Охотник

      1997, лето.              Его зовут Дара. Дара Диксон. Ему тридцать пять. Мэдди всегда говорила ему, что у него красивые глаза. И что на лице у него особая печать. Он никогда специально не вникал: глаза и глаза. А насчёт печати шутил, что Господь решил его похерить. Но Дара жив. Дара пережил родителей и старшего брата. А теперь и Мэдди с Лаурой…       Он мог бы слететь с катушек — и слетал уже, честно говоря — но, в итоге, решил обратиться к Грейвзу. Потому что, он знает, Мэдди это бы понравилось.       Грейвз работает в Центре Медитаций, в одном из пригородов Сан-Франциско.       Если уж идти на взаимодействие — то это, чёрт возьми, должен быть соответствующий человек. Грейвза ему рекомендовали. Он представлял себе этакого выпускника психологического факультета. Мало ли, как о нём отзываются. Дара понимает, что только Мэдди и Лаура отделяли его от презрительного прозвища «уайт трэш». Ради них он был готов на что угодно. И ещё Дара чувствует, что он и сейчас готов на что угодно — ради их памяти. Пусть этот психолог с модным названием «лайф-коуч» только попробует… Дара не знает, что он должен «попробовать», этот Грейвз. Мысль остаётся недодуманной. Если бы не Мэдди, ему бы вообще в голову не пришло, что можно вот так вот прийти в Центр Медитаций, чтобы заняться собой. Что для них ты — просто очередной клиент. Человек.       Дара ищет новый смысл жизни. Что-то, что, возможно, существует за пределами воспоминаний о двух дорогих ему людей, за пределами мотоциклов и ремонта автомобилей. И его глюков. Но глюки — это у Диксонов наследственное.       У Грейвза глюки оказываются вписанными в жизнь: Грейвз фотографирует призраков. Контактирует с миром мёртвых. Дара вспоминает, что, кажется, видел какие-то снимки в «Нэйшнл Джеографик» несколько лет назад, но был ли то именно этот Грейвз — сказать точно не может.              А Грейвз внезапно оказывается нормальным мужиком. Дара так и подумал: «нормальный мужик». Чёрная футболка, чёрные джинсы, чёрные кроссовки, чёрные волосы, слегка поседевшие на висках, тёмные глаза. Никакого университетского высокомерия. Интересно, сколько ему лет? Грейвз говорит, что сорок. Может быть, но вот так вот сходу и не скажешь точно.Не пафосный. И, сразу видно — с ирландской кровью, как и у Дары. На левом предплечье татуировка с крестом.       — Персиваль Грейвз, — представляется «лайф-коуч».       — Дара Диксон, — говорит Дара, и хмыкает про себя: «Персиваль».       — Прежде всего, вам нужно определиться с вектором, — говорит Грейвз, чуть наклоняясь вперёд и заглядывая в глаза.       «Мужик, дай мне цель, — хочет сказать Дара, — просто скажи, что мне делать».       Но вслух произносит:       — А то как же, — и сжимает подлокотники кресла, потому что его захлёстывает невероятная тоска по Мэдди и Лауре, и, в особенности, по Мэдди, которой явно бы понравился этот Персиваль. Потом Грейвз что-то говорит, а Дара представляет себе во всех подробностях, что было бы, если бы погиб он, Дара, и если бы Мэдди пришла вот к такому вот мужику в чёрном… и, наверное, слишком сильно отрывается от реальности в своих мыслях. Его словно выносит. Кажется, Дару о чём-то спрашивают. Слова «вы в порядке?» доносятся из какого-то тумана. Дара уже переживал подобное и раньше. Глюки. Вот они, чёртовы глюки. Персиваль Грейвз сияет ультрамариновым цветом, а в самом центре — невероятным ярко-голубым, его голос расходится по всей комнате сине-фиолетовыми лучами. «Ебать конём», — думает Дара, вскакивая с кресла и на автомате, натыкаясь на стены, пытаясь найти дверь. Почему сейчас?.. в последний раз на него накатило тогда, на трассе, когда он увидел прямо посреди дороги «дырку», «дырку», которую ничего не стоило сбить автомобилем, поскольку все «дырки» пустые и мёртвые, но Мэдди закричала, машина перевернулась, и потом Дара остался один.       Внезапно его, уже нащупавшего ручку двери, что-то останавливает. Обволакивает. Дара замирает. Он словно попал в штиль. В тотальное отсутствие чего-либо, кроме… доброжелательности?..       — Дара, — слышит он голос. Человеческий, нормальный голос.       — Грейвз? — всё ещё боится оглянуться Дара.       — Можете звать меня Персиваль.       — Мне нужно…       — Вам нужно сесть, Дара, — ощущения чужих рук на плечах, его разворачивают и ведут к креслу. Сев, Дара вцепляется в футболку Грейвза.       — Я ошибся адресом. Мне… мне чёртов хренопевт нужен… психотерапевт, то есть…       Грейвз стоит, склонившись над ним, положив руки ему на плечи, и по-доброму смотрит в глаза.       — Нет, Дара, — тихо говорит он, — Вы как раз и пришли по адресу.       Дара отпускает футболку. Ну ладно. Сейчас он ему всё расскажет. Сам напросился.       — Я вижу цвета, — начинает Дара. — И ещё… «дырок».       

