Пирог с яблоками, или сон ветерана...

      Конец войне. Он жив. Но от той войны Ему остались незримые спутники, что будут мрачными тенями следовать за Ним по пятам всю оставшуюся жизнь: навязчивая бессознательная тревожность, ночные кошмары и эхо тяжелой контузии, незадолго до окончания войны предательски заставшей Его врасплох неожиданно гнусным ударом из-под земли. И хотя Его физическое самочувствие постепенно приближалось если не к идеальному, то, по меньшей мере, к достаточно сносному, глубокий отпечаток прошедшего, казалось, достиг самого ядра Его души, которое уже не подлежало восстановлению в прежнее безмятежное состояние.       Обо всем этом, равно как и о том, что на днях Его выписали из госпиталя домой, к матери, порядочно постаревшей за несколько невыносимо долгих лет, минувших с того дня, как она в последний раз видела сына, добровольно отправившегося на передовую, было известно Ей – той, для кого военные годы стали ничуть не менее затяжными, а порой и отягощались эпизодами мучительных бездеятельных пауз, во время которых приостанавливался ход мыслей в обыденное житейское русло, и его подхватывал вихрь прежде приглушенных, но непрерывных и вездесущих переживаний.       Предмет треволнений всегда оставался неизменен: Он. Причина тому проста: Он был Ее любимым человеком – тем, с которым Она готова была беседовать часами как на определенные темы, так и ни о чем, будто с лучшей подругой; которому доверяла, как родному брату, и которого естественным образом понимала, как родственную душу.       Еще до войны Она пришла к восприятию Его как истинного, идеального дополнения Ее сути. Тогда в Ней особенно пылало это убеждение от осознания того, что Он, вероятно, чувствовал то же самое, поскольку проявлял не меньшую искренность в общении с Ней, и однажды начал трогательно и весьма настойчиво ухаживать за Ней, совершая банальные, с Ее точки зрения, но все же милые глупости, а именно: даря букеты свежесорванных цветов и распевая под Ее окнами серенады.       Однако со временем подобные знаки внимания стали доставлять Ей некоторый дискомфорт и смущение, о чем Она не преминула сообщить Ему при следующем подвернувшемся поводе. Испытываемую Ей неловкость Она считала вполне обоснованной, ведь подаренные цветы, как выяснилось, прежде росли на клумбах, а песнопения с периодичностью продолжались и в «ночном режиме». Тем не менее, Ее недовольство было вызвано не столько этими обстоятельствами, сколько тем, что Он «легкомысленно отнял жизнь у одушевленных цветущих созданий», и тем, что из-за Его «регулярных ночных концертов, слышимых не только в окрестностях спящего квартала в гробовой ночной тиши, выдернутые из объятий Морфея взъерошенные соседи вызывают милицию», и Она чувствовала на себе, в связи с этим, непонятную вину за неумышленно причиняемое им неудобство – чуть ли не административную ответственность, будто Его подельница. «И, кроме того, не мешало бы доработать звучание переходных нот своего диапазона».       Она никогда не забудет, как после этого Ее замечания вытянулось Его лицо – так, что Она едва сдержалась, чтобы не прыснуть от хохота – и как Он с изумлением признался, что не встречал прежде девушек и женщин с таким странным по своему складу и, в то же время, рассудительным мышлением, характерным, скорее, для мужского ума. И, следует заметить, по Его интонации нельзя было однозначно трактовать это замечание как комплимент.       Чтобы несколько успокоить Его замешательство, Она пригласила Его на следующий день в гости на чай, заинтриговав обещанием некоего удивительного лакомства, рецепт которого в Ее семье передается по женской линии из поколения в поколение. Слово «лакомство» Она употребила в самом невинном, прямом значении, подразумевая именно съедобную сладость, и ни что иное.       Этой сладостью был нежнейший, пышный пирог с яблоками. Ее мама и бабушка в шутку называли его «Сваха», мотивируя тем, что в их роду он способствовал соединению не одной пары сердец. К Ее великому счастью, в Ее случае пирог также оправдал свое наименование.       Сперва Он уставился на Нее продолжительным ошеломленным взглядом, после чего изрек шесть простых, но самых желанных для любой женщины слов: «Я люблю тебя. Выходи за меня». «Что?..» - не поверила Она своим ушам. «Я подумал, что ты великолепная хозяйка, - улыбаясь, пояснил Он. – Кроме того, красавицу с такой уникальной личностью грех упускать. Не говоря о том, что как друг ты настоящее сокровище».       Неподдельная, почти детская чистосердечность и собачья преданность, которыми лучились Его глаза, невероятно подкупали Ее, и Она, недолго думая, приняла Его предложение.       Вскоре Они, несомненно, стали бы мужем и женой и «жили долго и счастливо»… если бы не война. Он завернул в тряпицу купленные накануне обручальные кольца и пообещал, что они поженятся сразу, как только война закончится. Только… пусть Она дождется…       Она не представляла, что Ей придется ждать не один, не два и даже не три года, которые покажутся Ей нескончаемыми… Впоследствии Она проклинала себя за минутное легкомыслие, непростительную недальновидность, а также недостаточную настойчивость, по вине которых Она безрассудно согласилась на эти условия.       Почему Она не попыталась убедить Его расписаться до Его отъезда?! Почему Ее природный рационализм отказал Ей в нужный момент, и Она так не вовремя догадалась, что сыграй Они свадьбу хотя бы формально, за ней обязательно последовала бы ночь, и тогда, с большой вероятностью, Он, уйдя на фронт, не оставил бы Ее одну? Тогда Ей хотя бы было, чем заняться! Вместо того, чтобы выносить непрерывные истязания Ее души внутренними демонами неведения! О том, жив ли Он? Цел? Почему так долго не идет от Него ответ на Ее последнее письмо? Не попадет ли к Ней в один серый, непримечательный день краткое и цинично сухое послание убийственного содержания – извещение о Его гибели, доблестной или нелепой? Только ночи страшны оттого, Что глаза твои вижу во сне я…       Все верно: страшнее всего было проснуться среди глухой безлунной ночи ото сна, в котором осуществлялись в различных причудливых, нереалистичных вариациях Ее опасения, и усилием воли усмирять частоту и амплитуду сердечного стука, иногда раздававшегося под самым горлом. Она не помнила, в какой момент исчерпала психические ресурсы, позволявшие сопротивляться подобным изматывающим естество происшествиям – только с некоторых пор Она перестала обращать на них внимание и даже начала привыкать к ним, как к своей повсеместной, неизбежной ноше, особенности – хронической болезни.       