***
После двух недель восстановительной терапии, доктор прописал ей небольшие прогулки, и Олкотт вызвалась ходить вместе с ней. Поначалу ноги подкашивались, и Маргарет казалась себе старой развалиной. Она думала о том, сколько всего пропустила, и не могла поверить, что такое могло произойти с ней. Жизнь постоянно била её, подставляла подножки, но никогда ещё не отказывалась от неё, не выкидывала из вечной круговерти. Вместе с Олкотт они подсчитали, что Маргарет пролежала в коме примерно девять месяцев. В это было очень сложно поверить. Как и в то, что Готорн присоединился к Достоевскому в обмен на её безопасность — никто ничего точно не знал на этот счёт, но это единственное объяснение, которое было у Олкотт, и Маргарет не могла сдержать улыбки, когда обдумывала такой вариант. Также трудно давалось осознание того, что Готорн стал жертвой этого русского маньяка, помешанного на справедливом мире без эсперов. «Акутагава серьёзно ранил мистера Готорна. Люди Достоевского забрали его с поля битвы. Возможно, собирались ставить на нём эксперименты, по крайней мере, та лаборатория, из которой мы его увезли, была жуткой. Эти Чехов и Булгаков достойны своего главаря». В этой части — а Митчелл довелось выслушать историю раз десять, не меньше — Олкотт всегда начинала ругать Чехова и Булгакова. Маргарет знала, что эти двое серьёзно изувечили Фиджеральда, если бы не Ёсано, помощи которой попросила Олкотт, их босс наверняка был бы мёртв. Маргарет бы не очень страдала, но Олкотт бы этого не пережила. Славная Олкотт. Маргарет часто корила себя за то, что раньше недооценивала эту милую девушку. Пусть она была смешной и неловкой, сердце ей досталось золотое. Или Олкотт сама его таким сделала. Поэтому Маргарет с удовольствием ругала Чехова с его жестокой, сводящей с ума «Палатой № 6» и Булгакова, запирающего людей в междумирье с помощью «Мастера и Маргариты». К тому же у неё к ним были свои счёты, пусть Олкотт и не знала об этом, разве что догадывалась немного. «Нам удалось справиться с Достоевским и его шайкой только после объединения трёх организаций. От Гильдии почти ничего не осталось, но мы обратились к прежним друзьям. В день последней битвы с нами были и Хемингуэй, и Лондон, и Вулф...» Про битву Олкотт говорила с придыханием, она разработала идеальный план и ужасно гордилась этим, хоть и старалась не подавать вида. Маргарет всё хорошо понимала и постоянно спрашивала что-нибудь новенькое — во-первых, ей действительно было интересно, во-вторых, это очень радовало Олкотт. «Нам удалось устранить их. Не знаю, что этот жуткий Дазай сделал с Достоевским. Я бы не хотела оказаться на его месте. А та странная женщина, что была с ними — Ахматова — когда Достоевского уводили, начала читать стихи загробным голосом. Я аж похолодела вся». Итог был прост — после победы союз распался, их с Готорном взяли на своё попечение Олкотт и Фицджеральд, а та самая книга осталась у детективного агентства. По недомолвкам Олкотт Маргарет сразу поняла, что Фицджеральда по-прежнему интересует воздействующий на реальность артефакт. Есть вещи, которые не меняются. Впрочем, и в её жизни тоже. Олкотт сказала, что на её имя есть несколько писем. Пришлось прочесть их, хотя ничего хорошего там всё равно не могло быть — сёстрам и их детям нужны были деньги, отец не оправился, несмотря на лечение в лучшей клинике и обещания врачей. Её проблемы никого не волновали, в письмах Маргарет неизменно звали «дрянной девчонкой, которая совсем забыла их». Хорошо, что всё это давно не задевало. Маргарет положила письма на полку и отправилась тренироваться. Ей нужно было хорошенько поработать над собой, снова отдаться ветрам, почувствовать