***

      Дара Диксон, возраст что-то около тридцати пяти. Широкие плечи, рысьи глаза, «икс» на лице, придающий ему выражение ироничное и мрачное одновременно. Дара пытается пройти через смерть жены и дочери, погибших в катастрофе. Погибших по его вине.       Дара видит то, чего не видят другие, и называет это «глюками»: видит, совершенно спонтанно, ауру людей и их внутреннюю суть, выраженную цветом. Видит и тех, у кого ауры нет, этих он называет «дырками». Для обычных людей они могут казаться такими же обычными людьми, но Дара знает, что это не люди вовсе, это — пустышки, ходячие мертвецы, лишь имеющие вид людей. Его отец отстреливал их. До него был дед, а до того — прадед. Многим было не по нраву то, что они делают, и семья Диксон не первое десятилетие имела статус изгоев. Отец завещал свой винчестер старшему сыну, брату Дары. У Коннора способность видеть проявилась довольно рано — в отличие от Дары. Дара считал собственную семью психами и изо всех сил старался вырваться из своего окружения. Он встретил хорошую девушку и женился на ней, у них родилась дочь. Однажды Коннора нашли мёртвым в трейлере, где он жил. Вокруг всё было покрыто непонятными чёрными потёками. Это случилось пять лет назад.       После этого зараза Диксонов, словно пройдя долгий инкубационный период, проявилась, наконец, и у самого Дары. Он пытался как-то объяснить это жене, и, по счастью, она его поняла. Не поняла она только одного — «дырки» могут быть очень опасны, так как высасывают цвета других людей, превращая их в такие же «дырки».       Возможно, смерть в автокатастрофе — не худшая смерть.       Одно из видений случилось у Дары прямо в моём кабинете. Я продолжал говорить что-то, хотя видел, что происходит нечто из ряда вон выходящее: у меня тоже есть особая чувствительность.       Мне удаётся успокоить его и разговорить, а ведь Диксон пришёл ко мне как к лайф-коучу. Диксону нужна была новая цель в жизни.       Но, в конце концов, он рассказывает мне всё, как оно с ним происходит, и я понимаю, что дело тут даже не в коучинге. Магия притягивает магию. И ему определённо надо было выговориться.       И всё же, когда мы расстаёмся, договорившись о следующей встрече, я думаю об этих рысьих глазах и «иксе». О том, как Дара смотрел на меня, вцепившись в мою футболку.              — Очередной сложный клиент? — спрашивает Криденс вечером, метнув в меня косой взгляд через стол.       — Да уж, — говорю я, всё ещё переваривая то, что случилось несколькими часами раньше. Я смотрю на Криденса и пытаюсь отогнать видение Дары с его плечами. Ну, надо же, как он меня зацепил… я снова склоняюсь над ежедневником и в десятый раз просматриваю расписания занятий на эту неделю.       — Эй, — Криденс подходит ко мне и, обняв, кладёт голову на плечо. — Всё настолько сложно?       — Честно говоря, я устал, — мне бы самому хотелось в это верить. Я захлопываю ежедневник и закрываю глаза. Почему-то мне не хочется смотреть Криденсу в глаза.       — Ну ладно, — он, кажется, сомневается. — А как насчёт расслабиться по-настоящему?       Я вздыхаю.       — Боюсь, сегодня я не герой…       Поэтому мы просто пересматриваем «Человека, который смеётся» с Конрадом Фейдтом и идём спать.       

