Сей тихий порт, что нам неведом

Империя Муад'диба простирается равно вширь и вглубь. Из глубины заснеженных окопов и с высоты над грохочущими потоками вод, его фримены набрасывают себе на плечи джихад и говорят, разнося слово Муад'диба и утверждая мир в его царстве. Чани грезит о зеленой листве и дожде, падающем с неба; в глубине души она знает: всё это существует, но ей, наложнице, вечно ступать лишь по пескам Арракиса, и порой она сомневается. — Чани, — говорит Муад'диб, его голос тих, его губы нежно касаются её плеча. Он, конечно же, знает. * Она убирает все свои страхи прочь, в глубочайшую глубину; и оборачивается лицом к Муад'дибу. * Она просыпается и потягивается в предрассветной темноте; тянется к своему возлюбленному, но она одна. Она блуждает по залам, выискивая его следы, но всё, что она находит — отзвук его смеха в улыбке Алии и нахмуренные брови Стилгара. — Супруг мой оставил нас, — произносит Ирулан, и Дом Коррино полон лжецов и трюков, но во дворце не чувствуется биения жизни, и на сей раз Ирулан говорит правду. * Отсутствие Муад'диба — шёпот, который не разносится по ветру; шёпот, который тонет в песках её любимой планеты. Во время Совета она сжимает губы, неотрывно глядит на место во главе стола — и застывает, когда туда опускается Ирулан. — Нет надобности в пустой Императрице, когда нет Императора, дабы придать ей значение, — говорит Чани, её пальцы тянутся к крис-ножу, которого при ней нет. — Может оказаться, что я не столь пуста, как ты полагаешь. Чани чувствует принуждение, напряжение Голоса; она думает о матери своего возлюбленного — и хмурится. Ирулан не отворачивается. * Сменяются луны, и Чани вдыхает ветер пустыни; оборачивает плечи платком и призывает федайкинов. Они не находят ни отпечатка ног Муад'диба в песках, ни следа его пути в небе, и Чани наблюдает дальше. * Слова Муад'диба эхом разносятся по дворцу — вселенная не грозит и не обещает — и Чани бежит без остановки, босиком по твёрдому глиняному полу. Это Покой Прошений, где говорит Муад'диб, и Чани успевает воззвать к нему прежде, чем замечает, что это всего лишь голограмма, — и замечает его сестру, склонившуюся перед лестницей. Голограмма застывает между ладонями Алии. — То была хорошая речь, — произносит Алия. Чани поднимает взгляд, встречается с Алией глазами. — Мне жаль, что... — начинает она, но Алия не позволит ей продолжать. — Мой брат не мёртв, — и Чани хотела бы верить; она жаждет, чтобы это было правдой, но всё равно отворачивается от света веры, сияющего в глазах Алии. * Песок струится сквозь её пальцы, и она глядит, как песчинки возвращаются, становясь неотличимыми друг от друга, в лоно пустыни. Она — дитя пустыни, и она сдерживает слёзы. * Алия подписывает резолюции, а Ирулан кивает, забирая их одну за одной. — Тебе не место здесь, — говорит позже Чани. — Я — его жена, — отвечает Ирулан, высоко держа голову. — Ты — символ. — Я — та, кого обучали вести дела государства, — парирует Ирулан. — А ты — не более, чем пустынная колючка, обученная драться на улицах и вести войну. — Какая жалость, что мы не на войне, — произносит Чани. Ирулан хмурится. * Паломник приветствует её: «Госпожа Муад'диба» — вот что он говорит, и это честь — быть Госпожой Муад'диба, но Чани недостает трубки дистикомба у шеи и крис-ножа в руке. — Мы пришли, дабы восславить нашего Господина, — говорит другой, и она открывает рот, чтобы сказать: его нет здесь; но замирает и вместо этого произносит: — Святая Алия, его сестра. Они целуют Алии руку, и Чани думает о мире, где Муад'диб никогда не рождался, об Арракисе, где она оставалась бы укрыта песками пустыни. * Она чувствует кожей слабый ветер, слышит глухой стук топтеров задолго до того, как они входят в зону видимости. Она смотрит на горизонт, отыскивая признаки появления червя, когда топтеры приземляются; слышит крики, когда один из них поднимается выше, пересекая небо над камнями Арракина. Федайкины выходят из топтеров — их спины прямы, а шрамы свежи, когда они приветствуют её. «Муад'диб сопутствует нам, — говорят они, — ветра дуют холодные», — и она подозревала бы в них притворство, но она — фрименка с головы до ног, и знает, что стоит за их словами. В покоях, которые она сохраняет для Муад'диба, она отбрасывает драпировки и достает крис-нож. Он твердо ложится ей в ладонь, и она сжимает пальцы на сдвоенной рукояти. Больше она не будет такой небрежной. * Чани прислоняется к колонне, перья покачиваются в её головном уборе, и под монотонные голоса просителей она оглядывается на Алию, сестру своего возлюбленного. Алия сидит со скверной осанкой и лёгкой улыбкой на губах. Отделенная от неё пустым троном Муад'диба, Ирулан выглядит далекой и маленькой; она держит спину прямо, и ее внимание не колеблется ни на секунду. Чани глядит на трон Муад'диба: он пуст, и это разрывает ей сердце; но она — дитя пустыни, и она остаётся в Великом зале, наблюдать дальше. * Она идет по улицам Арракина. Где-то вдалеке звенит колокол и задувает в бреши песок. Она улыбается юноше, одетому в плащ, и тот краснеет. — Госпожа Муад'диба, — обращается к ней девушка, держащая в руке маску от дистикомба, — мы ищем слова Муад'диба. Чани протягивает руку. — Юная фрименка, — говорит она. — Позволь мне услышать твои слова. * Она чует восстание в воздухе и говорит Алии, что ветер переменился. — Это не перемена, — говорит Алия. — Это наш путь. — Не соглашаться? — спрашивает Ирулан. — Нет, — отвечает Чани. — Сражаться. * Она идёт вслед за Алией, к ступеням дворца, куда стекаются просители. — Святая Алия! — кричат они. — Госпожа Чани! — И Чани вслушивается в то, что они говорят; слышит отчаяние своих сестер и братьев. Омытая ярким утренним солнцем, с шарфом, ниспадающим ей на плечи, Алия даже не моргает; она просит о воде для племени, требует воду для племени, и достаточно осторожна, чтобы не пролить в песок пустыни ни капли. * Она просыпается и кожей чувствует в предрассветном полумраке ветер, который поднимают топтеры, и знает, что он принес вести издалека. Она — дитя пустыни, и она поворачивается лицом к восходящему солнцу, ищет подсказки в падающих песчинках. Она задерживает дыхание.