Периоды глубокой подавленности привели к тому, что в Ней пробудился некий извращенный исследовательский интерес к реакциям своего организма на состояния тревоги и уныния. Она принялась наблюдать за собой со стороны, словно любознательный естествоиспытатель: замечать последовательность изменений самочувствия, анализировать, мысленно препарировать…       Ментальная вспышка: плохой сон. Следствие: холод и тремоло в конечностях, тошнота и сердцебиение за сотню… Через 5 минут: пульс упал до 95… Несколько глубоких вздохов – снизился до 80… Легче: тошнота ушла – можно не бояться, что сердце выпрыгнет изо рта… Еще 20 минут: пульс 75 – руки снова нагреваются и больше не трясутся. Слава богу, циркуляция крови восстановилась. В теле: тепло, истома после перенесенной встряски… В душе: темнота, тишина… Как эта ночь… идеальная, чтобы уснуть… навсегда. Забавно: эта мысль больше не пугает… Жутко только в первый раз… Но нет! Делать этого нельзя!.. А если Он нагрянет, нарвав с клумбы цветов «Война кончилась, милая!», и увидит, что я такая мертвая-некрасивая?! Мне же неудобно будет!.. Знаю: душа – это птица-феникс. Только что она пережила очередную маленькую смерть и, возродившись из пепла старых низвергнутых смыслов, зашлась пламенем нового!.. Вот только… как же утомили эти приступы! Главное, чтобы не привели в один прекрасный день к настоящему самовозгоранию!.. – в заключении добавляла Она с черной иронией.       Наилучшим образом Ее выручало в подобных случаях одно присущее Ей качество, которое Она расценивала как свое бесспорное преимущество и тщательно лелеяла. Что бы ни творилось в окружающем Ее мире, Она всегда стремилась выявить для себя нечто положительное во всевозможных эпизодах – даже в дурных, и особенно в таковых – а также извлечь выгоду из любой ситуации, причем, как правило, имея в виду нематериальный аспект. Возможно, этим и была продиктована подмечаемая многими Ее знакомыми неординарность Ее мышления, которая исходила попросту из сочетания таких черт Ее характера, как оптимизм и расчетливость.       Благодаря ним, в частности, Она сделала неожиданное открытие: такая манера отстранения от собственных эмоций и восприятие себя, время от времени, как третьего лица весьма благотворно сказывается на жизненной силе организма, питая его непрерывно высвобождающейся энергией, которая ранее уходила на битву со страхами. В сознание неведомо откуда в неограниченном количестве начинают поступать новые идеи и оригинальные решения давних затруднений.       Наиболее эффективный способ опорожнить болото упаднических мыслей Она видела в том, чтобы без промедления окунуться с головой в какую-либо деятельность и направить на нее все помыслы, не отвлекаясь на посторонние заботы. Этот процесс превращался в своего рода медитацию, в которой Она воображала, как балансирует на грани яви и сна, где время ускоряется и становится эластичным, как горячая смола. Она думала о том, как оно несет Ее, подобно быстроходному катеру, по волнам событий, и приближает Ее, иногда помимо Ее воли, к заветному берегу, который казался Ей давно и безнадежно потерянным.       Помимо того, что Ее терзали переживания о том, жив и здоров ли Он, Она нередко задавалась вопросом, какое влияние оказала на Него война. В какую сторону Он изменился? Как вообще война способна исказить столь тонко организованную, глубокую духовную суть, как у Него? Она с ужасом представляла, как непредсказуемо обстоятельства, находящиеся за пределами человеческой выносливости, могли отразиться на Его душе… в частности, неминуемая, вынужденная необходимость убивать.       Неслучайно этой теме отводится особое место в литературе и искусстве с самого зарождения различных культур. Может статься, что произошедшие в Нем метаморфозы окажутся так радикальны, что Ей стоит морально подготовиться к тому, что Он может даже не узнать Ее…       Она старалась отогнать от себя боязнь наихудшего сценария и сосредоточиться на ощущении высокой, безусловной радости самому Его возвращению, вне зависимости от того, как в дальнейшем сложатся Их отношения, и на том, что война закончилась и жизнь обретает новые краски и смысл: если не лично для Нее, то в масштабах целой страны - несомненно.       В сухом остатке в Ней сохранялась одна непреложная цель: увидеться с Ним. Чем бы ни обернулась Их встреча, она положит конец любым неопределенностям.       Она узнала, что после тяжелого ранения Он шел на поправку, но Ее несколько беспокоил тот факт, что известно об этом Ей стало не от Него самого, а от Его матери, пригласившей Ее к ним, случайно встретив Ее на улице у дома. Именно тогда червоточина неблагоприятного предчувствия, начавшая потихоньку сочиться в глубине души гноем недобрых ожиданий, поколебала фундамент Ее уверенности в удачном исходе намечающейся встречи и несколько омрачила ее радужное предвкушение. Однако на помощь Ей как нельзя более своевременно явилась усвоенная в минувшие годы истина: чем выше ожидания, тем неудовлетворительнее результат. Эта закономерность, совмещенная с приобретенным в трудные времена умением отстраняться от эмоций, позволяли Ей посредством недюжинных усилий гасить эйфорию от приближающейся встречи с любимым после более, чем годовой разлуки, выполняя роль своеобразного анестетика, предупреждающего вспышку колющей боли в области сердца в случае краха надежд.       Должно быть, крайняя степень изможденности после водоворота пережитых ужасов войны привела к тому, что в душе Его что-то поблекло – омертвело, и Ему требуется время, чтобы выжженная почва подернулась новым цветением.       Но Она решительно не желала больше погружаться в эти тягостные мысли, которые в годы войны и без того являлись Ее постоянными церберами. Безоговорочно Она была уверена в одном: как бы война ни повлияла на Его отношение к Ней, это лишь налет черной копоти, из-под толстого слоя которой еще можно извлечь ту трогательную, бесхитростную, преданно любящую Ее натуру… но потребуется, возможно, сложная психологическая работа. Предстоящие трудности не пугали Ее, ведь Он Ее любимый друг, и чувство это, знала Она, взаимно, поскольку все Ее попытки отыскать в воспоминаниях эпизод из истории Их отношений, который дал бы Ему повод к разочарованию в Ней, оказались тщетными.       Руководствуясь таким основанием, Она вознамерилась во что бы то ни стало выяснить правду о случившемся с Ним и о том, чревато ли Его ранение серьезными опасностями в будущем для Его здоровья или жизни… Она не стала продумывать стратегию поведения на случай, если дружеский контакт и атмосфера доверия, неотъемлемые при общении на какую-нибудь деликатную тему, не наладятся сами собой, и предпочла действовать спонтанно, полагаясь на импровизацию и решение проблем по мере их поступления. И первая идея не заставила себя долго ждать…       Ее осенило, что могло бы способствовать Его «исцелению» как нельзя лучше. То, что напомнит Ему самые светлые и пропитанные сладостным вкусом жизни мгновения прошлого. То, что извлечет из недр Его памяти на поверхность те волшебные шесть слов, что пусть на короткий срок, но все же позволили Им обоим проникнуться ощущением полного мира и счастья. То изумительное лакомство – тот пирог с яблоками.       