Интерес

Джеймс приходит в госпиталь поздно вечером, фактически тайком: не хочет, чтобы о его визите прознали журналисты. Хотя и кажется, что в этом нет ничего особенного, — Регаццони в первые дни почти ночевал здесь, — но меньше всего Джеймсу сейчас хочется общаться с прессой. Едва ли не впервые в жизни. Разумеется, его все равно узнают, и приходится раздаривать десятки фальшивых улыбок, пробираясь сквозь кордон из медсестер. За спиной шушукаются, но от этого уже никуда не деться. Кто-то заставляет его натянуть на лицо марлевую повязку и вручает белый халат, который Джеймс забывает надеть. У дверей палаты он на мгновение замирает в нерешительности. Если Марлен здесь, она наверняка выгонит его к черту — и будет права. Он толкает дверь и заходит внутрь. С порога в нос ударяет тяжелая смесь запахов от лекарств, гноя, крови и чего-то еще, не менее ужасного. Повязка не очень-то помогает. Джеймс сглатывает и думает, что его сейчас стошнит: то ли от ароматов, то ли просто от нервов. Фигура Ники на больничной койке едва угадывается — в палате царит полумрак, слегка подсвеченный ночником и лампочками медаппаратуры. Дверь за спиной неслышно захлопывается, отсекая все лишнее, и остается только механический писк, тяжелое дыхание Ники да его собственное сердцебиение. Джеймс подходит ближе и вглядывается в лицо, обезображенное рубцами и ожогами. Он видел не менее страшные травмы за время карьеры, но… это же Ники. Он хочет отвернуться, но усилием воли заставляет себя не делать этого. Смотри. На его месте мог быть ты, Джеймс. Смотри. Ты ведь хотел этой гонки. Ты ведь хотел, чтобы он вышел против тебя. Смотри. *** Джеймс ввалился в квартиру с грациозностью носорога, сбив по пути клетку с попугайчиками. Перепуганные птицы тут же заверещали, и Ники поморщился от резких звуков. Джеймс выругался, попытался вернуть клетку на место, но получилось только хуже. — Мы же обсуждали это, Хант, — подал голос со своей кровати Ники. — Если уж возвращаешься поздно ночью, так хотя бы делай это тише. Джеймс обернулся к нему: — Я думал, ты спишь. — Я спал. Ровно до тех пор, пока ты не начал ломиться внутрь. — Ну извини, — Джеймс без особого результата подергал застрявшую клетку. — Это и моя квартира тоже, вообще-то. — Я помню. И, в отличие от тебя, я также помню, что живу не один. И не позволяю себе приходить среди ночи в стельку пьяным. — Я не пьян! — возмутился Джеймс. — Я всего лишь… — …обкурился, — закончил за него Ники. Его терпение наконец лопнуло. Он подошел к Джеймсу, бесцеремонно отпихнул его в сторону и поставил клетку на место. Попугайчикам он насыпал немного корма, чтобы успокоить. От стоящего в двух шагах Джеймса заметно несло сладковатым дымом. Это и бесило, с одной стороны, а с другой — Ники бы сам сейчас не отказался от косяка. Удивившись подобной мысли, он тут же отругал себя за нее и ушел обратно, стараясь не встречаться взглядом с Джеймсом. Тот немного постоял посреди комнаты, а потом направился в свой угол и рухнул на кровать. — Ничего страшного не произошло, обычная вечеринка, — сказал он. — Тебе стоит самому попробовать жизнь на вкус, дружище. — Я слышал это уже сотню раз, — отозвался Ники. — Прекрати. — Господи, почему моим соседом стал самый большой зануда на земле? Собственно, вопрос был риторический, но Ники не смог сдержаться: — Возможно, тебе недолго осталось меня терпеть. — В каком смысле? — Я собираюсь съехать к концу месяца. Можешь начинать искать нового соседа, менее занудного. Джеймс приподнялся на локте и посмотрел на Ники куда более осмысленно. — Интересные новости. С чего вдруг? Ники уже жалел, что начал этот разговор. Джеймс проследил за его взглядом и увидел на столе ворох вскрытой корреспонденции: счета, выписки по кредитам, письмо с австрийским штемпелем, снова счета. Картина не была новой, но именно сегодня Ники почувствовал, что больше не может биться как рыба об лед. — Слушай, если у тебя трудности, я, наверное, смогу потянуть следующий месяц… Ники