Вереск

      «Привет, Поттер!       Я решил написать тебе письмо. Знаю, уже прошел уже год после нашей последней встречи, и все мои письма, все оправдания (какое нелепое слово для Малфоев!) уже безнадежно опоздали. Но все-таки я решил высказаться.       Я никогда не любил тебя. На первых курсах лишь завидовал, на четвертом ненавидел, а на шестом был готов убить. Мы всегда противостояли друг другу — черное и белое, тьма и свет, благородство и трусость. Уже тогда вся эта борьба увлекала, дарила извращенное, но сладкое удовольствие — обидеть, задеть как можно глубже, вонзить когти сарказма в мягкое податливое тело.       Я не знаю, почему не выдал тебя тогда, в Поместье. Наверное, каким-то шестым чувством определил: без тебя моя жизнь не будет прежней. Ты и твои чертовы друзья — избитые, пойманные в клетку, но несломленные и стойкие — вы напоминали стержень, на котором держится весь магический мир. Скажешь, это не правда? Ошибаешься.       Сильнейшие волшебники были готовы отдать свои жизни не за чокнутого старика Дамблдора, не за Скримджера или Кингсли — за тебя, мальчика, который не знает свою истинную цену. Признаюсь, я даже порадовался, когда ты улизнул из Мэнора. Правда, недолго — Круциатус Беллы быстро заставил пересмотреть свои приоритеты.       Наша следующая встреча немало меня удивила. Выручай-комната, ты же помнишь, Поттер? Ты вытащил меня тогда, а я мог лишь только злиться. На тебя, в тайне презирая за отчаянное благородство, и себя, неспособного ответить на это благородство даже подобием признательности. Помнишь, ты спрашивал, вытащил бы я тебя из огня? Теперь я точно могу сказать, что нет. Возможно, я бы даже не вспоминал о тебе дождливыми серыми вечерами.       Потом была битва, и, наверное, я бы умирал от отчаяния и ужаса, если бы моя душа могла их ощущать. Знаешь, год общения с фанатиками чистой крови, постоянные пытки и страх вымораживают все чувства практически подчистую.       Как ты понимаешь, исход битвы меня не обрадовал. К проигравшим война немилосердна, и самое меньшее, что я мог ожидать для своей семьи — пять-семь лет Азкабана.       Но ты и тут меня удивил. Ходил на каждое заседание суда, убеждая Визенгамот в невиновности Малфоев (Ни один человек в здравом уме в это не поверит!), попытался максимально смягчить наказание для отца. Был ли я тебе благодарен? Нет, конечно! Я тебя ненавидел, настолько люто, что готов был свернуть тебе шею собственными руками. Ах, святой благородный Поттер! Помогает несчастным обездоленным Пожирателям! Поставьте ему памятник при жизни, а лучше закопайте под ним, пока планета не сошла с ума от такого совершенства!       Я ждал, что ты потребуешь с меня плату за свою помощь. Деньги, артефакты, да хоть сам Мэнор — я бы отдал все, только чтоб не чувствовать себя обязанным ненавистному очкарику. Но ты хотел только меня. И не стеснялся в этом признаться.       Ты таскал меня за собой, словно ручную жабу, боясь оставить хоть на секундочку, и преданно, подобострастно заглядывал в глаза. Пожалуй, это единственное, что заставляло меня смеяться после войны — униженный герой, готовый приносить врагу шоколад в зубах. Я и смеялся. Долго и искренне.       Ты лишь грустно усмехался в ответ. О моем глубоком, неискоренимом безразличии тебе было известно. Но это не мешало тебе быть настойчивым, раз за разом, безуспешно приглашая меня на прогулки, спасая от мелких неурядиц и вытаскивая из хищных лап справедливого закона. И знаешь… Я купился. Выгода оказалась слишком очевидной, чтоб от нее отказаться.       