их. На тренировки она выходила одна или с Твеном. Он вернулся к Фицджеральду из-за денег. Маргарет хорошо понимала его, но теперь у неё была ещё одна причина оставаться здесь. Теперь, а возможно, всегда. К Готорну она приходила каждый день, не особо беспокоясь о том, что скажут другие. Скрыть что-то от Твена, Олкотт и Фицджеральда было невозможно, но Маргарет и не старалась. Только на вопросы не отвечала: робкие — Олкотт, каверзные — Твена, насмешливые — Фицджеральда. Недели через три они сдались. Только Твен иногда подмигивал ей, когда видел, что она выходит из палаты Готорна. Доктор, приходивший постоянно, не говорил ничего нового. «Состояние стабильное, надежда есть, но никаких прогнозов дать не могу... Впрочем, вы ведь выкарабкались, мисс Митчелл, да ещё и оправились довольно быстро, поэтому нельзя вычёркивать мистера Готорна из списка живых». Маргарет и не вычёркивала, сидела у кровати Готорна по нескольку часов, порой держала его руку в своей. Всё произошедшее казалось пустым и глупым. Почему она раньше не рассказала ему всё? Почему не позволила себе быть нежнее, не поцеловала его, когда так хотелось? И Маргарет брала с тумбочки, которая стояла рядом, карманную библию Готорна, листала её и читала то один стих, то другой. Если она проснулась, то только благодаря воле божьей, если Готорн очнётся, она обязательно признается ему во всём. Маргарет верила, что он не сможет оттолкнуть её. Хотела верить.***
Тот день ничем не отличался от предыдущих. Прогулка с Олкотт, общий завтрак, несколько часов изнурительных тренировок, обед в одиночестве, чтение, снова тренировка, ужин в комнате... Вечером она сделала себе горячий шоколад и спустилась на первый этаж. Палата находилась в самом конце коридора, и в ней всегда было холоднее, чем в остальном доме. Маргарет открыла дверь, щелкнула наполовину покрашенным в розовый выключателем и села на привычное место. Кружка с шоколадом приятно грела руки, Готорн привычно не двигался, и Маргарет с беспокойством разглядывала его осунувшееся лицо и бледные, пергаментные руки. В последнее время она совсем не верила старому доктору. Что если Готорн не очнется? Что если это её новое проклятье, и никуда от него не деться, не сбежать, остаётся только сидеть тут вечность и ждать, когда он иссохнет у неё на глазах, когда его не станет, и она... что ей тогда делать? Маргарет привыкла к тому, что новый день всегда приносил решение, вкладывал его в руки, звал к чему-то. Сейчас ничего не происходило, рассвет был ещё более холодным, чем закат, ответов не было. Она залпом допила остатки шоколада и поставила кружку на тумбочку. Потом склонилась к Готорну, аккуратно провела рукой по его лбу, откинула назад сильно отросшие пряди. Маргарет мучило так много вопросов, но главный был всего один, и, казалось, Готорн торжествует над ней сейчас, смеётся, потому что ему-то давно всё известно... — М-м... Маргарет проснулась от того, что Готорн застонал, и с ужасом поняла, что задремала прямо у него на груди. Вскочив, она вдруг осознала ещё кое-что: Готорн что-то произнёс, вроде попытался обратиться к ней. Она тут же села на прежнее место, подвинулась поближе, позвала: — Натаниэль... Ты, ты слышишь меня? Непривычно было произносить его имя вслух, но так хотелось сделать это прямо сейчас, и Маргарет рискнула, внутренне сжавшись, самой себе не поверив. Он тяжело вздохнул, откашлялся: — Ма... Митчелл, ты... здорова... и когда это... мы перешли... на ты? Маргарет вспыхнула и едва удержалась от того, чтобы не влепить ему пощёчину. Он заслужил хорошую оплеуху за эти надменные слова, но как же ей не хватало этой колкости. Не хватало его. И она только усмехнулась нервно: — Ничего вы не понимаете, Натаниэль Готорн. Вышла из палаты поспешно. Нужно было звонить врачу, звать Олкотт. С дурацким, бьющимся через раз сердцем тоже нужно было что-то сделать.***
