Осень «Мануция»

Конечно, рукопись Осенью ** года я приобрёл книгу под названием «Записки на высокомерных полях шляпы леди, что гостит четыре века», переведённую с японского языка на итальянский гуглтранслитом. В предисловии не было сказано решительно ничего интересного, кроме того, что оригинал можно загуглить во всемирной сети по слову «Мануций». Когда я подключил вай-фай в затерянной в горах гостинице и окунулся в пучины интернетов, то по поиску мне нашёлся только роман известного итальянского семиотика. Однако, применив свой восхитительный ум по назначению, я всё же отыскал постскриптум к оригинальному японскому тексту, из которого следовало, что автор принимал личное участие в событиях и просил не издавать рукопись до своей смерти. Кроме того, я обнаружил другой постскриптум — от издателя оригинальной рукописи: извинения в адрес подписчиков по причине вынужденного изъятия тиража из продажи и соболезнования по поводу естественной смерти автора, имя которого осталось тайной. Поскольку мне нечем было заняться бессонными ночами, я постарался привести рукопись в порядок. Я перевёл особо понравившиеся мне куски текста с итальянского гуглтранслита на литературный английский и подправил образность в соответствии со своими представлениями о прекрасном. Зачем я это сделал, так до сих пор и не могу понять. Это было похоже на наваждение туманной осенней ночи. Осенние листья Началось всё с неё, маленькой японской госпожи с лисьими глазами, Кицунэ Фумико. Госпожа вплыла в «Мануций» кара беллой осенью ** года, на ней был лёгкий осенний подчёркнуто европейский наряд белого шёлка, в тонких руках с острыми перламутровыми ноготками — рукописи, в глазах, слишком светлых для японки, — восхищение просторными коридорами издательства. Господин Гарамон был так искренне ею очарован, что забыл все свои увёртки и восхищённо внимал, рассеянно кивая: госпожа мечтает узреть свои гениальные шедевры на страницах лакированного журнала «Роза и Шип»? Конечно, издательский дом «Мануций» счастлив, что вы сочли наши страницы достойными ваших стилистически выверенных образных творений. Госпожа желает издать мемуары о приключениях в горах и не знает, как назвать своё сокровище? Мы назовём их «Записки на полях, полных горных васильков». Госпожа лунно улыбалась, господин Гарамон мысленно прощался с деньгами, которые был готов вложить в будущие тома госпожи, как вдруг контрольный звонок госпожи Грации сделал чёрное дело и пробудил господина Гарамона от кратковременного помутнения рассудка. Он дал задний ход и, всплеснув руками, ринулся в объяснения: несмотря на то что волшебные творения госпожи дивно хороши, «Мануций» сможет выпустить их только через три года и в единственном экземпляре. — Я не могу так долго ждать. Через три года мне будет не до земной жизни: я стану Небесной Ли… — госпожа Фумико остановилась на полуслове, словно сказала что-то лишнее. Господин Гарамон пропустил несущественные детали. Его слух уловил сокровенное «долго ждать». — А как вы смотрите на вариант издания за ваш собственный счёт? Три тысячи экземпляров в течение месяца… Полувзгляд, исполненный надежды, был брошен на него из-под длинных искусственных ресниц. — Если вас это устроит, то… не соблаговолите ли вы прийти завтра и обсудить детали? Мы пока подготовим смету… — О, меня всё устроит, — госпожа склонила голову в вежливом поклоне и выплыла в дождь. Госпожа Грация готова была поклясться, что из-под длинной белой юбки мелькнул длинный пушистый хвост. Снежно-белый, под стать её фарфоровой коже. Никто не знал, что этот визит станет началом конца. Господин Гарамон не сделал исключения для прелестной госпожи Фумико, провернув с нею ту же схему, что и со всеми остальными авторами «Мануция». Она оплатила стоимость трёх тысяч экземпляров первой книги, из которых отпечатана была только тысяча и ещё девятьсот переплетено, остальных обещанных тысячи сто даже не было в проекте. Восемьсот книг в ходе стандартной процедуры лжи и манипуляции сознанием были оплачены автором вторично. Госпожа Фумико не пожелала, чтобы её драгоценные «Записки на васильковых полях, полных горных трав», вышедшие в мир с пятидесятилетним опережением, пустили под нож в связи с освобождением склада. Госпожа прислала наличные деньги в сумке через своего поверенного в Милане, он же забрал и нераспроданные экземпляры очередного непонятого миром творения. Когда господин Гарамон пришёл положить деньги в банк, он обнаружил в сумке вместо денег осенние листья. В ответ на справедливые требования госпожа Фумико по телефону самым тёплым и светлым тоном сообщила, что схема фабрики славы ей вполне ясна, она обязательно прославит «Мануций» среди своих, и попросила больше её не беспокоить. Иск, поданный господином Гарамоном, был отклонён на стадии принятия. По адресу, указанному госпожой Фумико в качестве места проживания, возвышался полый холм. Но великих непризнанных творцов, желающих издаться за свой счёт, в Милане было достаточно, и господин Гарамон вскоре забыл о досадном недоразумении с невыплаченной суммой: в конце концов, остальные деньги за издание он получил сполна. Впредь он решил не иметь дел с высокородными дамами Востока. Этой же осенью, когда не все листья ещё облетели с ветвей деревьев, голубоватые стены «Мануция» озарил своей красотой некий джентльмен. Он был молод, нечеловечески хорош собой и выглядел крайне по-английски. Чего стоили только чёрные брови в сочетании со снежно-белыми волосами — признак породы. Гарамон