Хоть именем овладеть, если не удаётся завоевать душу. ©
— Дамы и господа, рады вас приветствовать на борту нашего лайнера. Стюардесса в аккуратной синей униформе повторяет эти слова на английском, а затем на французском, в то время как её коллега разносит по салону подносы с апельсиновым соком и шампанским вином. — Шампанское, будьте добры. Ганнибал берёт бокал с напитком, а Беделия вежливо отказывается. Когда стюардесса проходит дальше к следующим пассажирам, они обмениваются длинными понимающими взглядами. Его ладонь заботливо опускается на аккуратно сложенную руку Беделии, а затем Ганнибал подносит к губам шампанское и прикрывает глаза. Это их первое касание в другой, новой жизни. Беделия сама не знает, в качестве кого она пересекает Атлантический океан: новой любовницы взамен утраченных, опытного психотерапевта, возобновившего свою работу после непродолжительного перерыва, или сателлита вампира, на которого возложена обязанность поддерживать связи с миром людей. Может, все эти должности по сути своей и не особенно отличаются друг от друга. Выпотрошенный последним неудачным экспериментом — Беделия старательно избегает слова «роман» — и преследуемый силами охраны правопорядка, Ганнибал сейчас как никогда нуждается в поддержке, и Беделия не преминет воспользоваться этой слабостью. Точнее, Беделия уже воспользовалась, и, пока она будет держать в коготках хрупкое израненное сердце, хищная птица не сможет её заклевать. В Париже они снимают квартиру как семейная пара, хотя по паспортам у них разные фамилии. Ганнибал часто уходит днём или вечером, и Беделия не спрашивает, налаживает ли он новые связи или просто колесит по городу на большом чёрном мотоцикле в попытке избавиться от лишних мыслей. Беделия читает книги с планшета и пьёт дорогое вино, а ещё изучает каталоги французских бутиков и музеев, хотя не посещает ни первые, ни вторые. Одним вечером, когда Ганнибал не возвращается с очередного званого вечера, Беделия наносит маску для лица и принимает ванну. Затем выпивает порцию йогурта с лесными ягодами и мирно засыпает на их постели из золотистого шелка. Она не задумывается о том, что случится, если Ганнибал погибнет, будет арестован или попросту бросит её — Беделия приняла решение переживать проблемы по мере их поступления. Она спит долго и крепко, и ей снятся тёплые песчаные берега. Ганнибал возвращается утром и протягивает Беделии новые документы, согласно которым они теперь действительно женаты, и их имена — Роман и Лидия Фелл. Беделия пробует своё новое имя на вкус, и оно кажется ей приятным и плавным, как патока. Каковы были последние минуты или часы жизни Лидии, Беделию волнует не больше, чем вчера вечером волновало, чем занят Ганнибал. Люди умирают каждый день, глупо было бы переживать из-за каждой отдельно взятой смерти. — Утро отличное время для прогулки, — сообщает Ганнибал воодушевлённым тоном и удаляется в соседнюю комнату, чтобы переодеться. Беделия знает, что возражения не принимаются и, заколов волосы, направляется в душ. — Меньше шансов, что нас кто-либо опознает, — добавляет её фиктивный муж, когда они пересекаются в коридоре. В Балтиморе минус два, в Париже плюс двенадцать. Женщины придерживают шляпы, срываемые лёгким ветерком, а молодёжь бежит на учебу, укутавшись в болотного цвета парки. Ганнибал с Беделией останавливаются рядом с внушительными воротами, за которыми виднеется старинное кирпичное здание. Их постоянно расталкивает поток студентов, опаздывающих на первую пару. Парень спорит с охранником, предъявляя свой студенческий билет. — Школа изящных искусств, которую мне так и не суждено было окончить, — с лёгким сожалением сообщает Ганнибал, кивая головой в сторону здания. — У каждого свой путь, — мягко отвечает Беделия. — Возможно, без определённого опыта в твоей жизни ты не стал бы тем человеком, которым считаешь себя сегодня. Ганнибал тоже против обыкновения мягок, возможно, это компенсация за прошедшую ночь, или он попросту устал. Тем не менее, он время от времени берёт Беделию под руку или придерживает за талию, отстраняя от проезжающих велосипедистов. Они минуют музей Родена и ещё какую-то достопримечательность, название которой ничего не говорит Беделии, а затем внезапно заныривают в фешенебельный магазин. Ганнибал о чём-то переговаривается с продавцом, а затем, недовольный результатом, берёт визитку, и они с Беделией покидают помещение. Консультант в бутике неподалёку оказывается более сговорчивым — это центр города, и за деньги, которые оставляют посетители, они заслуживают достойный сервис. Им приносят три модели светлых пальто, и Ганнибал, не