Маргарет больше не приходила к нему. Не было сил разыгрывать наскучивший спектакль, не было уверенности, что он всё поймёт. Она знала, что Готорн потихоньку приходит в себя — занимается с инструктором, восстанавливает элементарные навыки и даже пробует пользоваться «Алой буквой». Маргарет тоже не теряла времени, почти постоянно пропадала на тренировочной площадке, трепала давно оставшиеся без листьев деревья и чувствовала, как становится сильнее. На письма из дома она по-прежнему не отвечала, как и на неуместные вопросы Твена. К Олкотт тоже стала заходить реже, та всё ждала чего-то. В один из дней набралась храбрости и, поправив очки, поинтересовалась: — А почему ты к мистеру Готорну не приходишь? Раньше ведь бывала... Маргарет пожала плечами и тут же пожалела, что они перешли на «ты» и отбросили всяческие «мисс». У леди нет щита лучше вежливости — так говорила её мать, и, господи, как же она была права. — Зачем мне это, Луиза? — нарочито округлила глаза. — С ним постоянно медсестра, инструктор, что мне там делать? Выделила это «мне» так, чтобы стало ясно, все домыслы Олкотт — ложь. Та сразу же смутилась, даже покраснела бедняжка: — Прости. Я, пожалуй, займусь планом. Маргарет кивнула примирительно, погляделась в зеркало, прежде чем уйти. Как же она была хороша в этом тёмно-зелёном платье с чёрным пояском. Загляденье. И вышла от Олкотт уверенная в своей неотразимости. Улыбнулась Фицджеральду ослепительнее, чем обычно, выслушала несколько комплиментов от доктора, который уже собирался уходить. И так обидно было, что Готорн не видит её такой красивой, что он никогда, наверное, не видел её по-настоящему. А она придумала себе всякое, пока он лежал почти бездыханный, слабый совсем. Маргарет не заметила, как спустилась к палате, из которой Готорн так и не переехал. В его комнате образовался «стихийный склад», как окрестил его Твен, и до сих пор никто не разобрал завалы. Маргарет с мрачным торжеством думала о том, как Готорн морщится при взгляде на стены. Она была уверена в том, что их бледно-розоватый цвет доставляет ему столько же мучений, сколько и ей в своё время. У двери она остановилась — входить было нельзя. Она не знала, что сказать ему, достойного предлога для разговора не находилось. Готорн был там за дверью, но казалось, где-то в другой вселенной, и от этого в груди что-то ныло. Возможно, сердце. Или душа. Митчелл слабо в этом разбиралась, но с тех пор, как Готорн очнулся, всегда молилась перед сном. — Всё равно не пойму, почему вы с Маргарет ещё не поговорили по-человечески... А? — раздался из палаты голос Твена. И она остановилась не в силах уйти прямо сейчас, страстно желая услышать, что скажет Готорн, что ответит невыносимому, прямолинейному Твену, который, какое счастье, вечно лез не в своё дело. — Это вас не касается, мистер Твен, — отчеканил Готорн, но Маргарет уловила в его голосе что-то похожее на смятение, будто он был не уверен в своих словах. Она хорошо его понимала. Раздался смех Твена: — Конечно, не моё. Но если бы я разбирался только со своими делами, то давно бы умер здесь со скуки. Через неделю босс всё-таки планирует вылазку, вот что радует. Я уж боялся, что мы здесь перемрём от безделья раньше, чем это случится. — Я обязан мистеру Фицджеральду, — откликнулся Готорн. Ему это не нравилось, сразу поняла Маргарет. Но Готорн ведь прекрасно понимал, что не забери его Олкотт с Фицджеральдом, он был бы уже мёртв. А Натаниэль Готорн всегда платил по счетам, и Маргарет почему-то очень гордилась