***

      Дара один в опустевшей квартире. Он задумчиво посасывает бутылку пива и даже особо не пытается прогнать призраки Персиваля Грейвза, которые то и дело встают у него перед глазами. Нет, ну он сразу же всё понял. Нормальный мужик. Не посчитал Дару психом. С ним можно поговорить. С кем бы ещё Дара мог поговорить вот так?       С Коннором? Коннор, как и отец, считал Дару «слишком мягким». Издевался над ним. Оно и понятно — с такими-то глюками…       И даже с Мэдди. Даже с Мэдди не мог бы. А Лауру только бы испугал такими разговорами. Да и слишком она мала… была.       Хватит думать о мертвецах, Дара. О тех, кто ушёл и уже не вернётся.       Следующая встреча завтра, в семь тридцать вечера. Чёрт бы побрал эту ремонтку.       Дара запрокидывает голову на спинку кресла и смотрит в тёмный потолок, расчерченный фонарными бликами.       

***

      Мы встречаемся не в Центре Медитаций, а просто в баре. Непринуждённая обстановка делает общение более лёгким. Я стараюсь постепенно — потому что знаю, как часто люди воспринимают это в штыки — донести до Дары мысль о том, что дар, которым обладает его семья — это не проклятие. Он криво усмехается.       — Не проклятие, Персиваль? Все они мертвы. Все умерли раньше, чем состарились. Деду было сорок два. Отцу — сорок пять. Мать умерла ещё раньше. Моему старшему брату было тридцать семь. Моя жена и дочь мертвы, Персиваль. Лауре было десять. Мне сейчас тридцать пять, и сколько мне осталось?       — И всё-таки, это именно дар. Ведь ты видишь самую суть. Ты можешь оберегать людей…       — Кто поверит мне, Персиваль?.. «Дырки», когда их подстрелишь, рассыпаются — так говорил мне брат. Но я не знаю, можно ли ему верить. Сам я пока что не убил ни одной. Та, которую я увидел на дороге… не знаю, что с ней стало. Я вырубился, Персиваль, я уже почти воссоединился с Мэдди и Лаурой, с ними, Персиваль, а не с моей грёбанной семейкой, которой место в Аду. Именно потому, что никого в жизни не убил…       — Но ведь… если это и правда ходячие мертвецы, «дырки», пустòты, то это и не будет убийством…       — Какой ты кровожадный, а, Персиваль? — Дара ухмыльнулся.       — Я просто пытаюсь доказать тебе, что ты обладатель уникальных способностей, и что, возможно, миру нужно то, чем ты обладаешь.       — Кем я обладаю? — невпопад пробормотал Дара, глядя в стакан. — Я ещё никем не обладаю…       Я почувствовал, что что-то поменялось в нём. Дара вздохнул, залпом допил содержимое своего стакана и соскочил со стула на пол.       — Тупой бар, — подытожил он.              Мы идём по улице, продолжая разговор — вернее, я продолжаю, а мой спутник молчит — когда Дара вдруг хватает меня за руку и утаскивает в подворотню, даже не подворотню, а узкий просвет между домами, где мы становимся вплотную друг к другу.       — Тихо! Сейчас тут… пройдёт… «дырка»… и ты мне скажешь, мастер по уникальным способностям, что ты видишь…       Мы замираем. Какое-то время ничего не происходит, а затем мимо нас проходит человек. Обычный человек. Дара мотает в его сторону головой и делает знак глазами. Я пытаюсь сконцентрировать все свои магические навыки, но никак не могу сосредоточиться, поскольку Дара стоит слишком близко.       — Не получается, — шепчу я. — Я не вижу ничего особенного…       — Ах ты, мастер, — шепчет в ответ Дара, от него пахнет выпитым виски.       