спрашивая мнения Беделии, выбирает чисто белое. В примерочной он так же бесцеремонен, командными уверенными движениями снимая её верхнюю одежду и застегивая на ней пуговицы пальто, слишком большие и выразительные для этой модели. Через пятнадцать минут к комплекту добавляется синий шарфик и такой же синий пояс. Они стоят перед зеркалом, и Ганнибал с выражением сытого кота приобнимает Беделию со спины. Его руки покоятся на её плечах, сминая только что приобретенное пальто, и Беделия отчетливо видит себя в громадных когтях хищной птицы. Они обмениваются взглядами через отражение в зеркале, и в глазах Ганнибала — непреклонность. Для него не станет вопросом убить Беделию, если той не понравится его подарок или же тон его голоса, которым он говорит, что белый цвет идеально сочетается со светлыми локонами волос. Беделия находит подобное сочетание безвкусным, но не смеет об этом даже заикнуться, и не только потому, что Ганнибалу удаётся выглядеть великолепно даже при самом диком несочетании цветов и узоров. Главную причину и суть своей миссии Беделия осознает только сейчас — она просто кукла в кукольном домике, Ганнибал будет трогать её волосы, покупать платья и выгуливать по Парижу, пока игрушка не потеряет свою ценность. Беделия — Шехерезада, которой нужно каждый день выдумывать новую сказку, чтобы не быть съеденной. На кассе Ганнибал расплачивается картой и просит отправить старые вещи Беделии по их парижскому адресу. На смотровой площадке Эйфелевой башни гораздо прохладнее, чем на Марсовом поле перед ней. Ветер раздувает недавно уложенные локоны, волосы щекочут лицо, но, оборачиваясь к Ганнибалу, Беделия улыбается — даже принимая его правила игры, она не проживёт долго, если будет постоянно запуганной. Беделия подставляет лицо ветру и заинтересованному взгляду Ганнибала; улыбаясь, она думает о том, что однажды установит свои правила игры. — Две прекрасных женщины прямо передо мной в это утро, — отвечает на её улыбку Ганнибал. — Ты и Франция. Тёплые влажные губы соприкасаются друг с другом. Их поцелуй — медленный и мягкий, глубокий и неспешный, они погружаются языками друг в друга, будто бы не замечая окружающих их людей. Вполне возможно, при подобных обстоятельствах Ганнибал счёл бы такое поведение грубостью, но сейчас, приобнимая Беделию, он шепчет прямо ей на ухо: — Именно здесь я когда-то поцеловался впервые в возрасте, гораздо более позднем, чем тот, в котором рекомендуют это делать в первый раз. — Это было тоже после убийства, — таким же полушёпотом отвечает Беделия, а окружающие люди так поглощены видом Парижа, что не обращают внимания на их перешёптывания. Какая-то молодая парижанка смущённо улыбается, видимо, приятно удивлённая тем, что даже прожив всю жизнь, женатая пара может ворковать на людях, как новобрачные. — В молодости я отвратительно придумывал алиби. Кинув последний завороженный взгляд на Париж, Ганнибал направляется к дверям лифта. Чувства Беделии — двойственны. Её колет то, что вся сегодняшняя прогулка по городу была не более чем попыткой Ганнибала вернуть себе всего один случайный момент прошлого, а преображение Беделии — способом придать ей облик той, другой, с которой сам Ганнибал уже никогда не встретится. И в этот же момент Беделия понимает, как именно она может победить.***
Квартира во Флоренции — не съёмная. В ней гораздо больше комнат, и она обставлена куда дороже. Беделия неравнодушна к роскоши, но даже ей начинает казаться, что она обитает в музее. Резная мебель, многочисленные статуэтки и отдельный будуар с трюмо, туалетным столиком и аккуратным шкафчиком для нижнего белья. Любопытно, кому ранее принадлежала эта комната, стены которой, кажется, впитали в себя цветочные ароматы. Некоторые книги на длинных рядах полок датированы позапрошлым веком. Кому принадлежит квартира, в которой они живут? Если семейству Лектер, то органы правопорядка очень скоро обнаружат их присутствие. Беделия приподнимает левую руку и сквозь пальцы изучает узоры на расписных потолках. На безымянном — фейковое обручальное кольцо, но камушек на нём — настоящий и очень дорогой. Драгоценности не спасут Беделию, если однажды ей придётся стать завтраком или ужином. Суждено ли ей умереть под этими потолками, изучая кроваво-красные узоры и витиеватые линии на шерсти мифических животных? После благотворительного бала Ганнибал следует за Беделией в туалетную комнату, привычно игнорируя само понятие личного пространства. Она присаживается на пуф перед зеркалом, будто бы не замечая устремлённый на неё испытующий взгляд. — В комнате матери пахло мебельным полиролем с лимонным маслом, пахло