этой его чертой. — А Маргарет не обязан? Она тут сидела каждый вечер у твоего изголовья и даже библию читала вслух. Я слышал как-то раз. — Слышали? — переспросил Готорн, и в его голосе Маргарет уловила привычные ядовитые нотки. — Тоже сидели у моего изголовья? Твен снова рассмеялся: — Конечно. Ужасно скучал по тебе и успокаивал Маргарет в твоё отсутствие. — С вами невозможно разговаривать, мистер Твен. — Но ты всё равно продолжаешь. Не пойму я, что она в тебе нашла. «И я не пойму», — думала Маргарет, поспешно поднимаясь по лестнице. Когда-то давно она мечтала выйти замуж за сына их соседа. У него были золотистые волосы и большие карие глаза. Кейт говорила, что это «генетическое уродство». Но Кейт всегда была дурой. Жаль, куда более счастливой, чем Маргарет. Майкл был храбрым, щедрым, обожал охотиться и собирался стать адвокатом. Он мог часами цитировать Сократа или Аристотеля, а потом рассказывать анекдоты, которыми делились его друзья по дортуару. Только приличные, разумеется. Майкл был совершенным, и Маргарет таяла от каждого его взгляда, надевала красное, потому что это был его любимый цвет. Она исписала дневник признаниями в любви и ему первому показала свою способность, когда та проявилась. Майкл был очень учтив с ней. «Настоящий джентльмен», — говорили про него все, кроме мамы. Сейчас Маргарет с интересом думала об этом, но тогда мамино мнение ничего не значило. Что она вообще могла понимать в юношах и любви? Маме было за тридцать, и в её жизни уже случилось всё, о чём мечтает каждая женщина. Маргарет только исполнилось четырнадцать, и двадцатилетний Майкл был её идеалом. Она верила, что он подождёт её год или два. Ей даже казалось порой, что он сам обещал ей это, хотя такого и не было. Поэтому так больно было услышать от Кейт: «Майкл сделал мне предложение». «Разве он не урод? — кричала тогда Маргарет. — Этот... генетический!» И рассказала всё Майклу в тот же вечер, а он рассмеялся: «Знаешь, Маргарет, это не уродство, это мутация... Мне так больше нравится. Но даже если я урод, то определённо самый счастливый из всех. Твоя сестра — чудо». «Моя сестра — дура», — хотела ответить Маргарет, но не смогла обидеть Майкла. Уж больно он верил в то, что Кейт идеальна. Так странно было вспоминать об этом сейчас, когда давно стало ясно, что никто из них даже отдалённо не напоминал совершенство. Кейт и Майкл поженились через два года и расстались сразу после рождения малыша Стива. Майкл бросил Кейт ради какой-то профессорши старше его в два раза и сейчас делал всё, чтобы не платить алименты. Даже пытался доказать, что Стив не его ребёнок, хотя у него были такие же светлые волосы и бесстыжие карие глаза. Маргарет знала из писем, что Кейт пыталась сойтись с бывшим мужем, а потом выскочила замуж за некого Тома. По словам Сьюзен, абсолютно бестолкового малого. Впрочем, Сьюзен и сама была не очень-то умна, пусть и чуть более рациональна, чем Кейт. Весь её хвалённый ум не помешал ей родить вне брака глухого мальчика с бессмысленным взглядом. Маргарет думала о своих сёстрах, о бедном отце, о матери, которой не было с ними уже два года... Как бы она хотела поговорить с ней, спросить, почему не предостерегла Кейт, не объяснила всё. Ведь видела наверняка Майкла насквозь, иначе откуда бы взялось это: «Никакой он не джентльмен, Маргарет. Джентльменов осталось совсем немного. Может, ты и встретишь одного на своём пути». Видно, она была плохой дочерью и такой же дурой как Кейт или Сьюзен. Готорн совсем не походил на джентльмена. Он был слишком высокомерным, ироничным, помешанным на своих пугающих идеях. Но он спас ей жизнь... почему? Чтобы оплатить долг? Маргарет лежала на кровати и раз за разом прокручивала в голове его диалог с Твеном. Готорн так ничего и не сказал ему, но говорил с неохотой, неприязнью и будто... ревновал? Маргарет не знала, возможно ли такое. Ей бы хотелось поговорить об этом с кем-нибудь, но в Гильдии никто ничего не знал о Готорне. И о ней. Даже если кому-то и казалось иначе.***
