Семь (сборник)

— Как иронично. Сначала ты — верный пес веры, а затем еретик. Только запомни раз и навсегда — животным не пристало кусать кормящую руку, а верным слугам отворачиваться от длани Его, — Ичиджи изящно пристроился на краю стола с инструментами для пыток. Камзол небрежно был накинут на стол около приземистого камина в котором привычно накалялись пруты. — Тебе не слишком повезло, что у Отца разногласия с Торквемадой. Хотя, это не слишком мешает ему быть в составе трибунала, — Ниджи нервно барабанил по перекладине Crux Decussata, к которой была привязана веревкой левая рука пленника. — Но твой позор может это изменить. Сын-изменник у кардинала. Неслыханно. — Будь спокойнее, брат, — старший Винсмок неторопливо снял запонки и положил на стол, плавно закатывая рукава. — Благословенные Фердинанд и Изабелла снизошли до дел мирских и своим высочайшим указом лишили его принадлежности к нашей семье. Теперь это такая же грязь под ногами, как и его любимые простолюдины. Санджи, прикованный к распятью, мелко вздрогнул. С семьей его не связывало ничего уже более десяти лет, кроме крови и права по рождению. А мановением руки лишили и этого. Никакой скорби, просто волна темного раздражения от навязанности решения. — Вы… дав…но… мне… не се…мья. — Так теперь ничего не мешает мне раздавить эту гниду? — Ниджи улыбнулся и ударил беззащитную жертву в живот. — Так просто, что даже не интересно. — Отец благословил нас на решение этой проблемы, так что не стоит разочаровывать его пустой растратой такого подарка, — тяжелые перчатки из выделанной воловьей кожи пришлись по размеру. — Жаль Йонджи пропустит все развлечение. И Рейджу. Я бы посмотрел как она пытается сохранить невозмутимость, пока ее любимчика превращают в жаждущее смерти животное. Санджи с трудом поднял голову. Челка пропиталась кровью и мерзко липла к искалеченному лицу, закрывая половину. По нижней челюсти расплывалась черная гематома. В видимом глазу отражалось презрение. Во рту жутко пересохло, только по этому не вышло плюнуть в ухмыляющуюся рожу напротив. — Расстроен, что не увидишь ее? Я тоже, — красноволосый наконец-то встал. — Но эдикт милосердия не может проводиться бесконтрольно. Фартук был брезгливо приподнят. Засохшая кровь бурой шелухой полетела на пол. — Ниджи, не забудь выпороть штатного палача. За непрофессионализм и неряшливость, — брезгливо отшвырнул. — Хорошо, что инструменты в порядке. — Как скажешь. — Можешь заняться этим прямо сейчас. — И оставить тебе право «первой ночи»? — младший оскалился. — Нет никакого желания возиться с мычащими останками. — Тогда не мешай. Пора подавать главное блюдо. Приблизился к прикованному блондину и бесцеремонно схватил за распухшее левое запястье. Даже через перчатку ощущалась стальная пластина, вшитая в кожу пару дней назад. Санджи попытался сжать руку в кулак от прошившей боли, но вышло лишь жалко шевельнуть обрубками пальцев. И без того ржавая железка уже начала окисляться, собирая вокруг себя отек и формируя глубокое нагноение. Правая кисть еще двигалась, но состояние левой было плачевно. Ичиджи, чуть склонил голову, словно оценивая шедевр сеньора Буонаротти. — Князь-повар. Так несмешно шутят только в ярмарочных балаганах для черни, которые мы искоренили, — длинные царапины и чуть разошедшиеся швы на месте вживления покрылись корками желтовато-бурого цвета. Видимо Санджи пытался выгрызть инородный предмет, но не хватило сил или времени. — Гордость, ставшая Гордыней выглядит так мерзко, что хочется очистить ее. — Лучше… чем… боль…ной ублюдок, — вывихнутая и небрежно вправленная гортань не слишком позволяла внятно говорить. — Знаешь, Санджи, лично мне сюжет про Каина и Авеля кажется весьма романтичным. Говорят, Бог глух к молитвам того, чье сердце полно злобы и зависти, — Ниджи положил подбородок на