Сотня

Сотня — это 99+1. Или 1+99? Для тебя он учитель и надежда на светлое будущее в деле всей твоей жизни. Для тебя он пример и кумир, тот, на кого стоит во всем равняться. Для тебя он вектор, указующий перст. Для тебя он живое божество с открытой улыбкой смертного. А что для него ты? Молодой вратарь — пока еще неопытный, но талантливый и подающий надежды. И даже когда команда проигрывает из-за пропущенного твоей невнимательностью пенальти, и ты хочешь рвать, метать и варить из судей мыло, он, по обыкновению солнечный, продолжает поддерживать тебя и хвалить публично — так, что уши краснеют. Джанлуиджи Буффон. Имя, с которым миланский преемник засыпал и просыпался, о котором думал за завтраком, на тренировках и даже в душе. Такое красивое, переливающееся на солнце имя, искрящееся теплом и любовью к жизни. Именно поэтому Доннарумма считал, что имя это ему самому не подходит. — Доброе утро! — начинал обычно Буффон, бросая сумку на пахнувший порванными связками и травяным соком газон. — Уже размялся? Джиджио знал — если не ответить сразу, мужчина задаст вопрос еще раз, бросит какую-нибудь шутку или подойдет ближе и заглянет в лицо. Джиджио знал, что Буффон был большим любителем нарушать личное пространство. Парадокс состоял в том, что все ему это позволяли. Впрочем, Доннарумма не мог их осуждать — сам пользовался. — Джиджио, все нормально? — расчет сработал верно. Теперь можно было посмотреть в яркие глаза, вдыхая витавший еще призраком после утреннего душа запах одеколона. Доннарумме предстояло научиться выбирать запахи, костюмы, женщин и блюда в ресторане. У Доннаруммы все еще было впереди. А еще у Доннаруммы было чувство, что Джиджи способен дать совет в любой сфере, от покупки зимних стелек (какие, к черту, зимние стельки в Италии?) до цвета галстука, подходящего к узору запонок. И это успокаивало. Успокаивала и глубокая заливная синева глаз, и рокот голоса, в бархат которого хотелось завернуться, бархат которого хотелось всегда носить у себя в кармашке костюма рядом с сердцем и время от времени поглаживать осторожно кончиками пальцев — чтобы не запачкать. И это придавало уверенность. Придавала уверенность и вечная открытая улыбка, от которой глаза обрамлялись бахромой морщинок. Джанлуиджи Буффон улыбался не губами — он улыбался всем своим телом, и эту улыбку хотелось запомнить, сфотографировать объективом памяти и пронести с собой через всю жизнь в бумажнике ценных воспоминаний. И это было очень важно. Но важней, куда важней были краткие прикосновения к плечу, ерошившие волосы тонкие пальцы, шуточные захваты. В такие моменты ты ощущал себя маленьким мальчиком, встретившим на улице знаменитость, снизошедшую до тебя — всего лишь тебя, обычного ребенка — чтобы дать автограф. Для любого ребенка в Италии кусочек любимого футболиста был святыней. У Доннаруммы был целый Буффон. Пришедший на первую тренировку в футбольной школе мальчуган, все еще живший глубоко внутри, радостно скакал, приминая пока еще обычными кроссовками газон, каждый раз, когда почти уже взрослый Джиджио удостаивался лишнего взгляда, лишней одобрительной улыбки наставника. Впрочем, такие вещи не бывают лишними, верно? Это было в тысячи раз лучше и важней какого-то там автографа (но все же приятно знать, что ты способен попросить его в любой момент, и тебе не откажут). Джиджио, о чем задумался? Джиджио, не проворонь прострел. Джиджио, затяни перчатки. Вынырнуть из глухой толщи мыслей в последний момент, вытащить мяч, вернуть отправителю. Получить похвалу, но выслушать предупреждение. За что он так добр? Почему он так светел? У этого человека за плечами травмы и депрессия, провал на Чемпионате Мира и обещеитальянский скандал с Ювентусом. А сейчас он служил живым доказательством того, что любые трудности — ничто, если ты достаточно силен. Если ты — настоящий человек. На него хотелось равняться, ему хотелось подражать, хотелось стать новым Буффоном. А сам Джиджи неустанно напоминал, что нужно быть не кем-то, а самим собой — это и есть ключ к успеху. «Но я не хочу быть собой. Ты гораздо лучше меня, позволь мне стать тобой, стать нами, почему я не могу сделать этого?» Потому что мы не одно. Мы две стороны одного мяча, зависшего над газоном в бесконечном космосе розоватого ранним утром воздуха. Какая из сторон теневая? Я или ты? Наши номера — девяносто девять и один. Законы арифметики говорят, что вместе это сто. Законы жизни — что первое больше второго. Но здесь, в тиши стадиона, единица превосходила по количеству опыта и мастерству. А значит, было к чему стремиться. Мальчишке нужна была поддержка, Джиджи это знал. Но еще больше поддержки нужна была любовь. Потребность выражалась во взгляде исподлобья, в морщинке, которая нашла себя в удобном местечке на переносице парня, совсем недавно ставшего совершеннолетним. Такой молодой, но уже почти звезда. Смотря на Джиджио, Буффон видел свое отражение. Но правда всех отражений — и она же ложь — в том, что результат преломления света о стекло превосходит оригинал. Спорить с этим было глупо, но капитан и не собирался. Доннарумма, сам того не зная, превосходил Нумеро Уно. Доннарумма, сам того не зная, восхищал Нумеро Уно. Порой, сидя на газоне после тренировки, принимая как награду сладкую негу разогретых мышц, Джиджи хлопал ученика по колену, а то и вовсе поглаживал, оставляя на серой мягкой ткани жар своей руки. Доннарумма ждал этого прикосновения как праздника, концентрируя все свои ощущения, собирая нервные окончания в одной этой точке, горевшей как после грехопадения собранного лупой солнечного луча. Из этого сейчас состояла вся его жизнь: трава, которой сотрудники стадиона никак не давали разрастись, разбивая мечту о колышущихся на ветру зеленых волосах почвы; бесконечные тренировки и бесконечные мячи; приходившие во снах картинки летящего в твою сторону снаряда, в кошмарах — пролетавшие мимо. Если бы не оплот спокойствия и уверенности, сидящий рядом темно-синим Эверестом, вглядывающийся в ползущие по горизонту облака и растирающий уставшие от гнета перчаток ладони, в происходящем было бы чуточку меньше смысла. Нужен ли был вообще смысл? Это тема для следующей тренировки.