как и клочок синего неба над головой.       Вот только…       – Ки-чин - дурочка…       Она думала, что упадёт на асфальт.       – Опять мёрзнет.       Не в руки.       – Мурасакибара-кун?       Теппей по-глупому хлопает глазами, теряясь в вакууме собственного мысленного процесса, который свалил не прощаясь, и только крепче цепляется длинными пальцами за меховой отворот мужской куртки.       – Снова летаешь?       Атсуши не хмурится, но лаконично вскидывает бровь, заставляя мысли-предатели разбегаться всё больше и дальше.       Хьюго спросила б: «Что за нафиг?» Только более матерно, резко и неприятно.       Кагами бы выдала патетичное «Чего?» и то же пошла по всем известным склонениям от смущения.       И только Киёши смогла так одновременно глупо-светло, но ласково улыбнуться и выдать:       – Летаю. Спасибо, Атсуши-кун.       Парень не хмурится, в его взгляде не пляшут бесы. Он просто аккуратно ставит пойманную на ноги и невозмутимо тянет, заставляя девушку склонять взъерошенную голову к плечу и лукаво щурить глаза:       – Ки-чи, благодарят ведь не так.       – А как?       Сегодня скользко и ветрено, Теппей почти уверенна, что, падая она точно повредилась, если не головой, то уж точно рассудком, но теряясь в грохоте сердца и на фоне такой громадной фигуры защитника, она точно уверенна: наконец-то всё просто правильно, пусть и несколько глупо.       И слегка склонившийся Мурасакибара, так просто и ясно удерживающий её за плечи это неисправимо доказывал.       – А вот так.       Вообще от Атсуши всегда пахнет конфетами.       Киёши это ещё раньше на матчах приняла и усвоила, но сейчас… чувствуя на губах карамельный привкус, закрывая глаза от истомы и плавившись в чужих объятия, она понимала это, как нельзя лучше.       Он тёплый, словно большая и почему-то русская печка. О ней Теппей узнала недавно, когда готовила доклад по культуре чуждой ей во всех смыслах страны. И хоть для сравнения не хватала банального знания, девушка была точно уверена в том, что Атсуши тёплый как большая кирпичная печь. И вкусно пахнущий. И очень красивый, особенно, когда вот так вот слегка улыбается, прищуривая глаза и слегка поднимая уголки губ. И… да ещё много чего, от которого хочется звонко смеяться, прятать голову в складках чужого шарфа, не обращая внимания на заинтересованные взгляды прохожих.       Но Киёши только улыбается. Тихо греет замерзшие руки о чужое пышущее жаром тело и застенчиво шепчет «тёплый», скрывая румянец под полами чужой куртки.       – Ду-у-урочка… – ей не надо даже смотреть, чтобы увидеть, как парень весело смеётся одними глазами. И даже мужской подбородок на собственной макушке не становится для неё сюрпризом.       Она лишь продолжает только шире улыбаться, тихо алеть и прятаться от холодного ветра в чужих объятьях, шепча:       – Я знаю…       Понимая, что это тепло от неё не денется уже никогда.