кулак, чуть склоняя голову и наблюдая за действием. — Но жертва, принесенная во Славу Его может обратить взор на просящего. А сейчас Бог — это мы. Красноволосый резко вскинул руку, проталкивая пальцы в перчатке через неплотно сжатые зубы и рывком оттягивая челюсть вниз. Слюна потекла по выделанной коже. Сомкнуть челюсть не получалось. Во время допроса и так поврежденная кость не выдержала и трещина перешла в полноценный перелом. Кроме мерзкого хруста было не проронено ни звука. — А раньше ты таким терпением не отличался, — влажная перчатка почти нежно провела по брови, повторяя ее контур — такой же как у каждого в семье глупый завиток. — Ниджи, подай мне распятие. — Я тебе не служанка, — синеволосый нетерпеливо оглянулся и, обнаружив недалеко от себя требуемое, подошел, вкладывая во властно протянутую руку. — Долго ты собираешься играть? — А тебе неймется просто избить его и закончить на этом? — старший даже не повернулся. — Тебе стоит поучиться не только упиваться властью, но и доказывать ее. — Хочешь сказать, что я этого не умею? — практически прошипел на ухо. — Так покажи мне, — из основания распятия выскочил длинный и узкий клинок. — И ему. Ниджи замер на секунду и вырвал клинок из рук брата. — Тогда смотри, — скользящей походкой приблизившись к кресту, он протянул руку, склоняя голову жертвы и грубо поцеловал, сильно сжимая искалеченную нижнюю челюсть. Блондин попытался сомкнуть зубы, но не вышло. Ниджи отстранился, не став слизывать или стирать слюну и кровь, вновь пошедшую из разбитых и искусанных губ. Рука с распятием оказалась зажата между двумя телами, а острое лезвие впилось в судорожно сокращающиеся мышцы живота Санджи. Синеволосый, не отрывая взгляда от расширенного от боли зрачка брата, медленно провел клинком от паха до грудины, оставляя длинную царапину и поднес к лицу, прижимая с своим губам и губам пленника. — А ты знаешь… Братский поцелуй всегда привлекал меня, — Ичиджи усмехнулся, но не двинулся, пока события набирали обороты. — Как может быть невинным такое грязное действие как прикосновение к чужому рту? Он дан нам как средство, чтобы рвать добычу и делать ее частью себя… Ниджи отвел руку и демонстративно уронил крест, звякнувший под ногами и нежно обнял Санджи, отпуская голову и упираясь лбом в сломанные ребра и деформированную грудину. Затем, не разжимая рук, начал медленно опускаться вниз, царапая кожу пуговицами и пряжками жилета до крови, пока не оказался на коленях. Лбом он прижался к лобку, замерев, ощущая прикосновение чужого члена на своем лице через тонкую ткань штанов робы. — А ты можешь удивлять, — Ичиджи встал за спиной сидящего, одобрительно кладя руку на затылок и проводя по длинноватым волосам. — Продолжай. Сам же пальцами обхватил выпирающую ключицу и начал медленно смещать ее на себя. Мышцы напряглись, преодолевая сопротивление суставов. Синеволосый немного отстранился, жалея, что не может зыркнуть на старшего. Впился, кусая линию кожи над тканью, прежде чем с треском ее разорвать. Провел языком по поникшему органу, а затем небрежно, царапая зубами взял в рот. — Братская любовь так же является невинной, но я бы поспорил и с этим утверждением. Вся история человечества построена на сексе и жажде большего, пренебрегая рамками пола, семьи, социального статуса. Никто не покарал Содом и Гоморру. Мы живем в них и поныне, Санджи, — ключица с хрустом вышла из сустава, заставляя дергаться в попытках уйти от боли. — А самое замечательное, что предательство возможно в любой момент, — продолжил, отдирая слипшуюся челку, открывая пустую правую глазницу. — Видишь, как все просто, «братец». Ниджи, почувствовав, что орган во рту приобретает твердость, выпустил его и жестко, до судороги прикусил напрягшиеся в мошонке яички пленника, затем снова беря в кольцо губ головку. Двигаясь в размеренном