В следующий момент мы целуемся так, словно от этого зависит наша жизнь, и я понимаю, что несмотря на всю видимую неправильность этих действий (я не завязываю отношений с клиентами кроме деловых; мы видимся второй раз в жизни; мы в какой-то грязной подворотне; у меня Криденс) я, по-настоящему, ничего не могу противопоставить им в ответ, потому что мне хочется, хочется Дару прямо здесь, между этими кирпичными стенами, хочется, чтобы было жёстко и экстремально, и, чёрт возьми, я нашариваю в кармане джинсов презерватив и увлекаю Дару вглубь проулка, и вижу, то тут, то там, следы таких же внезапных решений в виде использованных «резинок», но только Дара ворчит, как рысь, и наваливается на меня, прижимая к стене…       И ещё я знаю, что Криденс сразу всё поймёт. Что это, чёрт возьми… измена.       Мысль об этом обдаёт меня морозом.       В это же мгновение взгляд Дары меняется. Он отстраняется от меня.       — Ты мог бы сказать, что у тебя кто-то есть. Кто-то… важный.       — Ты не спрашивал… но… как ты догадался?       — Твой цвет. Это не объяснить. Это парень?       — Да.       — Значит, я правильно понял…       Я вздыхаю. Даже не знаю — с сожалением или с облегчением. Застёгиваю рубашку.       Мы выбираемся из подворотни и продолжаем путь.       Какое-то время мы оба молчим, затем Дара подаёт голос.       — Знаешь, мастер, это была не «дырка». Обычный человек. Разглядывать нечего.       — Тогда зачем?       — Мне всё казалось, ты на меня смотришь как-то… вроде как, запал, что ли.       Хорошо, что мне не двадцать, и я уже не краснею.       — Не буду скрывать, Дара, мысль мелькала.       — Даже несмотря на твоего парня? А если бы я оказался грёбаным гомофобом?       — Мысли и действия не всегда равнозначны. И я не думаю, что человек с твоим даром может быть гомофобом. Или расистом. Или последователем иных шовинистических движений.       — Почему это?       — Потому что ты видишь суть, а это важнее.       Дара остановился. Прикрыл глаза, словно собираясь с мыслями. И снова вперился в меня своим рысьим взглядом.       — А, знаешь, мастер… ты прав.       — Насчёт чего?       — Насчёт всего. Насчёт сути и… дара. К чертям. Мне больше нечего бояться. Мне некого терять. Тебе, вот, есть — ты береги их. Тех, кто тебе дорог. А мне — нет, мне нечего. Наверное, это было благословение божие, не проклятие. Благословение для Мэдди. Для Лауры. Потому что они никогда не узнают, что Дара Диксон — такой же, как и все Диксоны — убийца.       Я молчал. Я ждал вывода.       — Потому что посмотрел я на тебя, Персиваль, и понял: ты тоже тот ещё псих, но ведь живёшь и пользу приносишь. Так что к чертям.       Он взял меня за обе руки, тряхонул, и, притянув к себе, заключил в медвежьи объятия. Затем развернулся и быстрым чётким шагом направился прочь. Обернулся у дальнего фонаря и, подняв руки вверх, прокричал:       — К чертям!..       И исчез в темноте.              Я пришёл домой довольно поздно, но Криденса ещё не было, он ходил на какой-то концерт. Когда он вернулся, взбудораженный, пропахший потом и марихуаной, и сразу полез целоваться, я вспомнил слова Дары: «Ты береги их» — и прижал к себе Криденса как можно крепче.       

***

       Странная всё-таки профессия, «лайф-коуч». Вроде бы и не сделал этот Грейвз ничего такого — ну мало ли, поговорили, выпили, — а в голове у Дары прояснилось.       Дара съездил в трейлер брата и достал припрятанный винчестер. На рукоятке были вырезаны два слова: «veritas»и «aequitas», «истина» и «равенство», в переводе с латыни.       Дара помнил, где в последний раз он видел «дырку».       Пора уже проверить, правда ли то, что говорил брат.       

***

      — Мистер Грейвз!       — Да, Марша?       — Вам пришла открытка…       — Спасибо, Марша…       Я взял у Марши Смит, девушки на ресепшене Центра Медитаций, открытку, пришедшую на адрес центра и моё имя. Картинка: индейский мальчуган в обнимку с рысью.       На обороте было всего несколько слов:       «Они и правда рассыпаются.       Спасибо!       ДД       P.S. А твой центр — голубой.»       «Так вот откуда ты решил,» — хмыкнул я про себя.       День обещал быть хорошим.