Когда бы мог сказать, то дал бы знать

Когда бы мог сказать, то дал бы знать * Однажды ты будешь сидеть на краю кровати и курить. В лофте будет тихо, и каждый шорох станет эхом отдаваться в пространстве, которое теперь, когда ты остался здесь один, начнет казаться бесконечным. Ты подумаешь о всех тех случаях, когда он уже уходил от тебя раньше, о том, что тогда все было иначе, непонятно почему, но было. Сидя на постели, с сигаретой в зубах, ты вспомнишь, что прежде, до того, как ты увидел его на улице, твой мир был совсем другим, и задумаешься, придется ли теперь тебе заново учиться жить так, как тогда. И получится ли у тебя это, в принципе. Потом откроется дверь и войдет Майки – на этот раз он впервые сам будет супергероем, а не безотказной группой поддержки. Он возьмет тебя за руку и поведет обратно – к себе самому. И вы будете танцевать вместе под музыку, звучащую у тебя внутри, до тех пор, пока ты не услышишь ее вживую и не поймешь, что умца-умца продолжается, а сам ты все-таки выжил. Но по-прежнему по нему скучаешь. Через неделю ты уже будешь склоняться к экрану компьютера, разглядывая чертежи. К этому времени ты решишь, что во всем был прав, что «Вавилон» - это твой дом. И не только твой, это прибежище всех Питтсбургских педиков. Перед тобой будут разложены сметы – во сколько обойдется чуть расширить сцену, во сколько – оборудовать еще одну заднюю комнату. Ты станешь мысленно вести сложные расчеты, и в лофте все еще будет тихо, слишком тихо, но вскоре ты уже начнешь стучать пальцами по клавиатуре и будешь заниматься этим до тех пор, пока не зазвонит телефон. И ты сразу решишь, что знаешь, кто звонит. Может, положишься на интуицию, а, может, просто выдашь желаемое за действительное. В общем, ты ответишь на звонок, и он скажет в трубку: - Прости, что не позвонил раньше. Я в страшной запарке. А ты скажешь: - И тебе привет. А он скажет: - Я скучаю. Через месяц реконструкция будет уже идти вовсю. Ты разместишь рекламу во всех местных гейских изданиях, на всех местных телеканалах, благодаря Бога за то, что сейчас, во главе «Киннетика», зарабатываешь в разы больше, чем когда служил в «Вангард». Когда определится дата открытия, ты пошлешь ему флаер с приглашением и емейл, в котором объяснишь, что понимаешь, что он не сможет приехать, просто подумал, может, ему будет интересно. К письму ты приложишь последние фотографии клуба, еще не до конца отделанного, полутемного и тихого. А в Фотошопе пририсуешь поверх одного из снимков стрелку, указывающую на недостроенную стену, и напишешь ниже: «Место, где мы трахались в «Вавилоне» в последний раз». Ты будешь долго разглядывать фото, прежде чем сохранить его и приложить к письму, и гадать, поймет ли он из него, что ты тоже по нему скучаешь. Через два месяца ты будешь наблюдать, как он протискивается через толпу, и изо всех сил стараться не подать виду, что тебе вдруг нечем стало дышать. Будет девять гребанных часов утра, но ты не станешь думать о том, как же рано ему пришлось встать, чтобы успеть в аэропорт. Нет, ты станешь думать о том, как сильно отросли у него волосы. И о том, что в свете люминесцентных ламп он кажется еще бледнее. И о том, что голубая рубашка идет к его глазам, и о том, что он до нелепости красив, и о том, как же, господи помоги, ты по нему скучал. Он остановится перед тобой, а затем вы вместе пойдете к машине. Он сунет руки в карманы, ты же будешь держать свои строго по швам. Но как только за вами захлопнется дверь лофта, он набросится на тебя, и весь мир разом полыхнет и снова схлестнет вас вместе. Через шесть месяцев ты будешь танцевать в лучах прожекторов в давно уже воскресшем «Вавилоне» - сначала с Майклом, потом один. И толпа у твоих ног будет привычная – вечно сменяющаяся, но всегда неизменная. Мужчины другие, а результат тот же. Тэд и его придурочный дружок, который вроде больше уже не дурит. Эммет и его очередное завоевание. Майки и его профессор. Музыка будет плескаться вокруг и накатывать на тебя приливной волной, и ты закроешь глаза и отдашься ритму. И к концу вечера все еще останешься трезвым, потому что в какой-то момент понял, что быть собой – не обязательно означает снова и снова повторять все те же дурацкие ошибки. Ты вполне можешь измениться, не изменяя самому себе. Вернувшись в лофт, ты наберешь его номер. Может, конечно, его не будет дома, но сообщение ты все равно оставишь. «Классный был вечер, - скажешь ты в трубку. – Но я скучаю по тебе. Выбери дату, и мы решим, кто из нас к кому приедет». После