темпе, сорвал с себя цепочку с медальоном семьи, чуть при этом не оцарапав шею, и затянул ее на члене парня. Тот уже полностью дезориентированный от боли и удовольствия тупо мотал головой, мыча и пуская ниточки слюны, немного подкрашенные кровью из разодранных десен. Санджи снова дернулся, чуть ли не выгибаясь дугой. Синеволосый закашлялся от резкого толчка в горло. Слишком глубоко. Восстановив дыхание, зарычал, хватая отброшенное распятие и вонзая его в ступню «Авеля». Вскочил, резко отталкивая Ичиджи и с безумной улыбкой взмахнул лезвием, перечеркиваю кожу груди на уровне сосков. Теперь на торсе распятого был начерчен крест. Но на этом не остановился. Он на первый взгляд беспорядочно начал размахивать клинком, оставляя новые и новые порезы. Выдохнув, резко остановился и протянул ладони вперед, кладя их на чужую грудь. Клинок он засунул за ремень. Расправил веером пальцы, размазывая кровь по торсу, а затем оторвался и облизал каждый испачканный палец. — Мне понравилось, — старший решил не акцентировать внимание на этой вспышке. Пока не акцентировать. — Теперь моя очередь. Наконечники стальных прутов в камине сияли в полумраке пыточной как свечи на столах бедняков зимой. — Ты всегда был безмозглым, слабым, наивным. Такие качества в наш жестокий век хуже чем преступление, — даже через перчатку прут обжигал. Парень взмахнул им, чуть остужая в затхлом воздухе, прочерчивая яркую линию. — А преступников надо клеймить. Константин Великий повелел, чтобы клейма налагались на руки, плечи и икры, но не на лицо, созданное по образу и подобию Божию… — Только тебе не повезло, — перебил Ниджи, раскладывая иглы и собирая из них «колодец». — Сейчас мы — Бог. Его Воля и Руки. Его проводники на земле. А огонь есть средство связи с небесами, — пылающая литера коснулась жаром щеки под искалеченной глазницей. — На нем готовят еду и жгут еретиков. Не является ли это доказательством того, что люди — пища для высших сил? Тогда тебе нечего жаловаться. Вот она, вершина поварского искусства — угодить своим блюдом самому Богу. Раскалённая сталь впечаталась в кожу, шипя. Тонкий запах паленого, испорченного мяса и булькающий хрип заполнили комнату. Ичиджи нажал сильнее, прожигая плоть глубже, чтобы под черной ожоговой коркой начали слегка белеть обугленные кости скулы и челюсти. — Твоя молитва ласкает слух, — Ниджи подошел, подцепив ножом край рассеченной кожи, дернул ее вниз, обнажая мышцы. — Громче, выродок. Громче. Воздух застревал в легких, раздирая их невырвавшимся криком. Рот бессильно распахнулся, издавая вой раненного зверя. Сознание агонизировало, а все органы чувств затопила боль, вытесняя из искалеченного разума все происходящее. Санджи бессильно уронил голову, стоило отнять от кожи клеймо, и безжизненно обвис, раздирая и так посиневшие и опухшие запястья. — Как был слабаком, так и остался, — еще несколько надорванных кусков кожи повисли на бедрах, но не принесли желаемого результата. — Становится скучно. — Тогда закончим и сотрем существование ублюдка из этого мира. Ичиджи был слегка не удовлетворён, но у него было не слишком много времени на развлечения. Парень на кресте уже больше был похож на ободранную и обожжённую куклу, которая еле дышала. Ниджи, пока брат созерцал их творение, навалился на рычаг, вмонтированный в пол. Тут деревянная конструкция начала приподниматься, чуть наклоняясь. Распятый оказался прямо над головой братьев, будто парящий ангел. Старший протянул руку вверх, касаясь щеки и умиротворенно улыбаясь. — До встречи в Аду, Санджи, — фамильный кинжал взлетел, распарывая горло от уха до уха. Теплая кровь хлынула дождем, выходя толчками из сонных артерий и барабаня по голове и плечам. Парень поднял голову, жмурясь и улыбаясь, раскинув руки. — Да пребудет Царствие твое и будет воля твоя, ставшая моей. — Amen