— Выкрасть книгу тайно нам не удалось, — рассказывал Фицджеральд, пока Олкотт чертила на большой доске план офиса детективного агентства. — Остаётся забрать её, так сказать, грубой силой. Они больше не в союзе с мафией, так что у нас есть все шансы справиться. Маргарет мысленно перебрала сотрудников агентства: директор, с которым никто не сравнится в рукопашной, очкарик, вытаскивающий предметы из записной книжки, жутковатый парень в бинтах, нейтрализующий силы других эсперов, силач, рыженький, создающий галлюцинации, мальчик-тигр, смешной детектив в очках, доктор, которая тоже отлично дерется, и девочка с демоном. Тяжело им придётся. — Нам удалось узнать, что завтра в офисе с трёх до пяти будут Ёсано Акико, Куникида Доппо, Миязава Кенджи и Танизаки Наоми. Конечно, они могут вызвать остальных довольно быстро, но мы позаботимся об отключении связи. Это спутает их планы, — продолжил Фицджеральд. — Распределим противников? — улыбнулся Твен. Он как всегда был чуть более беспечен, чем нужно. Маргарет знала, что всё это безразличие — только удачная маска, как и у всех здесь, но порой ей казалось, что Твен и сам забыл, как выглядит его настоящее лицо. Слишком много беззаботности и упоения собственной игрой. Олкотт робко зачитала список: — Учитывая наши способности, точнее ваши, я-то не пойду прям туда... Ей очень хотелось бы пойти, поняла Маргарет. Быть с Фицджеральдом, прикрыть его в случае чего. Но он не позволил ей, и Олкотт смирилась. Маргарет никогда не понимала этой покорности. Впрочем, за что можно было любить Фицджеральда для неё также оставалось загадкой. — Мистер Твен возьмёт на себя Куникиду Доппо, мистер Фицджеральд — Миязаву Кенджи, мистер Готорн сразится с Ёсано Акико и Танизаки Наоми, а вам, мисс Митчелл, нужно будет достать книгу. Маргарет не ожидала, что драгоценную книгу доверят ей. Она прокашлялась: — Может быть, я лучше выйду против Миязавы, а мистер Фицджеральд отправится за книгой? Фицджеральд задумался: — В целом хорошее предложение. Но достаточно ли вы оправились, мисс Митчелл? Она не успела ответить, её перебил Твен: — Да. Маргарет теперь куда сильнее, чем прежде. Она пару раз укладывала меня на лопатки во время тренировки, а это не так легко сделать. Маргарет вздохнула, не зная что делать — ругать его за бестактность или благодарить за комплимент. А Готорн, видно, нет. Маргарет заметила, как он вздохнул и с силой дёрнул чётки, которые держал в руках. Правда, Фицджеральд и Олкотт были слишком увлечены изменениями в плане, чтобы увидеть это. Маргарет поспешила отвести взгляд, но он успел посмотреть на неё. Маргарет застыла, Готорн — тоже. Они сидели друг напротив друга впервые за долгое время, и Маргарет наслаждалась этим вязким молчанием, разглядывала его беззастенчиво, как никогда раньше не позволяла себе. Она ужасно соскучилась по звуку его голоса, по чёткам в руках — тонких, бледных, всегда ухоженных, пусть он и не признавался в этом, — по чёрной сутане, которая так шла Готорну. Он остриг длинные пряди и сейчас снова был собой, немного осунувшимся, но по-прежнему готовым отразить любой удар. Маргарет любовалась им. Когда собрание закончилось, они с Готорном столкнулись в дверях, и он церемонно пропустил её вперёд, не сказав ни слова. Твен, который шёл сзади, бесстыдно цокнул, и Маргарет, почувствовав, что краснеет, прикрылась удачно взятым с