решил, что перед ним один из эксцентричных аристократов, ибо только аристократ мог носить старомодный сюртук цвета зелёной листвы с таким изяществом, словно сшил его у лучшего портного Лондона, и не выглядеть при этом чудаком. Причёска джентльмена поражала воображение: зачёсанные вверх волосы напомнили бы Гарамону отцветший английский чертополох, если бы его интересовали такие вещи. Тяжелую рукопись джентльмен нёс так же легко, как ветер переносит пух. — Вы прямо из Лондона, сэр? — спросил Гарамон, протягивая руку для приветствия. Джентльмен не обратил внимания на руку, Гарамон списал это на видимую взгляду эксцентричность. — Благодарю, я напрямую из Африканских степей, — непонятно ответил джентльмен. — Искал там Ключи от созерцаний. Но к делу. Я хочу выпустить в свет первую в подлунном мире монографию по Защите от английских волшебников. На вашей чудесной рисовой бумаге. Леди Золотые Листья, Обгоняющие Осень сказала, что ваша бумага как нельзя более передаст суть, так сказать. Некоторые заклинания скрепляются только рисом. Впрочем, с кем я об этом говорю. Вы получите золото за труды, ибо я по-королевски щедр. Гарамон был страшно раздосадован таким нелюбезным обращением и решил отказать джентльмену сразу, чтобы избежать более сильных впечатлений в будущем. — Сэр, я весьма сожалею, но поскольку вы англичанин… — У меня нет ничего общего с англичанами, — перебил его гость. На его лице было написано такое презрение, что черты лица исказились, и он показался Гарамону скорее страшным, чем красивым. — Прошу прощения… — начал Гарамон, но джентльмен остановил его жестом, встал и проговорил сквозь зубы: — Прощения не будет. Вы не могли оскорбить меня сильнее. Придётся подыскать другое издательство. А что до вас, то я подумаю, впрясть ли вас в гобелен или придумать что-то более захватывающее. В любом случае я вас убью. Но пока я не придумал как — живите. Он исчез и даже не назвал своего имени, по которому его можно было бы найти и привлечь к ответственности за угрозы жизни. Последний клиент «Мануция» запомнился госпоже Грации по мантии изумрудного цвета и белому как мел лицу. Она приняла его за одного из тех профессоров, что носят мантии за университетскими стенами. Сначала она подумала, что он ошибся дверью: все профессора испокон веков издавались в «Гарамоне», но едва он взглянул на неё своими холодными змеиными глазами, как она поняла, что ей пора идти проведать больного сотрудника. — Том Марволо Риддл, — свистящим шёпотом назвал себя посетитель. — Господин Гарамон у себя? Госпожа Грация с несвойственной ей прытью моментально доложила о докторе Риддле и незаметно исчезла — как из «Мануция», так и со страниц этой истории. А господин Гарамон встретился с доктором Риддлом, находясь в самом прекрасном расположении духа. Профессора, которые приходили прежде, обычно издавали большие романы ни о чём, полные не вошедших в серьёзные статьи бессвязных размышлений о вечном. С ними всегда было приятно иметь дело. У профессора не было в руках рукописи, но стоило Гарамону удивиться этому факту, как рукопись была обнаружена в складках старомодной мантии. Риддл любезно предложил Гарамону ознакомиться с будущей книгой. Гарамон машинально взял и перелистнул страницы. Взгляд его задержался на удивительно образном «как и легилименция, окклюменция малоизвестна и в областях…». — Это изумительно! — вскричал Гарамон. — Когда великому поэту не достаёт слов, ему приходится изобретать свои, и ваши слова исполнены такого высочайшего духа поэзии, такого величия… Читатели будут в восхищении, хотя я уже вижу, что вы опережаете время, мой друг. — Друг? — удивился Риддл. — Расскажите мне об условиях издания. Я наслышан о славе вашей… фабрики славы. Но она была взволнована, и я не могу вполне полагаться на её мнение, а для него слово «англичанин» является ругательством. Так что я хочу услышать из первых рук, но только не лгите мне. Гарамон кивнул и начал лгать. Риддл внимательно слушал, безошибочно распознавая ложь не без помощи собственного величия, опередившего время. — Я не уверен насчёт публикации моего готического романа о Тёмных искусствах… Может быть, на парселтанге, но всё упирается в гранки... А, вот что нужно обсудить. Я хочу, чтобы многотысячный тираж моей эпической поэмы «Легилимент от Бога» вы прислали мне совами, так будет удобнее, — странно сказал он, доставая какую-то странную палочку. — К сожалению, мы отправляем книги только наложенным платежом по почте. Мне жаль. Ему не было жаль. Он вежливо ждал, когда Риддл, его готический роман и его эпическая поэма с нелепыми словами покинут его офис. Он не хотел больше даже слышать об иностранцах. Последние три иностранца, с которыми он имел дело, вызвали у него головную боль и не принесли дохода. — Мне не жаль, — странно прищурившись, сказал Риддл. — Они были правы. Вы великий маггловский лжец. Признаться, я восхищён тем, как вы это всё проворачиваете, но, к несчастью для вас, лорд Волдеморт не прощает. — Что?.. — только и успел спросить Гарамон, когда зелёная вспышка света вспыхнула над красно-жёлтыми красками за окном. Полиция обнаружила господина Гарамона одного, в запертом помещении, без признаков насильственной смерти. Госпожа Грация не смогла ничего пояснить, она не помнила, чтобы вообще в тот день заходила в офис. В течение месяца все сотрудники издательства получили расчёт, и к началу зимы «Мануций» перестал существовать. Но живы другие фабрики славы, и они продолжают ковать железо, пока горячо.