Не скрою, я упивался твоими чувствами ко мне. Ты говорил, что шляпа когда-то тебе предлагала Слизерин? Я готов поручиться — она ошиблась. Ты гриффиндорец до мозга костей. Только выпускник львиного факультета может верить в то, что ужасного темного волшебника может победить любовь, а завоевать признание извечного соперника помогут терпение и забота. Меня же сводили с ума вседозволенность и всепрощение. Что может быть слаще, чем роль божества, возведенного в культ слепым почитателем?       Помнишь ту самую поездку в Шотландию? Отчего-то, получив выходной в Аврорате, ты решил провести его не дома, а потянул меня неизвестно куда. Я ругался, оскорблял тебя, а ты просто встал у меня за спиной и, положив руки на плечи, шепнул: „Смотри“. Знаешь, вересковые пустоши — они впечатляют. Легкий туман, сплетающийся с лиловатой дымкой цветов. Цветов, таких нежных с виду, но способных прорасти сквозь каменистую почву. Ты говорил тогда, что все, кого мы любим, когда-нибудь вернутся к нам. Может быть, в другом мире, чьи поля так же полны лилового вереска, наполняющего своим сладким ароматом заблудшую душу.       Может быть, это могло стать переломным моментом в наших отношениях. Кто теперь знает? Но ты после выходных снова умчался в свой Аврорат, пытаясь очистить мир от всевозможного зла, а я постепенно возвращался к привычной для себя жизни. Подумать только, как быстро стерлось очарование неожиданного путешествия.       И вот день за днем я старался задеть тебя как можно больнее. Будто проверял границы своей власти. Деньги? О, конечно, мне просто необходим доступ к твоим счетам. Власть? Не поможешь ли моему другу провезти через границу пару запрещенных артефактов? Измены? Верность до гробовой доски — это не про меня.       Измены всегда были для нас отдельной темой. Я не прятался, не пытался врать и выкручиваться, напротив — я их демонстрировал свое тело с отвратительной откровенностью. Следы от чужих ласк, чужой аромат и презрение во взгляде — Слизеринский принц весь к услугам Золотого Мальчика. Залечи — и пользуйся дальше.       Ты ревновал, я знаю — в твоих зеленых глазах постоянно жили боль и обида, но мне было все равно. Я не знаю, со сколькими я тогда спал, с девушками, с парнями, кажется, я сбился со счета на втором десятке.       Мне лишь до отчаяния хотелось заявить тебе — и себе, — что я не такой, как все, что не преклоняюсь перед честными гриффиндорцами, и даже в таком положении — полностью зависимый от твоей благосклонности — я удивительно независим и свободен.       Знаешь, если бы не эти абсурдные попытки заявить о своих правах, я, возможно, был бы счастлив с тобой. Ты замечательный любовник, порывистый, непредсказуемый и безумно нежный. В твоих чувствах ко мне можно было утонуть, и, сияя от восторга, возродиться заново. Но гордость и высокомерие сделали меня слепым.       Наши отношения закончились так же стремительно, как и начались. Банально — мои колдографии, где я занимаюсь сексом на улице сразу с двумя парнями, опубликовали в одной желтой магической газетенке. Я никогда не видел столько обреченности в твоих глазах, даже тогда, в год войны, в Меноре, в них горели лишь ненависть и решимость. Мое сердце — совершенно заледеневшее и не умеющее чувствовать — вдруг тревожно забилось в груди. Трепыхалось, предупреждая, предчувствуя что-то, но уже слишком поздно, чтоб можно было исправить.       Да здравствует славное семейство Малфоев, всегда добивающееся своей цели. Я добился своей — я нашел ту границу, после которой уже нет прощения. Надоело ли тебе ощущать, что об тебя постоянно вытирают ноги? Или же просто ты понял всю безнадежность попытки вызвать во мне хоть какие-то ответные чувства? Я не могу этого сказать. Одно я знаю точно: тебе на редкость удалась горькая фирменная Малфоевская усмешка, которой ты наградил меня, прежде чем аппарировать в Аврорат.       