Так, удерживая в голове настрой положительный, но, отчасти, настороженный, а в руках – блюдо с окутанным собственными благоухающими испарениями еще горячим яблочным пирогом, Она, собравшись с духом, словно перед прыжком с парашютом, переступила порог Его комнаты…       Она остолбенела… На кровати, отвернув лицо к стене и сомкнув веки, лежал бледный, долговязый человек, согнув в коленях худощавые ноги и прислонив одну к стене, а другую свесив с края постели. Она не сразу узнала в заострившихся, истощенных чертах того, кто на протяжении львиной доли Ее сознательной жизни составлял смысл Ее существования. Втянув носом воздух и учуяв, по всей видимости, новый запах в комнате, Он, недоуменно раскрыв глаза, медленно повернул голову к дверному проему.       Сейчас в этом казавшемся обескровленным лице с темно-синими кругами под глазами, безжизненно уставившимися на Нее и лишенными блеска, как потускневшее серебро, не было той энергии, что прежде била через край, пылая от неиссякаемого запала решимости. От былого огня остался тлеющий уголек, который лишь в первую секунду, как только Она попала в поле Его зрения, на мгновение вспыхнул, приподняв завесу темного полотна безразличия, за коим скрывались как безудержное щенячье ликование, так и панический страх, слившиеся в жутковато-странное сочетание. Но полыхнувшее, было, пламя внезапно и бесследно погасло, и теперь его вполне можно было принять за иллюзию.       - А, это ты… – лениво протянул Он.       – Ну как дела?       - Я тоже рада тебя видеть. Как ты, должно быть, заметил… - кивая на пирог в своих руках, изрекла Она стальным тоном, стараясь скрыть возраставшую в голосе дрожь.       Несмотря на «теплый» прием, Она проследовала невесомой походкой в глубину комнаты и поставила блюдо на стол так, чтобы Ему было проще рассмотреть его.       С едва проступающей сквозь напускное отвращение горечью Он выпалил:       - Ничего мне от тебя не нужно! Зачем ты пришла? Кто тебя звал?! – вскричал Он так неожиданно, что не освободи Она руки к этому моменту, Она непременно и безвозвратно уронила бы на пол плод своих стараний.       Растерянно открывая и закрывая рот, Она указала большим пальцем в сторону коридора, откуда послышался звук захлопнувшейся входной двери.       - Все понятно… очевидно, благодарить за этот сюрприз мне стоит мою заботливую матушку, - саркастично усмехнулся Он и, бросив на Нее очередной холодный взгляд, процедил: - Ты зря пришла – я тебя видеть не хочу. Уходи!       - Закрой глаза, если не хочешь видеть. Можешь даже задремать. Сон для тебя сейчас – лучшая панацея, - мягко предложила Она, улыбаясь Ему теплее, чем когда-либо – возможно, от старания утаить разрывавший Ее изнутри вихрь сильнейшего расстройства, обиды и досады от того, что спустя годы этого ада на двоих Их встреча меньше всего походила на воссоединение любящих сердец. Ее изумляло, как до сих пор Ее не сотрясали безутешные рыдания где-нибудь далеко за пределами этого дома – этого мира…       Однако неведомым чудом Она нашла в себе силы внимательно взглянуть Ему в глаза и с удивлением обнаружить в них отнюдь не презрение к Ней, злость или раздражение, а невыразимую боль сломленной души, пропущенной через мясорубку – в прямом и переносном смысле – тоску, доходившую до скорби и… неужели, стыд? За что?.. Впрочем, последнее Она, вероятно, домыслила сама.       - Я сказал, убирайся к черту! – рявкнул Он, но Она не подала виду, что Его слова снова саданули по сердцу – лишь предусмотрительно отодвинула пирог вглубь стола за пределы Его досягаемости, чтобы Он, пребывая в состоянии аффекта, ненароком не опрокинул десерт на пол, и Ему не пришлось впоследствии сожалеть о столь бездумно упущенном удовольствии испробовать Ее кулинарный шедевр.       Ответила же Она Ему с нарочитым дружелюбием:       - Не знаю, не знаю… Признаться, мне чрезвычайно нравится твоя комнатка… Оттого, что она так плотно обставлена по периметру книжными стеллажами, в ней присутствует своеобразный колорит и уют, как… в скорлупе, - не удержавшись, съязвила Она. – А во-вторых, я так давно не была в твоем доме, что с удовольствием задержусь здесь… еще на часок-другой.       - С какой это стати? – огрызнулся Он.       - С такой, что в ближайшее время никто, кроме меня, не подаст тебе при необходимости стакан воды, не накормит… или не поправит подушку, - Она пожала плечами, оценивающе оглядывая Его ложе.       - Без чего и обойдусь – отстань от меня! – фыркнул Он, будто капризный восьмилетний парнишка, чем вызвал, сам того не желая, Ее неподдельное умиление.       - И благополучно заработаешь обезвоживание, истощение – хотя куда уж тоньше – или нарушение кровоснабжения в шейном отделе, а то и весь комплект к ряду, - буднично дополнила Она. – После чего от твоей матери попадет именно мне! Упрекнет меня, не дай бог, в халатном отношении к подопечному… Так не пойдет! Если потребуется, я заставлю тебя принять мою заботу, - с нажимом произнесла Она.       - Я поражаюсь: ты глухая или тупая? Я, кажется, русским языком сказал тебе: ПОШЛА ВОН! – взорвался Он.       Она еле устояла на ногах: Ей почудилось, что пол под Ее стопами содрогнулся от раскатов Его басовитого тембра.       - Это уже неоригинально, право слово, - нравоучительным тоном заметила Она. – Впрочем… как я погляжу, тебя буквально распирает от негодования, хотя я ума не приложу, чем заслужила это… - Ее голос надломился от подкатившего к горлу кома несправедливости, но, демонстративно откашлявшись, Она сумела надежнее закрепить маску миролюбивой снисходительности, которая, точно дамба, сдерживала угрожавшее хлынуть озеро слез. – Знаешь, если выпустить пар, непременно полегчает, поэтому… пожалуй, я разрешаю тебе… проораться на меня, ведь копить в себе отрицательную энергию крайне вредно, - с вызывающей благосклонностью заявила Она, с видом флегматичного, искушенного в своем деле психотерапевта опускаясь на единственный в комнате стул – из темного дерева, с высокой спинкой и подлокотниками. Уселась Она в паре метров от Него, сцепив пальцы в замок на животе и вальяжно перекинув ногу на ногу.       Очевидно, Он счел данный жест переходящей все границы наглостью, оказавшейся последней каплей прежде, чем Его гнев окончательно покинул берега Его ослабленного бессчетными злоключениями терпения:       - Да что с тобой такое?! Идиотка проклятая! Железный Феликс в юбке!       - Благодарю за комплимент! – Она «учтиво» склонила голову. – Ой, еще не все?.. Прости, больше не перебиваю, - с кротостью, доведенной до абсурда, в спешке добавила Она, и Он чуть не задохнулся от ярости.       - Наглая, безмозглая овца! Самоуверенная, беспардонная сука!..       