собой веером. С ней творилось что-то странное, и она готова была поклясться, что надпись «Я люблю Натаниэля Готорна» горит у неё на лбу, точно клеймо, точно она совершила что-то жуткое. Ночью ей снился Готорн, который клеймил её алой буквой, вычерчивал на лбу те самые слова, а Маргарет хотелось плакать и кричать, но она молчала — гордая и неприступная как всегда. — Он ничего не узнает, — сказала она, проснувшись. Лучше жить в одиночестве, чем разбить своё сердце ради того, кто даже не думает о ней. Маргарет пообещала, что будет благоразумной и, выбрав голубую шляпку вместо зелёной, спустилась вниз.***
План Олкотт был хорош, как всегда. В офисе они действительно застали только докторицу, очкарика, парня в соломенной шляпе и девочку, у которой не было особых способностей. Маргарет радовалась тому, что ей не нужно было искать книгу. Впервые за долгое время она по-настоящему наслаждалась сражением. Мальчишка-силач хотел добраться до кнопки, с помощью которой можно было сообщить остальным членам агентства об опасности. Олкотт предупреждала их об этом, так что Маргарет была во всеоружии. Призывать ветра в помещении она научилась за последние несколько недель, и, судя по всему, Твен не зря похвалил её вчера. Мальчишка летал по комнате, снося предметы и мешая драться своим коллегам. Маргарет находила это зрелище уморительным, Твен тоже хохотал, попутно отстреливаясь от изобретательного очкарика. Только Готорн не разделял их веселья. Он уже успел сковать алыми нитями девчонку без сил, а теперь сражался с докторшей. Она была сильной и сумела несколько раз разорвать алые путы. Маргарет догадывалась, что Готорн просто ещё недостаточно оправился. Раньше его кровь была куда сильнее. Она по глупости засмотрелась на Готорна, который как раз скрутил докторшу — они были так близко друг к другу, что это неприятно кольнуло Маргарет, — и пропустила тот момент, когда силач смог нажать на кнопку. Судя по тому, что Фицджеральд ещё не подал сигнал об отступлении, книгу он пока не нашёл. Маргарет вспомнила, что члены агентства должны были появиться в офисе через пять минут после объявления тревоги, и прокляла себя всеми известными ей словами. Надо же было так проштрафиться. Они действительно ворвались в офис слишком быстро. И вот уже Маргарет дерётся одновременно со Снежным демоном и мальчишкой-силачом, Твена оттесняет в угол тигр, а Готорн... Маргарет поняла, что с его сознанием играет рыжий мальчишка, потом увидела, что докторша подходит к нему сзади. Маргарет последним, отчаянным рывком столкнула демона с мальчишкой и подбежала к Готорну, наперерез докторше, у которой в руках была не весть откуда взявшаяся бензопила. Маргарет знала, что на этот раз вряд ли выживет, но сделать с собой ничего не могла. Она услышала отчаянный крик Готорна, совсем не похожий на его обычный ядовитый тон: — Нет! Только не снова! Кажется, он дёрнул её за собой вниз, Маргарет ударилась головой, и всё перемешалось, ушло куда-то. Раздался словно из другого мира голос Твена: — Вот я чувствовал, что всё это так закончится! Маргарет не знала, о чём он говорит, почему он вообще кричит. Твена не существовало вовсе, только Готорн, который лежал на ней смотрел в её глаза и повторял: — Маргарет, Маргарет... как ты могла? Она слабо улыбнулась и протянула к нему руку: — Прости. А потом Маргарет отбросило куда-то, и она успела только схватиться за Готорна, прижаться к нему покрепче, чтобы их кинуло в небытие вместе. Больше она ничего не помнила.***