вспыхнул, и Джеймс тут же заткнулся — следовало догадаться, что он любую финансовую помощь воспримет как подачку. — Напишешь расписку, делов-то, — осторожно добавил Джеймс. Ники скрипнул зубами, явно собираясь сказать что-то резкое, но вместо этого отвернулся к стене и затих. Воцарилось молчание, прерываемое хрустом зерна в птичьей кормушке. Ники услышал, как Джеймс встал, походил по комнате, стаскивая с себя одежду, а потом вдруг почувствовал, как его собственная кровать прогибается под чужим весом. Он резко развернулся и столкнулся с Джеймсом почти нос к носу — тот сидел рядом, развалившись со всем удобством. — Какого черта, Хант, — устало протянул Ники. — Хоть раз в жизни не ворчи на меня, а просто прими дружескую помощь. — Если ты про ту помощь, которая выпирает из твоих трусов, то иди на хер, тут тебе не рады. Джеймс засмеялся и окончательно завалился на кровать, погребая под собой Ники. Тот в сердцах выругался по-немецки и попытался выбраться, но потерпел фиаско. В бедро упирался чужой стояк, и ситуация грозила стать совсем чудовищной. — Хант… Твою мать, Джеймс, ты совсем ополоумел? — Был таким, сколько себя помню, — Джеймс приподнялся и внимательно посмотрел на Ники. — Знаешь, может, я сейчас и правда слегка не контролирую себя, но ведь и ты тоже. Верно? Ники молчал. Джеймс угадал — за сегодняшний вечер он успел подумать обо всех способах решить свои проблемы. Обо всех. — Чего ты хочешь? — спросил он в конце концов. — Хочу, чтобы ты прекратил себя накручивать. Чтобы расслабился и забыл все это дерьмо, — Джеймс кивнул в сторону бумажного вороха. — Хотя бы на одну ночь. Ники откинулся на подушку и вздохнул. — Ночь закончится, Хант, и что мне делать потом? — Утром мы с этим разберемся, — уверенно заявил Джеймс. — Ники, ты хитрожопый немецкий финансист, ты обязательно что-то придумаешь! Ники на секунду задумался, оценивая отпущенный ему эпитет, а потом рассмеялся. Джеймс улыбнулся в ответ: — Видишь, не все так плохо. — Ну да, — закатил глаза Ники. — На мне лежит обкуренный английский бабник и, кажется, собирается трахнуть. — Не вижу в этом трагедии, — отозвался Джеймс, наклоняясь к нему и зарываясь носом в шею. Ники почувствовал, как его рука нахально забирается к нему в штаны, а губы оставляют мокрые следы на коже. Он и правда попытался расслабиться и позволить всему идти своим чередом, но ладонь на его члене… Вернее, ладонь Джеймса Ханта на его члене. Это было слишком. Ники зарычал, вырываясь из хватки и стаскивая с себя штаны окончательно. — Нет уж, я не позволю тебе развлекаться в одиночку. Джеймс оторвался от его шеи: — Не особо-то и надеялся, — сказал он и в следующую секунду наклонился вновь, целуя Ники. — Когда ты перестаёшь бороться — пропадает интерес. *** Джеймс присаживается на стул рядом с койкой. — Мне жаль, что так вышло, Ники, — тихо говорит он. — Я виноват, что эта гонка случилась. Я всех подбил. Он не уверен, что Ники его слышит, не знает даже, в сознании ли тот. Но сказать это необходимо, в первую очередь — для самого Джеймса. Он осторожно обхватывает ладонь Ники своими, стараясь не касаться ожогов — боится сделать больно. На душе мерзко, хочется отмотать время назад, чтобы всего этого не было. — Знаешь, без тебя будет уже совсем не то. На трассе всегда должен быть кто-то вроде Ники Лауды. Сорвиголов вроде меня и без того достаточно. Джеймс все-таки отворачивается и закрывает глаза. Все, что он говорит, слишком похоже на похоронную речь. Так нельзя, Ники еще здесь, он еще может бороться. Безвольная ладонь в его руках вдруг сжимается в кулак. Джеймс вскидывается, смотрит сначала на нее, а потом — на лицо Ники. Тот сумел слегка повернуть голову и открыть один глаз, жутковато поблескивающий в полутьме. Говорить он не может из-за трубок в горле, но этого и не нужно. — Возвращайся на трассу, Ники, — говорит Джеймс. «Возвращайся ко мне», — хочет сказать он, но для этих слов уже поздновато. — Возвращайся. Без тебя совсем не интересно.