Последнее слово огрело Ее, словно обух по голове, и непроизвольный юмор молниеносно сработал как защитная реакция:       - На коду выходишь, что ли??       - Каким же слепым надо было быть раньше, чтобы не разглядеть, какую судьба едва не подложила свинью! – вскричал Он.       - Повнимательнее на поворотах! Я вообще-то стройная! – машинально возмутилась Она.       - Хвала небесам, меня миновала участь попасться на такую подлянку! - восклицал Он и продолжил вынимать из недр своего воображения, точно фокусник из цилиндра, непечатные, но весьма образные экземпляры словарного запаса.       Стараясь отгородиться от болезненной мысли о том, что данная темпераментная тирада адресована Ей, в одну из образовавшихся пауз, в которые Он переводил дух, Она сообщила как ни в чем не бывало:       - Внезапно мне захотелось вооружиться бумагой и чернилами…       - Это еще зачем?.. – оторопел Он.       - Чтобы записать за тобой пару-тройку… десятков… крепких выраженьиц и при случае остроумно припечатать великим и могучим некоторых неугодных… - Она нервно хохотнула.       Столкнувшись с непробиваемой стеной невозмутимости в Ее глазах, оборона которой давалась Ей далеко не с такой легкостью, с какой Ей хотелось бы, Он безвольно откинулся на подушки, простонав:       - До чего же ты упрямая!..       Она ощутила призрачный намек на удовлетворение от своей маленькой «победы» и заговорила размеренно и с расстановкой:       - Что ж, если ты наконец завершил «излияние души», потрудись все же угомонить эту бурю в стакане воды и выслушать меня… Эй, между прочим, мне хватило терпения и терпимости позволить тебе… выговориться, если, конечно, этим словом можно охарактеризовать беспорядочный поток бессвязных воплей, - осадила Она Его, вдохнувшего, было, чтобы приняться возражать. Скрепя сердце, Он обратился в слух, и Она продолжила: - Я же вижу по твоим глазам, что причина твоего такого, мягко выражаясь, нестандартного поведения отнюдь не в том, что твое отношение ко мне якобы коренным образом изменилось – я догадалась об этом в первый же миг, как ты обратил ко мне взор.       Ее немигающая, устремленная на Него проницательность не на шутку встревожила Его, так что Он рефлекторно отодвинулся к стене, в противоположную от Нее сторону, вжавшись спиной в подушку.       - Откуда тебе знать, что творится в моей душе?! – прорычал Он. – Что ты вообще способна понимать о чистилище, в котором мне пришлось вариться, иносказательно и буквально, и по сравнению с которым черти с котлами – лечебный пансионат?!       - Ты прав, не способна, - с состраданием ответила Она Его затравленному взгляду. – Даже обладая незаурядной фантазией, невозможно вообразить такое в полной мере. Я понимаю, что мои слова покажутся бесполезными, ничтожными и пустыми, но… я сожалею, - с жаром выдохнула Она и впервые осмелилась осторожно, словно ступая по минному полю, приблизиться к Его постели. Присев на край и бережно опустив свою ладонь на Его сухую, как пергамент, тонкую кисть, Она повторила полушепотом: - Я. Очень. Сожалею… что тебе пришлось перенести этот кошмар. И… - Она сделала паузу, размышляя о том, настал ли подходящий момент для попыток выяснить подробности о Его здоровье – вопрос, тревоживший Ее сознание на протяжении уже не первого месяца, а то и года.       Он не убрал свою руку из-под Ее ладони и с едва наметившимся любопытством всматривался в Ее погруженные в раздумья черты. Однако как только Они встретились взглядами, Она обнаружила, что не в силах напрямую задать Ему такой грубый в своей простоте вопрос «Насколько тяжела твоя контузия?».       Решение созрело в долю секунды: «А может, не спрашивать? А если притвориться, будто мне обо всем известно? Вдруг таким образом я частично избавлю Его от груза свалившейся на Него беды, и Ему будет легче говорить о ней, если Он почувствует, что рядом есть человек, готовый разделить с Ним тяжесть этой напасти? Не подозревая, что это впечатление ложно…»       Положившись на такую вероятность, Она выдавила с опаской:       - Послушай, мне нужно честно признаться тебе кое в чем… - чем правдоподобнее Ею будет подан блеф осведомленности, тем скорее и вернее он приведет к необходимому результату, подумала Она.       - В чем? – напрягся Он.       Поджав губы, Она продолжила:       - Дело в том, что… я знаю, что с тобой произошло.       - Что?? – вспыхнул Он.       - Почему сейчас ты намеренно ведешь себя так, чтобы прогнать меня - знаю…       - Откуда??..       - Почему столько боли и неутолимой скорби я замечаю в твоих глазах, когда ты смотришь на меня…       - Замолчи… - прошипел Он.       - Но… послушай, в этом нет ничего зазорного. Хоть я и знаю, чем обернулось для тебя ранение, для меня ты не становишься менее дорог, нужен и… желанен.       - Закрой рот! – рявкнул Он, выдернув свою руку из-под Ее ладони, накрывавшей Его кисть. – «Желанен»?! Да как у тебя язык повернулся! Ты не понимаешь, что из-за этой проклятой контузии мы не сможем стать нормальной семьей?! Просто потому, что у нас не будет главного, что делает любую семью нормальной – детей! – воскликнул Он.       Его откровение пришлось ударом по давно натянутой в Ней струне, которая тотчас лопнула, хлестнув Ее в область солнечного сплетения, точно плеть, и если бы Она не находилась в стабильном сидячем положении, у Нее подкосились бы ноги.       - Как?.. – сипло вымолвила Она – в горле, пересохшем не то от июньского зноя, не то от опалившего нутро известия, запершило. – Так вот, в чем все дело… - прошептала Она и спрятала лицо в дрожащих ладонях, массируя пальцами лоб. Напряжение в глазах и надбровных дугах как нагнетенное следствие Ее необычайной выдержки и подавления эмоций, явившихся поводом к прозванию Ее «Железным Феликсом», вылилось в отвратительную головную боль, раскалывавшую череп. Спасительной благодатью сейчас могли бы стать слезы ручьем навзрыд, но они упорно отказывались течь, поскольку их источники, должно быть, оказались наглухо заблокированы исподволь развившимися мышечными спазмами.       - Как прикажешь понимать твою реакцию? – опешил Он. – Зачем притворяешься, что впервые слышишь об этом? Зачем вынуждаешь меня мыслить себя еще более убогим ничтожеством, чем я есть на самом деле?! – разозлился Он. – Мало того, что ты ни в грош не ставишь мою просьбу оставить меня в покое, называя ее «потоком бессвязных воплей» - ты еще демонстрируешь вселенскую жалость ко мне, тем самым, лишая меня последнего чувства собственного достоинства и еще глубже втаптывая меня в грязь!       - Ни в коем случае, ни за что! – горячо стала отрицать Она, отняв руки от лица и сжав в них Его кисть, которую Он с раздражением тут же попытался высвободить. – Нет-нет, послушай, - остановила Она Его. – Я ничего не изображаю – я ни за что не хотела бы обидеть тебя, никогда! – клятвенно произнесла Она и принялась вновь успокаивающе поглаживать Его руку. – Я действительно не знала… предполагала все, что угодно… но не это. И все же мне непременно нужно было выяснить наверняка, что с тобой, потому что… - Она осеклась.       - Почему? – выждав несколько мгновений, спросил Он – на сей раз с хладнокровным спокойствием.       - Потому что за те несколько адских лет, что я ждала тебя, мне тоже пришлось пережить многое – достаточно для того, чтобы понять, как сильно я боюсь потерять тебя. Понять, что ты самый важный человек в моей жизни… - одно из Его нижних век зашлось непроизвольной пульсацией, которую Он безуспешно норовил скрыть. – Прости, мне пришлось прибегнуть к грязному приему, чтобы заставить тебя проговориться… Видишь ли, люди куда охотнее выдают тайну, если думают, что собеседник уже все знает…       Он с презрением поморщился и сказал, будто выплюнул:       - Это… просто омерзительно, - с этими словами Он рассерженно оттолкнул Ее руки, державшие Его ладонь. – Если я для тебя вправду самый важный человек, мне очень жаль тебя… А теперь прошу: уйди – нет больше моих сил выносить это унижение, - Его ровный, категоричный тон, с которым Он отвернулся от Нее к стене, свидетельствовал о непоколебимости Его желания остаться в одиночестве.       Досадливо покусав губы, Она погладила Его по плечу и уступчиво произнесла:       - Хорошо… - однако Она также запаслась несгибаемым намерением довести до Него некие значимые сведения, способные существенно повлиять на Его настрой и вывести из того растительного состояния смертельно опасного уныния, в которое Он загнал себя собственными неутешительными умозаключениями, и при усугублении которого Он может сотворить с собой непоправимое. - Хорошо, только ответь мне на вопрос.       - Довольно с меня допросов: я и так изложил больше, чем нужно, - не поворачиваясь, буркнул Он.       - И все же, как ты считаешь, почему я согласилась выйти за тебя замуж – тогда, вечность назад? – поинтересовалась Она.       - Откуда я знаю, чем руководствуется молодая девушка, принимая такое решение… - проворчал Он.       - А ты подумай. Попробуй поставить себя на мое место и рассуждать не как мужчина, - предложила Она.       - Да уж, в моем теперешнем положении перестать рассуждать по-мужски вполне допустимо, не так ли? – поерничал Он, но, ощутив кожей Ее укоризненный взгляд, как двустволка нацеленный аккурат в Его затылок, Он нехотя перевернулся на спину и, поблуждав безжизненным взором по потолку, рассеянно ответил: - Возможно, я был для тебя рыцарем… Ты видела во мне надежную опору, за которой могла бы жить, как за каменной стеной. Я был сильным в твоих глазах и… чего греха таить, исправным, - пробормотал Он, покраснев и потупив взор.       - Вот и нет, ошибаешься! – торжествующе возразила Она, однако уточнила: - Вернее, факторы, которые ты перечислил, были далеко не решающими.       - Любопытно, какие же тогда были?       Ободренная тем, что Ей удалось снова завладеть Его вниманием, Она начала:       - В первую очередь, я нашла в тебе друга – настоящего, на всю жизнь. В свое время для меня стало приятнейшим сюрпризом то открытие, что я могу без какого бы то ни было стеснения говорить с тобой на всевозможные темы – на любые, понимаешь? Доверить тебе свои секреты – и доверять вообще, как лучшему другу, который принимает меня такой, какая я есть во всех моих проявлениях – достоинствах и недостатках… Я поняла, что рядом с тобой я могу позволить себе расслабиться, и мне необязательно строить из себя некий заоблачный идеал – эдакую прекрасную Дульсинею, ради которой нужно непрестанно идти на подвиги и к чьим ногам бросать бессчетные победы. По крайней мере, больше в этом нет необходимости. Вначале ты срывал для меня цветы с клумб, развлекал меня ночными серенадами под окном и прочими сумасбродствами, делая свою репутацию вменяемого человека все более уязвимой, - Она хохотнула, - и был мне всего лишь симпатичен, забавен и мил в своей детской непосредственности. Но то были, в сущности, пустяки, которые не раскрывали для меня потенциал твоей личности в полной мере. И, как говорится, не было счастья – да несчастье помогло. После тех чудовищных обстоятельств, через которые тебе пришлось пройти, при этом пройти доблестно и умудриться вернуться живым, в общем-то, дееспособным человеком, я поймала себя на принципиально новом чувстве к тебе – знаешь, каком? – Слушавший Ее зачарованно, Он, не проронив ни звука, вопросительно качнул головой. – Уважении. Именно уважение к тебе помогло мне утвердиться в мысли, что я не прощу себе, если брошу тебя или потеряю, и я несказанно счастлива, что оно дополнило предшествующую примитивную симпатию до подлинного, основательного чувства, которое окончательно определило мой выбор по жизни в твою пользу. Что бы ни случилось. Поверь, я едва ли могла бы выйти замуж за человека, к которому не испытываю уважения. И наконец… защищая на войне страну, ты защищал меня. По меньшей мере, как гражданка своей страны, я чувствую себя в неоплатном долгу перед тобой и буду вечно благодарна тебе за чистое небо над моей головой…       Ее голос сорвался. Только что Она высказала суть всего того, что передумала за годы одиночества и пережитой Ею своей внутренней войны; того, что, накопившись, отягощало душу и давно требовало излияния. Ощутив, как схлынуло напряжение, унеся с собой мышечную скованность, а вместе с ней головную и всякую иную боль, Она залилась слезами, не встречавшими теперь зажимающих препятствий, и, не раздумывая, прильнула к Нему, мягко, но настойчиво обняв за плечи.       Спустя почти полминуты шокового оцепенения Он заключил Ее в неуверенные объятия. Его дыхание, поначалу мерное, участилось, став сбивчивым и отрывистым, и Она услышала над ухом нечаянно вырвавшийся всхлип. Она крепче обвила Его плечи и шею, пропустив пальцы под Его спину вдоль покрывала.       - Это… очень великодушно с твоей стороны… смотреть на ситуацию под таким углом… - непослушными от сдерживаемых чувств связками промолвил Он. – Но…       - Если это не рыцарство – то уж ни что! – с жаром воскликнула Она, целуя Его в щеку. – Раньше ты пел мне серенады, дарил цветы и сдувал с меня пылинки – теперь все то же самое впору осуществлять мне! Ты не должен постоянно играть в одни ворота! Я всегда испытывала необходимость проявлять ответную реакцию, а в последнее время эта потребность обострилась, потому что теперь ты для меня несравненно более значим, нежели милый сердцу поклонник. Хотя бы из соображений обоюдности дружбы я жажду сделать что-то для тебя… иначе моя совесть не даст мне покоя. И вообще, нет для женщины никого лучше, чем муж-друг. Равно как и для мужчины не найти никого ценнее, чем жена-друг.       