Очнувшись, она увидела Готорна, на его лице читалась глубокая обеспокоенность. Маргарет не помнила его таким. Разве может слуга господень так переживать из-за простых смертных? Из-за неё. — Сколько? — с беспокойством спросила она, понимая, что находится в жуткой палате с розоватыми стенами. Маргарет готова была официально заявить, что с сегодняшнего дня ненавидит этот дурацкий цвет. — Несколько часов, — ответил он и сжал её руку. — Не переживайте. Это «вы» ранило, Маргарет не хотела слышать его больше. Никогда. — Не переживай, — поправила она его. Его лицо разгладилось, и он сразу показался ей очень юным. Улыбнулся почти смущённо: — Значит... так? — Так, — подтвердила Маргарет. Не было больше сил притворяться, строить стены и делать вид, что она может без него, а он — без неё. У них просто не было времени на эту ерунду, и Маргарет жалела только о том, что раньше не понимала этого. Возможно, Готорн — тоже. Он мог бы поцеловать её сейчас, но вместо этого перекрестил: — Доктор за дверью, я позову его. — И, увидев разочарование, которое отразилось на её лице, добавил: — Мы поговорим, Маргарет, как только ты будешь в порядке. «Я уже в порядке», — хотелось сказать ей.***
Готорн пришёл к ней тем же вечером. Доктор сказал, что травм нет и посоветовал только не перенапрягаться в ближайшие дни. Маргарет и не собиралась. Она с радостью перебралась в свою комнату и до прихода Готорна лениво листала роман, который несколько недель назад взяла у Олкотт. — Фицджеральд не смог найти книгу, — сообщил Готорн, прикрывая дверь. — Этот тайный агент, на которого они с Олкотт надеялись, обманул их. Нас. — Думаешь, нас? — переспросила Маргарет. Готорн сел в кресло, которое стояло как раз напротив кровати: — Что... ты имеешь в виду? По его глазам Маргарет поняла, что он хорошо знает ответ, и вообще больше сосредоточен на чём-то другом. Том, что так волновало её саму, но не мучило, а лишь заставляло беспричинно улыбаться. — Это ведь давно не наша битва. Правда, Натаниэль? У нас был долг, мы оплатили его сегодня. Его имя было таким же красивым, как он сам сейчас — задумчивый, поглаживающий подлокотники кресла, а в глазах за стёклами очков плясали искорки-бесы. Пусть он называет себя служителем бога, Маргарет всё теперь ясно. И как она могла раньше не замечать? — Я тоже думал об этом, — откликнулся он наконец. — Можно очищать грешников иначе, верно? Она кивнула. Мысль об очищении грешников не сильно её прельщала, но это было важно для Готорна... для Натаниэля. — Ты ведь не пострижен в монахи... или как там? — спросила она о том, что давно волновало. Он улыбнулся, и странно было видеть эту улыбку — такую светлую, нежную. Раньше он не дарил ей таких. — Нет. Наш договор с церковью... — Натаниэль помолчал, подыскивая верное слово. — Несколько иного характера. Маргарет рассмеялась: — Я всегда знала, что ты носишь сутану и требуешь называть себя священником просто из вредности. — Я ужасно вредный, — подтвердил он и, встав с кресла, присел на пол у её ног. У Маргарет перехватило дыхание, смех застыл на её губах. — Маргарет... — никто никогда не произносил её имя так, никто не целовал подол её платья с таким благоговением. Она не могла пошевелиться, но чувствовала себя безмерно счастливой, и как же трудно было поверить в то, что это не сон. Слов у неё не было, зато у Натаниэля их, кажется, скопилось много. Он говорил так вкрадчиво, так нежно. И Маргарет, заворожённая, понимала, что он сейчас абсолютно откровенен с ней, что он — её, и в этом нет сомнений. — Ты так мучила меня. И раньше, и сейчас... Я думал, что ты влюблена в Фицджеральда, потом в Твена. Я никак не мог понять, что ты чувствуешь... Я ничему не верил. И даже когда ты пожертвовала собой... Зачем, Маргарет? Это было так неправильно, у тебя ведь были обязательства. Ты ведь должна была жить... Как хорошо, что ты жива, Господи! Он целовал