духами… Лепестки роз и свежесть бергамота. — Ты рассказывал об этом ещё в Балтиморе. — Беделия оборачивается через плечо и пытается одарить его тёплым взглядом, которым должна была смотреть на него мать. Она прилагает максимум усилий, чтобы сквозь добродушную маску не прорвался ужас воспоминаний о том дне, когда Ганнибал произнёс эту фразу впервые. — Весной, когда ночь становилась всё короче, а рассвет наступал с каждым днем всё раньше, мы с учителем измеряли во дворе длину тени от гномона и рассчитывали, в котором часу утренний свет будет проникать в мамину комнату. — Ганнибал прикрывает глаза, а кончик языка облизывает губы и сразу же пропадает. — Мы так делали одну весну, затем вторую, а третьей весной её не стало. Ганнибал наклоняется над Беделией, убирая локоны справа от шеи и вдыхает аромат её парфюма — может быть, именно запах и был решающим фактором, благодаря которому он выбрал себе в компаньоны Беделию. Она откидывает голову назад, слегка склоняясь на его руку, позволяя наслаждаться собой. Этот эпизод так похож и не похож одновременно на тот вечер в Балтиморе, когда Ганнибал заботливо вытирал с её лица кровь их бывшего пациента. — Ты запомнил её навсегда молодой, — продолжает Беделия, когда Ганнибал аккуратно расстёгивает замочек на её украшении. — Каково было её имя? — Симонетта, — улыбается он с лёгкой грустью в глазах. Ганнибал крутит в руках подвеску и так и не может вспомнить, что именно собирался с ней сделать. Они с Беделией опять переглядываются через зеркало, и это мешает ей поймать его взгляд. Когда к Ганнибалу возвращается самообладание, и он укладывает украшение на нужную полку, Беделия решает, что больше не позволит ему прятаться в отражении. Она оборачивается через плечо и кидает почти что фривольно: — Платье. Ганнибал заботливо ведёт вниз застежку между двумя половинами золотистой ткани, но не в интересах Беделии позволять большее. Не сейчас, когда игра для неё только начинается. Впереди — ещё тысяча и одна ночь, на которые Беделии нужно будет выдумывать всё новые сказки. Следующий её целомудренно-повелительный взгляд заставляет Ганнибала покинуть комнату. Прикрывая дверь, он наблюдает, как Беделия приспускает верх платья, но уже не может видеть её отражение.***
Когда есть деньги, заказывать еду на дом легко, даже если речь идёт о достаточно редких деликатесах, на которые не скупится «второй Рим». Курьеры являются единственными гостями Беделии, и она никак не может решить, ей удобнее самой забирать пакеты, чтобы отнести их на кухню, или просить доставщиков сделать это вместо неё, а затем слишком дотошно и слегка брезгливо протирать идеально гладкий паркет. Единственный магазин, который посещает Беделия, — «Vera Dal 1926», который располагается на Виа Сан-Джакопо возле моста Санта Тринита. Она следует узкими улочками, минуя однообразные трёхэтажные домики с черепичной крышей, затем пересекает просторную площадь с яркой каруселью. Беделия привычно улыбается патрульному полицейскому, кивающему ей в ответ. Иногда, завершив покупки, она отправляется на свою любимую скамейку на вокзале. Поправляя пальто, Беделия садится на одно и то же место, показательно выставив перед видеокамерами пакет, на котором виднеется название магазина деликатесов. Этот ритуал стал её вредной привычкой и одновременно её жалкой подачкой собственной совести. Беделия не будет себя больше обманывать — сдать властям Ганнибала она желает куда меньше, чем оставить его себе. В интернет-магазинах Беделия заказывает только блузы и нижнее бельё. Она привыкла следить за собой, даже когда в Балтиморе могла неделями не покидать свой дом. Равно как и привыкла развлекать себя, не ощущая ни недостатка чужого внимания, ни перенасыщенности собственной компанией. Ганнибал теперь постоянно вертится около Палаццо Каппони, желая занять место «сбежавшего» с женщиной старого куратора, а Беделия пьёт вино и слушает на граммофоне старые пластинки семьи Лектер. Когда она прикладывает сантиметр к собственной груди и талии, то понимает, что похудела за последние месяцы. Но это не подталкивает Беделию добавить в рацион мясные блюда, а только стимулирует увеличить километраж прогулок по городу. Она уже может восстановить в памяти внешний вид и убранство многочисленных базилик и церквей, Беделия ощущает себя немного ближе к выдуманному людьми богу, в то время как настоящий бог посещает её лишь ночами или ранним утром. Молодёжь может позволить себе носить наушники, но они будут в абсолютной дисгармонии с недавно приобретённой синей шляпой с широкими полями. Беделия придерживает её, когда поднимается ветер, и слегка наклоняет