Она выпустила Его из объятий и всмотрелась в Его лицо в ожидании ответа. Он совладал с эмоциями, украдкой смахнув скупую слезу, и печально улыбнулся:       - Было бы славно, вот только эта идея кажется мне чересчур утопичной… Сомневаюсь, что между мужчиной и женщиной возможна подлинная дружба…       - Неужели? – Она загадочно ухмыльнулась. – Тогда позволь напомнить тебе о таком знаке, как Инь-Янь.       - Круг, поделенный на черную и белую половины, - Он пожал плечами. – И что?       - Не просто поделенный, - многозначительно заметила Она. – Это символ гармонии мужской и женской энергии, и если разглядеть его внимательнее, внутри каждой половины есть точка противоположного цвета. И знаешь, о чем это говорит?.. – Он отрицательно мотнул головой. – О том, что в любом человеке, помимо доминирующей в нем энергии его пола, присутствует, отчасти, и энергия противоположного. Именно это позволяет людям на земле находить взаимопонимание, и именно поэтому родственные души находят друг друга. Потому что проявляя особую чуткость к любимому человеку, он находит частицу себя в ней – и наоборот. И чтобы сблизиться духовно – понять друг друга, научиться доверять – мужчине всего лишь стоит поговорить с мужчиной в своей женщине, а женщине – с женщиной внутри мужчины. Вот как лично я вижу дружбу между полами! И склонна верить, к слову, что это единственный вариант дружеских отношений, которые можно считать истинными, ведь такая дружба безусловна и лишена всякого соперничества.       - Обратиться к мужчине внутри женщины… - Его светлевший от постепенно проступавшего, как в проявителе, осознания взор был Ей необычайно отраден.       - Конечно, ведь человек, как и любое живое существо – это в основе своей душа, а у души нет пола. Душа, материализуясь, всего лишь примеряет на себя, как маску, очередную жизнь – социальную роль – и может принять обличие любого пола. Душа – это вечная энергия, которая стремится получать все новый опыт пребывания на Земле, либо иной планете, в различном, неизведанном ранее качестве. Просто как правило, рождаясь, мы забываем об этом. Но эти скрытые знания могут всячески проявлять себя: в виде смутных предчувствий, интуиции, неких бессознательных поступков, которые мы не можем объяснить. – Спохватившись, Она решила привести сказанное к общему знаменателю, дабы не забрести в рассуждениях слишком далеко от мысли, которую старалась донести до Него. – Я хочу сказать, что человеку не стоит замыкаться на восприятии себя только в том качестве, в котором он предстает в обществе, будь то мужчиной или женщиной, либо представителем своей профессии и т.д. Истинно любящие друг друга люди – это не мужчина и женщина, считающие себя половинками чего-то целого, то бишь, пары или семьи. Это две души, которых притянуло друг к другу без условий – просто потому, что они похожи. Душа – изначально нечто целое, гармоничное и не имеющее пола. Поэтому не нужно бояться доверять любимому человеку, бояться быть непонятым или непринятым им – нужно пристально взглянуть на него, в эти глаза напротив, - выразительно-шуточным жестом указала Она на Него, - и осознать, что он – это ты, только противоположного пола. Иными словами, я смотрю на тебя и чувствую, что ты – отражение меня. Ты – это я, только мальчик.       Некоторое время Он ошеломленно молчал, переваривая информацию, доступ которой к своему разуму не мог помыслить даже в самых сумасшедших ожиданиях относительно Их незапланированной беседы. Осмысление определенно давалось Ему нелегко. Он судорожно сглотнул и признался:       - Все это звучит так… свежо и ново для меня. Мне никогда не приходило в голову анализировать такой обыкновенный и, в то же время, сложный, как оказывается, процесс настолько фундаментально. Ведь о таких вещах мы, по обыкновению, не задумываемся, привыкнув к тому, что они случаются естественным образом сами собой – а их механизм остается для нас загадкой. Однако после твоего объяснения… я поймал себя на ощущении, похожем на то, какое испытывает человек, который впервые пошел, поплыл, поехал на двухколесном велосипеде… или преодолел земное притяжение во сне.       - Сдаваться нельзя. Ни за что, - твердо заявила Она. – Тебе это известно, как никому, не так ли? Иначе мы, возможно, не разговаривали бы ни сейчас, ни когда-либо в будущем. Я убеждена, что если взаимная любовь когда-то имела место, за нее необходимо цепляться во что бы то ни стало, беречь, как спасительную соломинку. А для этого нужно не бояться говорить друг с другом о сокровенном!       - Пожалуй, ты права, - вынужденно признал Он. – И все же… оттого не легче… Все дело в том, что даже несмотря на твое ко мне отношение, которое ты описала более, чем исчерпывающе, мне самому крайне мерзко и неловко от своего положения. Ты могла бы иметь нормальную семью, выйдя замуж за здорового, полноценного человека…       - Полноценного – это какого? – с вызовом перебила Она. – У которого «дом стоит»?       Он вздрогнул от Ее прямолинейности.       - Прекрати, ты все прекрасно понимаешь! – огрызнулся Он. – Зачем тебе инвалид?       - Знаешь, что?! – взвилась Она. – От тебя я готова стерпеть любую лексику – как обычную, так и неприличную – но этого отвратительно не сочетающегося с тобой ярлыка проглатывать я не собираюсь: чтобы больше его в этом доме не звучало! К тебе оно не относится хотя бы потому, что у тебя на месте все конечности, и все функционируют, так?       - Но ведь… - начал Он.       Она не допустила возражения:       - А в этом вопросе, я считаю, вообще нельзя судить однозначно, является человек ущербным или нет. Лично я назвала бы это своего рода особенностью, уникальностью, которая дает возможность проявить… изобретательность, - игриво подмигнула Она. – К слову, напомни мне как-нибудь рассказать тебе о Тантре.       - Что?! – переспросил Он, ошарашенный раскрепощенностью Ее изречений, и приобрел кирпичный оттенок лица.       - …Только не сейчас, а то твоя маман нас не поймет, если вернется в неподходящий момент, - сыронизировала Она. – На самом деле, твое обстоятельство – великолепный катализатор для того, чтобы подключить фантазию и найти иные пути получения радости от… общения, - выразилась Она щадяще, лицезря Его реакцию.       - Какая, к чертовой матери, радость «общения»?! – в гневе воскликнул Он. – По-твоему, я настолько малодушен, что беспокоюсь исключительно о невозможности… приблизиться к тебе?! Ты не понимаешь, чем тебе грозит продолжение отношений со мной?!       - Понимаю… - спокойно ответила Она.       - Ты представляешь, что значит никогда не иметь возможности родить своего ребенка?! Причем не по своей вине!       - Угомонись! – оборвала Она Его, но после заговорила уравновешеннее: - Я отлично поняла, что ты имел в виду. Однако если поразмыслить, то даже такую ситуацию можно вывернуть в свою пользу – как для тебя, так и для меня.       - Какие же мысли по этому поводу озарили твою находчивую головку? – съязвил Он – неумышленно, лишь от всепоглощающей тревоги за Нее.       - Скажи, ты же любишь детей? – как ни в чем не бывало осведомилась Она.       - Безусловно! – горячо ответил Он. – Именно поэтому я переживаю за тебя!       - Это замечательно, - Она с удовлетворением потерла руки. – То есть, ты действительно любишь их – настолько, что в принципе – гипотетически – был бы счастлив их появлению? – уточнила Она.       - Ты нарочно сыплешь соль на рану? – Он с укором посмотрел на Нее.       - Да или нет? – напористо повторила Она.       - Да, черт возьми, да! – отчаянно вскричал Он. – Перестань причинять мне боль!       - Врачи тоже причиняют человеку боль – чтобы потом ему жилось хорошо, - возразила Она. – А теперь вообрази: будут идти годы, а ты будешь одинок. Но на протяжении всего этого времени ты будешь нуждаться в близком человеке – это естественная потребность любого живого существа, иметь компанию. При этом, не имея, по понятным причинам, возможности завести своих детей, ты, скорее всего, не решишься и жениться на какой-либо посторонней женщине, чтобы не портить ей жизнь, а главное, из-за комплекса по поводу своей «особенности», который, тем временем, расцветет в тебе бурным махровым цветом. Как, в таком случае, ты попытаешься решить «проблему уединения»?.. Первый вариант, приходящий на ум: усыновить кого-нибудь из приюта. Однако очень велика вероятность, что тебе этого сделать не позволят, мотивируя тем, что ребенку нужна полная семья. Кроме того, не будем забывать о твоей маме, за которой тебе, предположительно, предстоит усиленно ухаживать, ведь за годы войны она тоже хлебнула горя, с лихвой… а такой стресс не проходит для организма бесследно.       - К чему все это пророчество? – нетерпеливо фыркнул Он.       - К тому, что если мы поженимся, тебе не придется страдать от одиночества, во всех смыслах, и тебе, ввиду наличия жены, разрешат усыновление. Выберем с тобой кого поздоровее, чтобы обойтись без лишних неудобств, и посимпатичнее – впрочем, этот пункт не так уж обязателен… но все же желательно для успокоения души, чтобы чадо было похоже хоть на одного из нас. Полагаю, лучше забирать из приюта еще в младенчестве, чтобы у человека не осталось в активной памяти воспоминаний о таком не самом благоприятном месте. Пусть ребенок думает, что мы всегда были его родителями, - подытожила Она и, помолчав, добавила: - Ах да, еще один плюс для тебя в женитьбе на мне: я уже знаю твою историю, и тебе не нужно краснеть, объясняя мне, почему наша семейная жизнь будет, скажем так, не совсем обычной.       - Но неужели тебя нисколько не тревожит, что ты не сможешь выполнить свое Предназначение? – проигнорировав последнюю фразу, воззвал Он.       - Кто это сказал?! – запротестовала Она. – По-твоему, предназначение женщины исключительно в том, чтобы быть детородящей самкой?       - Это грубо – не говори так!       - От кого это я слышу замечание по поводу грубости? – поддела Она Его, от чего Он смущенно поник. – Так вот, данный стереотип категорически неприемлем для меня. Да, женщина – это, прежде всего мать, не спорю! Но рожать ей или нет – дело ее личного выбора!       - А ты не видишь противоречий в своих словах? – скептически намекнул Он.       - Не вижу – потому что их нет! Мать не та, что родила, а та, что вырастила и воспитала. Или ты не согласен?       Он несколько отрешенно отвел от Нее глаза к потолку и, глубоко вздохнув, пространно ответил:       - Возможно, доля правды в этом и есть…       - Так легко ты не отделаешься, - усмехнулась Она, изящно пропустив между пальцами Его шевелюру, свободно ниспадавшую на лоб. – Обещания нужно сдерживать. Я свое сдержала. И признай, весьма достойно, - подчеркнула Она. – Только вдумайся: я ждала тебя не несколько месяцев, а несколько лет! И гарантии того, что мои ожидания не были бессмысленными, никто не давал! Что подстегивало меня держаться на плаву и не терять надежды увидеть тебя живым и здоровым… почти? Ответ напрашивается сам собой: очевидно, те же причины, что однажды побудили меня принять твое предложение. Мы условились пожениться, когда ты вернешься… хотя сейчас я осознаю, каким совершенным безумием было согласиться на такой расклад, и, тем не менее… настал твой черед выполнять свою часть «договора»… - Она ободряюще улыбнулась. – Беда может настигнуть кого угодно; естественно, легче всего убежать от нее – спрятаться в кусты. Ну, и что? Так может поступить любой слабохарактерный человек… а на то, чтобы найти решение проблемы или суметь обойти ее, способен только высокоорганизованный мозг, - Она ласково коснулась ладонью Его макушки, - для которого, как говорится, любая сложность – это математическая задача, очередное приключение…       И в этот миг произошло самое невероятное за Их встречу. Не проронив ни слова, Он медленно перевернулся со спины на бок лицом к Ней, затем, не спеша поднявшись с подушки, сел рядом, спустив ноги с кровати, и, упершись локтями в колени, опустил лицо в ладони.       - Что случилось? Тебе плохо? – взволнованно спросила Она и принялась осторожно разминать и проглаживать Его плечи и шею, предположив, что от долгого, неподвижного лежания у Него закружилась голова из-за пережатых затекшими мышцами сосудов.       Он снял со спины одну из Ее рук и прижал к губам.       - Не знаю, что сказать… - промычал Он.       - И не надо знать, - улыбнулась Она. – Скажи что-нибудь приятное…       - Приятное, - философски отозвался Он. – Я в смятении… просто поражен твоим взглядом на ситуацию, твоим рационализмом и удивительной прагматичностью. – Он замялся и, нахмурив брови, оглянулся на Нее.       Ей был знаком такой взгляд – сомневающийся, выражающий крайнее замешательство. Она встречала эту реакцию многие лета назад… и Она знает средство, которое могло бы утешить ее. Это средство все еще неизменно покоилось на блюде в центре стола, по-прежнему источая манящий аромат, несмотря на то, что ухитрилось поостыть, даже будучи свидетелем столь жаркого разговора.       - Я не ожидал, что наша встреча затянется и окончится совсем не так, как я предполагал, - признался Он. – Мне казалось, она выйдет скоротечной и последней в нашей жизни, и я почти смирился с той дорогой, на которую она вывела бы меня – безнадежной и безрадостной, но смирился. А теперь… даже не знаю, чего ждать от будущего, - Он развел руками.       - Может быть, чая с пирогом? – по-дружески подсказала Она. – Сейчас организую, - с энтузиазмом пообещала Она Его просиявшему лицу, похлопав Его по предплечью.       Примерно через четверть часа Она вернулась из кухни в комнату с двумя полными черного чая кружками на блюдцах и ножом в зубах, напоминая плывущей походкой женщину востока – для завершенности образа недоставало только пышных шаровар.       - Ну что ты, могла бы попросить меня о помощи, - рассмеялся Он, поспешно освободив Ее от одной из кружек и вынув изо рта нож.       - Сначала долечись – а побыть мальчиком на побегушках еще успеешь, это я обещаю, - пошутила Она.       Он предупредительно пододвинул для Нее к столу стул, а сам вернулся на кровать. Лишь только Она начала с облегчением полагать, что в окружавшей Их психологической атмосфере наладилось некое равновесие, Он, прожевав кусок Ее пирога и проникшись сладостным послевкусием… заплакал. Зарыдал в голос, чем привел Ее в неописуемый ужас. Она сорвалась со своего места и, подлетев к Нему, обхватила дрожащими руками за шею, гладя по голове, успокаивая и баюкая, как большого ребенка. Только спустя минут пять или десять Ей удалось добиться от Него более или менее вразумительного объяснения, чем же Он так расстроен:       - Как же этого не хватало! – сдавленно простонал Он. – Столько лет…       - Вот оно что… - тихо откликнулась Она и пониженным тоном сочувственно заметила: – Значит, отпустило тебя наконец… Ну все-все-все, тише… - приговаривала Она.       - Прости меня!       - Тщ-щ, я все понимаю, - шепотом утешала Она, покачивая Его в объятиях.       - Прости, я наговорил тебе такой мерзости – ради бога, прости! – всхлипнул Он.       - Все в порядке, - заверила Она Его и смахнула слезу со своей щеки. – Когда дети плачут и кричат, мы ведь не обижаемся на них, а пытаемся понять, успокоить и помочь, не правда ли? И потом, благо, я знаю твою истинную природу и догадалась, что твое поведение в первые минуты нашей встречи – это маска, панцирь, под которым ты, должно быть, привык прятаться в последнее время.       - С самого начала меня поразила до глубины души твоя сила воли. Ты не убежала и даже не испугалась, когда я накричал на тебя, хотя должна была бы. – Он всматривался в Ее лицо со сверхсерьезной проницательностью, словно отыскивая в нем то, что прежде было недоступно Его наблюдению и проявилось с неожиданностью, сбившей Его с толку. – Боже мой, как стыдно… - упавшим голосом пробормотал Он.       - Не стоит убиваться, я не виню тебя, - поддержала Она. – А насчет силы воли ты, пожалуй, прав. Похоже, я действительно щедро наделена ею, если ты вправду не заметил, как сильно, на самом деле, я была напугана. Я торопилась увидеть тебя – для меня всего важнее было узнать, что ты жив. Но ты оказал мне такой прием…       - Прости меня! – горячо молил Он, целуя Ее руки. – Я в ужасе от одной мысли о том, что мог так опрометчиво, из-за чувства ущемленной гордости потерять тебя… И во что бы превратилась моя жизнь? В бездну одиночества и неприкаянности, глухой мрак, который свел бы меня в могилу не позже, чем на шестом десятке…       - Ладно, хватит! – отмахнулась Она. – Не думай об ужасах, которые могли бы быть: история не терпит сослагательного наклонения. Не убивайся по прошлому: твое прошлое – это твой опыт, а опыт – это бесценный духовный капитал. И в-третьих, - подмигнула Она, - хорошо все, что хорошо кончается.       - Нет. Начинается, - красноречиво поправил Он Ее.       - Ты, главное, ответь мне прямо сейчас, как на духу: я тебе друг? - настойчиво спросила Она.       - Всегда. Вечно.       - Только ты не переживай, - Она потрепала Его по руке, - и больше не отравляй свою жизнь тягостными думами. Какая бы напасть ни приключалась с кем-либо из нас в нашей дальнейшей совместной жизни, выход из нее всегда рядом, даже если его не видно. И мы его найдем…       - Сообща, - подхватил Он. – Как говорится, одна голова – хорошо…       - А два сапога – пара… - дополнила Она, и Они дружно расхохотались. – Кстати, ты когда-нибудь обращал внимание на то, что слово «супружество» - однокоренное к слову «упряжь»?       - И правда… - заинтересованно проговорил Он.       - Супружество – это бег в одной упряжи, плечом к плечу. Наконец, как написано у классика, «тот, кто любит, должен разделить участь того, кого он любит». В сущности, именно об этом мы и договорились еще до войны, помнишь? «И в горе, и в радости…» Верно, друг мой?       - Совершенно, - подтвердил Он. – Я теперь это понял… И все же, не могу не спросить тебя… откуда эта мудрость?       - Откровенно говоря, я никогда не задавалась вопросом «откуда»… - Она задумалась. – И уж тем более, я никогда не дифференцировала свои соображения как мудрость. Для меня это всего лишь спонтанные озарения, догадки, которые неизбежны, как всплески воды, когда человек слишком долго, непрерывно и порой остервенело барахтается в пучине своих мыслей. К этому приводит длительное пребывание наедине с собой, а также, полагаю, склонность к чрезмерному фантазированию, которое «усугубляет дело»… - Она с грустью усмехнулась. – Как ты, вероятно, помнишь, я еще та фантазерка…       - Но я не помню, чтобы до войны слышал от тебя подобные рассуждения, - неуверенно изрек Он.       Ее несколько отчужденный, расфокусированный взгляд окрасила печальная улыбка:       - В таком случае, ты можешь вообразить, в каком одиночестве пребывала я все те годы, что ты находился в отдалении.       - Больше не будешь, обещаю тебе! – торжественно поклялся Он. – Еще раз, прости, что недостаточно доверял тебе…       - Давай закроем эту тему. Отныне это лишь история. А любая история со временем растворяется, уходит в небытие… как сон. К слову, где-то мне попадались сведения о том, что мозг воспринимает фантазии, сны и воспоминания идентичным образом – задействуя для этого одинаковые области. Это навело меня на идею: от болезненности прошлого можно защититься, если представить, что оно приснилось. Иллюзия, конечно, но притупляет… яркость впечатлений, - сообщила Она.       - Что же, по-твоему, и война – сон? – недоверчиво спросил Он – Она кивнула. – А как же быть со всеми разрушениями, ранениями, увечьями, смертями, что в разной степени натерпелся мир? Как можно ставить под сомнение их реальность? – возмутился Он.       - Реально то, что осознаешь… И кстати, еще один секрет – пусть довольно эфемерный, недоказуемый, эзотерический, и все же: на самом деле, ни один человек ни в одно мгновение своей жизни не может на сто процентов утверждать, спит он или бодрствует. Однако всякий сон имеет обыкновение заканчиваться – как хороший, так и плохой. Что было – бесспорно, тяжелый, затянувшийся и безмерно чудовищный эпизод, но теперь он все больше напоминает сон. Под влиянием сна можно измениться до неузнаваемости – даже умереть – как человеку, так и всему миру… хотя какая, по существу, разница? Бывает, лишь один человек есть целая, уникальная вселенная.       - Бывает… - завороженно глядя на Нее, отозвался Он. – Возможно, и ты мой сон. Неужели даже о тебе я грежу, так безмятежно и счастливо?       Она интригующе погладила Его по щеке:       - А ты откушай еще моего пирога с яблоками, и поймешь…