её туфельку, и это было настоящим безумием. Маргарет едва сдерживалась, чтобы не заплакать, не зная что сказать и не желая, чтобы он замолчал хоть на секунду. — Я столько ошибался, во всём. И когда очнулся, я был несправедлив к тебе. Ты простишь меня? — Да. А ты меня? Маргарет ведь сама так часто задевала его, была жестока. Как она могла так обижать его? Это всё казалось чем-то невозможным, до одури неправильным, и Маргарет чувствовала и стыд, и страх, что её не простят, и упоение этим моментом, и любовь. Так много любви. — Ты не понимаешь, — он улыбнулся нервно. — Я всегда злился только на себя, а ты... ты... Мы должны уехать вместе, слышишь? Ты уедешь со мной? — Да, да, да... Она разрыдалась, как эти глупые героини романов, и сейчас безуспешно старалась оттереться длинным рукавом платья. Он подал ей платок: — Вот, возьми... — Добавил с ужасом, будто только сейчас понял, что произошло: — Я сказал что-то не то? Я могу уйти. Маргарет тут же схватила его за руку: — Нет. Никуда не уходи. Я уеду с тобой завтра, слышишь, куда захочешь. Он улыбнулся мечтательно, как мальчишка, страстно поцеловал её дрожащие пальцы: — Я так боялся, что ты не согласишься выйти за меня. Я попрошу твою руку у родителей, конечно, но... Маргарет покачала головой. Откуда он только взялся такой — старомодный, напичканный идеями о боге, помешанный на церемонных объяснениях и в то же время настолько страстный, сам сгорающий и её за собой уводящий? Это было необъяснимо. И она не думала, что речь идёт о замужестве, когда соглашалась уехать с ним, но какое это имело значение? Сейчас она бы ушла за ним даже в монастырь, если бы потребовалось. — У меня нет родителей, — призналась Маргарет. — Мать умерла несколько лет назад, а отец сошёл с ума. Он даже не помнит, что я его дочь. Натаниэль... — она никогда не говорила об этом никому, и слова с непривычки царапали горло. — Я пришла в Гильдию, чтобы выплатить долги семьи и поддержать сестёр. Они круглые дуры, но я не могу их совсем бросить. Мне нужно будет найти какую-нибудь работу там, куда мы отправимся. Натаниэль обнял её: — Мы со всем разберёмся, Маргарет. Она слышала, как часто бьётся его сердце, видела, как горят его глаза. Она не могла отпустить его сейчас и осторожно, почти робко коснулась его губ. Натаниэль вздрогнул, ответил на поцелуй, но потом отстранился, посмотрел на неё внимательно: — Маргарет, я... Лучше мне уйти сейчас. Или мы можем просто поговорить, но, понимаешь... Натаниэль совсем запутался, но Маргарет не сомневалась ни в нём, ни в себе. Больше никогда. Она ловко сняла с него очки и улыбнулась, зная, что ей отныне можно всё: — Я хочу, чтобы ты забыл о приличиях, Натаниэль Готорн. На дворе двадцать первый век, если тебе это о чём-нибудь говорит, и... господи, я так хочу, чтобы ты остался со мной сегодня. Поцелуй меня. Он не стал больше возражать, коснулся её губ, и Маргарет прикрыла глаза от удовольствия. Каким же неровным было его дыхание, как он путался в пуговицах её платья, с какой страстью целовал её. Его нельзя было отдавать церкви без остатка, она не была достойна такого горячего служения. — Куда мы поедем, любовь моя? — спросил он между поцелуями, и Маргарет улыбнулась, услышав это старомодное, но такое приятное обращение. — Ещё решим, — отозвалась она. — Для этого будет завтра, милый мой... Потом я научу тебя. — Как же ты самоуверенна, Маргарет, — не удержался он. Конечно, хотелось ответить Маргарет, отныне я буду ещё самоуверенней, а тебе придётся это терпеть. Но она не смогла ничего сказать, Натаниэль легко коснулся губами её живота, спустился ниже... — Я люблю тебя, — то ли шептала, то ли кричала она, и больше ничто не имело значения.