***
И в очередной раз Дин сидел на крыльце мотельного номера, крутя между пальцев своего верного боевого друга, — остро заточенное лезвие охотничьего ножа с эбеновой рукояткой красиво сверкало в лучах заходящего солнца, — и прислушивался к приглушенным крикам в помещении за довольно хлипкой дверью. В очередной (сотый, к слову) раз услышав громкий стук кулаком по столу и сопутствующие этому крики, он тяжело вздохнул и вздрогнул — на дворе был далеко не май-месяц. Черт, да сколько это будет продолжаться? — нормальная реакция любого нормального человека. Да хоть целый день, — не сомневаясь, ответил Дин, и бровью не поведя. — Это нечестно! Нечестно! Почему ты не можешь сделать всё сам?! Прекрати все на него скидывать, ты! — о да, этот истеричный сучий тон Сэмми использует только в ссорах с отцом. В крупных ссорах, причиной которых обычно становится Дин и его роль в очередной охоте. — Да как ты можешь так обращаться с ребенком?! Ну уж про ребенка было лишним. — Сэмюэль Кэррел* Винчестер, прекрати истерику. Ты будешь делать так, как говорю я. Дин уже взрослый человек, и он решает самостоятельно, что ему делать, а что нет. — Именно! Именно! Он сам должен решать! Сам! А всегда, да все это время, за него решаешь только ты! Он не чертов стойкий оловянный солдатик, он тоже человек и не всесилен. Почему ты этого не поймёшь-то, а?! — как бы Сэм себе горло не продрал такими криками, Дин нахмурился и почесал зудящую руку. — Я все прекрасно вижу и понимаю. Тебе стоит успокоиться. — Успокоиться? Успокоиться?! Ты вообще в порядке?! — Не говори со мной в подобном тоне! — Да кому ты нужен?! Боже, я готов поверить в Тебя, если ты прекратишь все это. — Он ранен! Ранен! Пуля прошла чуть левее кости, повредив мышцу! Он не может ей нормально двигать. А ты хочешь ещё, чтобы он сидел в засаде?! С ружьем в руках?! — У него ранена левая рука. — И что? Ах, да, ведь потерять левую руку это ничего, это же всего лишь левая рука, которой он и не пользуется вообще, особенно когда нужно практически пришить на место чертову правую руку! На миг стало очень тихо. Дину почудилось, будто даже птицы зависли в небе. Чёртов Сэмми, никогда не умел держать язык за зубами. — Какая ещё правая рука? Сэм застонал так громко, что Дин почувствовал, как раздражение отпускает его, уловив в голосе брата отчаянно-извиняющиеся нотки. Он покачал головой, продолжая пялиться в закат и слыша тяжелые и отрывистые шаги по паркету в сторону двери. Стремительный топот Сэмми сопровождал их. Дин вздохнул и, сложив лезвие в чехол из плотной кожи, поудобнее устроился на деревянных ступеньках. Ну, сейчас начнется. И не скоро закончится. Не скорее, чем обычно.***
После тяжелой охоты на стаю оборотней они остановились у Бобби, чтобы пополнить запас серебряных пуль, который, к слову, кончился очень и очень не вовремя, оставляя лишь возможность защищаться от зверей-сердцеедов (в самом что ни на есть прямом смысле) серебряными ножами. Из машины ещё не выветрился тяжелый запах крови, и они решили остаться на ночь. Лёжа на узкой одноместной кровати и пересчитывая на знакомом потолке все трещинки уже в десятый раз, Дин напевал Back in black, покачивая свисающей с матраса ногой. Наушники он забыл в салоне Детки и уже не решался спускаться, час ночи все-таки, да и половицы жуть как скрепят: этим звуком можно разбудить даже мертвецов с ближайшего кладбища. Он хмыкнул. В дверь постучали. — Ммм. Что там? Из прощелки приоткрытой двери показалась патлатая голова и рукав фланелевой рубашки в клетку. — Эмм, Дин? Дин закатил глаза и вздохнул: — Заходи. Подросток лет пятнадцати быстро пересек комнату, садясь на край односпальной кровати. — Я тут подумал, что… может… ну, может, я… — Что? — Дин смешливо приподнял бровь и скривил в ухмылке полные губы. — Чего ты там бормочешь? Говори громче. Сэм потеребил рукава рубашки и вздрогнул: — Х-холодно тут у тебя. Тихий смешок. — Это все? Парень будто сдулся, немного ссутулившись и пожав плечами. — Блин… ладно, иди сюда, — старший откинул край несоразмерно огромного одеяла, чуть подвинувшись в сторону приоткрытого окна. — Ныряй, рыбка. Младший шустро устроился рядом и, шумно вздохнув, накрыл одеялом ледяные ступни. Повернувшись полубоком к брату, он тихо спросил: — Болит ещё? Тот лишь лениво наклонил голову в его сторону. — Не больше, чем обычно.***
— Почему ты всегда слышишь только то, что хочешь слышать?! Джон недовольно поджал губы и впился острым взглядом в лохматую макушку младшего сына. Но, как ни странно, промолчал. Видно, все-таки почувствовал что-то похожее на угрызение совести своим куском черствого мяса в груди. Дин фыркнул и сморщился от режущей боли в ноге. Сэм дернулся в его сторону и кинул обеспокоенный взгляд, но остался на месте. Джон выдохнул со свистом, поведя плечом. Дин снова фыркнул и продолжил «операцию», зашивая широкую глубокую рану на бедре. Похоже, останется шрам. И почему всегда я? — он часто задышал носом, переживая очередную слепящую вспышку боли. Заскрипев зубами, чуть слышно застонав и прошипев ругательства. Джон скосил на него взгляд и, дернув щекой, буркнул: — Очень глубоко? Очищая зашитую рану от засохшей корки крови поданым Сэмом носовым платком, Дин мельком глянул на него и проскрипел: — Не глубже, чем обычно.***
Мягко скользнув рукой по боку Детки, Дин тихо улыбнулся и повернулся лицом к брату. Сэм стоял, облокотившись о заднюю дверцу машины, закинув руку на крышу и задумчиво смотря в даль, поглаживая нагревающееся на солнце темное покрытие. Светило уже заходило за горизонт, окрашивая целой палитрой красок небо, а прохладнее не становилось ни на йоту. Дин вдохнул тяжёлый и влажный воздух полной грудью, чуть сощурил глаза и вперился взглядом в горизонт. Он будто ощущал природу вокруг себя, тело казалось легким и немного непослушным: так бывает, когда застываешь между сном и явью, чувствуя, что начинаешь засыпать, но ещё не уснул, уже мерещатся какие-то смутные образы, немного затуманивая ещё видимую картинку реальности. Он слышал шум прибоя и шелест песка, чувствовал лёгкий аромат хвои и соли, влажной земли и сухого ветра, видел прекрасные оттенки красного по самому краю линии горизонта: сверху небо уже было розовато-сероватым, а прямо там, где солнце вовсю ласкается с океаном, красивым пятном расползается киноварь. Дин крепко зажмурился и снова открыл глаза, ловя взгляд Кастиэля, тихо притулившегося у открытой двери Шеви на сидении. Ангел, с умиротворением в глазах смотревший на него, мягко и почти нежно улыбался. И Дин отвечал. Ярче, чем обычно.