ты помолчишь пару секунд, раздумывая, не надо ли добавить то самое, но в итоге просто повесишь трубку. (Чуть позже он перезвонит и скажет, что ему больше нравится тот вариант, в котором он прилетит из Нью-Йорка в Питтсбург. И что он тоже по тебе скучает. И что у него нет никаких планов на ближайшие выходные). Через год уже он будет присылать тебе флаеры. Еще одна выставка, тоже небольшая пока, но все же, все же. А ты в ответ отправишь ему ссылку на статью, что недавно попалась тебе на глаза, - в ней его называли подающим надежды молодым художником – и пообещаешь прилететь в Нью-Йорк на открытие. На выставке ты будешь пить шампанское и смотреть, как критики и потенциальные покупатели картин роятся вокруг него, словно насекомые. Сам он будет слегка задолбанный, но абсолютно счастливый. И ты улыбнешься, отпивая из своего бокала. Через два года он будет лежать рядом с тобой в постели, вложив руку тебе в ладонь и закинув ногу на бедро, и говорить, что устал от Нью-Йорка. Что вся его кипучая энергия, которая раньше так ему нравилась, временами ужасно выматывает. Он скажет это, и ты поймешь, что он подумывает о том, чтобы вернуться. И тогда ты протянешь ему косяк, дашь затянуться и ответишь: - Нет. Не нужно. Не возвращайся, пока не сделаешь всего, что задумал. Тебе только двадцать четыре, и с усталостью ты как-нибудь справишься. Но если сдашься сейчас, то в тридцать четыре заново уже не начнешь. Он закроет глаза и медленно кивнет. А потом произнесет: - Спасибо, Брайан. Ты всегда говоришь именно то, что мне нужно услышать. И ты не признаешься, как близок в этот раз был к тому, чтобы не сказать ничего. Через три года вы с ним поскандалите. Нет, Поскандалите – с большой буквы П. В принципе, ничего нового, но в этот раз именно он рявкнет: - Уебывай отсюда нахуй! Начнется все с какой-то ерунды – а потом вдруг рванет. И уходя из его квартиры, ты подумаешь, что, наверное, все же окончательно ему остохуел. А, может, и он тебе остохуел тоже. А потом в очереди в аэропорту ты достанешь бумажник, чтобы купить билет в один конец до Питтсбурга, и ровно в этот момент у тебя вдруг зазвонит мобильник. И он, очень спокойно и тихо, произнесет в трубку: - Брайан, убери кошелек. Ты обернешься и увидишь, как он стоит в бурлящей толпе, весь такой тонкий и печальный. В такси, по дороге обратно к нему на квартиру, он скажет: - Наверное, я так бешусь, потому что ужасно по тебе скучаю. И ты сожмешь его руку и скажешь, что отлично его понимаешь. А через пять лет он вернется в Питтсбург - потому что уже сможет себе это позволить. Картины его к этому времени будут представлены во многих галереях, и да, может, Уорхоллом он и не станет, зато способен будет сам себя обеспечивать. Он объявит тебе, что отныне будет платить половину счетов за лофт, с таким решительным видом, что тебе останется только вскинуть вверх руки и буркнуть: - Как хочешь. На самом деле, тебе будет не по себе от мысли, что кто-то станет делиться с тобой деньгами. Но его гордость тоже нельзя сбрасывать со счетов, и ты решишь, что, может, пришла пора дать ему выиграть раунд-другой. Ночью он будет лежать рядом с тобой на той половине кровати, что вечно оккупировал. За десять лет он, кажется, ни разу не заснул на другой стороне. Ты отметишь это про себя и вдруг подумаешь - Господи, десять лет... И будешь смотреть, как он спит, прислушиваться к каждому вздоху и легко, словно перышком, прикасаться к нему – к щеке, подбородку, горлу. Ты будешь так невъебенно гордиться – им и всем, чего он достиг. И так сильно его любить. Через десять лет у тебя появится седина, и ты станешь регулярно ее закрашивать. И делать гимнастику лица, чтобы не дать морщинкам вокруг глаз окончательно расползтись. А Джастин... У него тоже появится несколько седых волосков – так, ненавязчивые предвестники грядущего. Но кожа его по-прежнему будет гладкой, а улыбка - ослепительной. Однажды, в какой-нибудь ясный день, он будет рисовать в парке, а ты будешь смотреть, как его карандаш за минуту создает мир, более совершенный, чем само совершенство, более реальный, чем сама реальность. И ты наклонишься к нему и скажешь: - На еБее за это заплатят бешеные деньги. А он улыбнется и возразит: - Не заплатят. Это для тебя. А потом ты увидишь в углу его рисунка себя – вас обоих, рядом. Там, на рисунке, ты будешь наблюдать за тем, как он рисует тебя, наблюдающего за тем, как он рисует тебя. И в каждом новом повторении ваши фигуры будут становиться все меньше и меньше, уходя в бесконечность.