Я не видел тебя с этого дня. Был уверен: вернешься, и еще первый попросишь у меня прощения, а я буду наслаждаться твоим унижением и своим величием. Мои надежды редко оправдываются, и эти не стали исключением. Иллюзию развеял свежий выпуск „Ежедневного пророка“, который принесла сова следующим утром.       Горько осознавать, но, похоже, Национальный герой, гордость Британии и великолепный аврор мне больше не принадлежит. Казалось, меня оглушили. Сначала я пытался отрицать, потом проклинал Мерлина, отца, Темного Лорда, Дамблдора, себя — всех, кого вспомнил, и кого мог хоть как-то обвинить в случившемся.       Потом плакал — исступленно, беззвучно, задрав голову к темному потолку холодного Мэнора. Слишком поздно я понял — я не люблю тебя. И никогда не любил. Я просто тобой живу, дышу каждым твоим вдохом. Видеть твою ненависть, боль, похоть, обожание давно стало смыслом моей жизни. Все мое существование всегда было направлено лишь на то, чтоб заставить тебя чувствовать. Неважно, что — хорошее или плохое, лишь бы ты не оставался ко мне равнодушным.       Признайся, ты знал? Знал, к чему весь этот спектакль? Поэтому боролся до последнего, пытаясь разбудить спящую во мне душу?..       Хотел бы я попросить у тебя прощения? Нет. Да и есть ли смысл просить прощения за то, за что сам себя не в силах оправдать? Просить подарить мне еще один шанс? Я слишком хорошо знаю, что на руинах покореженной души невозможно что-то построить. Даже если это душа самого благородного из людей, сломавшегося под тяжестью невзаимной любви.       Пожалуй, все, чего я хочу — чтоб ты принял меня таким, какой я есть. Законченным эгоистом с насквозь заледеневшим сердцем. Просто понять… Не так уж и много, как ты думаешь? Знаешь, я верю — однажды мы встретимся, и у меня все-таки появится призрачный шанс все исправить. Даже если это будет через пару тысячелетий, не в этом измерении и далеко уже не с нами… Мы можем встретиться там… На поляне, раскрашенной лиловой дымкой одуряющее пахнущих цветов… В приюте для всех потерянных душ…       Там, где цветет вереск.       Дождись меня, Гарри.

Твой Драко».

      Светловолосый худощавый парень потянулся в кресле, разминая затекшие мышцы. Разгладил рукой только что написанное письмо. Прикоснулся к нему палочкой, прошептал: «Инсендио!» и долго смотрел на дым, поднимающийся к потолку старинного поместья.       Гарри, его Гарри, погиб в ночь после их ссоры. Странно осознавать, что жизнь прекрасного мага, несколько раз сумевшего избежать убивающего заклинания, прервал глупый артефакт, брошенный кем-то из бывших Пожирателей.       Казалось бы, прошел уже год, а боль все сильнее. Раздирает душу, едкой щелочью разъедает внутренности. Целый год одиночества. Почти что вечность.       Драко поднимается на ноги, подходит к зеркалу, вытягивая руку с палочкой вперед. Пальцы мелко дрожат, и от этого становится тошно. К горлу подкатывает желчь. Легко ли прервать свою собственную жизнь, даже если не смог прервать чужую? Трусливое ничтожество, не способное на мало-мальски стоящий поступок. Парень закрывает глаза, вдыхает глубоко воздух. Позволяет образам заполнить свои мысли: яркие зеленые глаза с искорками смеха, счастливая улыбка, тяжесть теплых рук, обнимающих его за плечи, и море цветов, сводящих с ума своим ароматом. Открывает глаза и тихо шепчет: — Я верю… И негромко, но решительно произносит: — Авада кедавра!..       …Почему никто не говорил, что по ту сторону нет ни бескрайних полей, ни цветущих склонов, ни горько-сладкого запаха дымчато-розового вереска и знойной полыни?.. Есть только пустота. Темная и обжигающе-холодная. Беспросветная тьма. Бесконечная. Вечная. …