вперёд голову, когда не желает встречаться глазами с прохожими. В те вечера, которые Ганнибал проводит дома, он часто играет на клавесине, и Беделия во время прогулок может восстановить в памяти запомнившиеся ей мелодии. Поэтому её моцион наполнен музыкой и абсолютной неспешностью старого города. При наличии денег Беделия предпочла бы ужинать в ресторанах или заказывать ресторанную еду на дом, но приготовление пищи является любимым времяпровождением Ганнибала. Он может часами подбирать наиболее подходящий гарнир к мясу, соус к салату или сорт вина, который бы в гармонировал с оттенками вкуса основного блюда. Каждый приготовленный ужин — это перформанс, сюжет которого перекликается с историей блюда или напитка, повесть, рассказанная при помощи кулинарии. Ужины Ганнибала — настолько же вычурное театральное представление, как наряды Беделии. Они оба стараются для единственного зрителя, но от этого игра только интереснее. Беделия получает удовольствие, когда она удивлена ужином, и не меньше — когда может удивить. Сегодня на ней — длинное вечернее платье из кремового шёлка с узким, но глубоким декольте и вышитыми узорами. Волосы уложены в высокую прическу, а кабошоны в серьгах отражают огонь камина. Беделия ловит себя на мысли, что их общение с Ганнибалом — не диалог, а два монолога, они просто отражают сияние друг друга. Ганнибал погружается в самовосхваления по поводу собственного исключительного вкуса и предусмотрительности, а Беделия наслаждается его изучающе-заинтересованными взглядами в сторону её декольте. То ли Ганнибал не скрывает свой интерес, чтобы подразнить Беделию, то ли считает, что естественные вещи не должны вызывать смущение. Когда он подносит к лицу бокал и вдыхает аромат напитка, Беделия заводит руки за шею и расстёгивает две аккуратных пуговицы, на которых держится верхняя часть платья. К моменту, когда Ганнибал глубоким глотком запивает последнее блюдо, кремовые шлейки спадают вниз, обнажая белую аккуратную грудь. — Твоя мать кормила тебя грудью, Ганнибал? — спрашивает Беделия неизменно светским тоном, будто бы они сейчас на сеансе либо на приеме. Ганнибал отставляет бокал, и на его лице опять появляется тот же отдалённо-меланхоличный взгляд. — Если погрузиться в самые ранние воспоминания, — говорит он, — мне кажется, что я смогу вспомнить её грудь на фоне облаков и почувствовать прикосновение краешков её блузы на своем лице. Беделия приподнимается со своего места, но направляется не к Ганнибалу, а опирается спиной об торец стола, играя с бокалом Château d'Yquem в руках. Ганнибал следует её призыву и приподнимается вслед за ней, устраиваясь лицом к лицу с Беделией, так что она оказывается заперта между массивным телом Ганнибала и твёрдой столешницей. В таком положении разница в росте между ними особенно ощутима, он давит на неё, поглощает одним своим взглядом, своим присутствием. Тем не менее, Беделия добилась желаемого — они наконец смотрят прямо друг на друга, а не пересматриваются через зеркало, подобно тайным агентам. Она жаждет видеть все нотки эмоций на его лице. Ганнибал не двигается — он ожидает, какой же будет следующий ход, как именно сыграет Беделия. Она проводит рукой по приоткрытым губам, и на пальцах остаётся согретое во рту сладковатое вино. Напиток ощущается липким и грязным, как и то, что делает Беделия. Влажные пальцы касаются груди и капля вина повисает на соске подобно золотистому кабошону. Фокус срабатывает, и Ганнибал прикрывает глаза, слизывая вино с её груди. Касание аккуратное и будто бы нежное. Беделия бережно кладёт его руку на вторую грудь, но её раздражает сдержанность движений. Между ними снова стена, и сейчас их обоюдная отстранённость не возбуждает, а только мешает. — Сильнее, — командует Беделия. — Дети впиваются в соски подобно маленьким акулятам. Со второго раза Ганнибал верно понимает её указания и делает именно так, как ожидает Беделия. Укусы не достаточно сильны, чтобы оставить видимые повреждения, но удовлетворительны, чтобы вызывать болезненные стоны и растекающуюся по телу истому. Рукой Беделия скользит в вырез платья и начинает ласкать себя. В эту минуту они едины, и в то же время — будто отдельные вселенные. Беделии наплевать, о ком именно думает сейчас Ганнибал и кого представляет, раз он делает в точности то, что ей необходимо. Сжимает губами и зубами один сосок, затем второй, параллельно прокручивает первый сильными пальцами. Сначала за часовой стрелкой, потом в обратном направлении. Беделия заключена в небольшом пространстве между твёрдой столешницей, на которой она боится перевернуть бокалы и тарелки с едой, и большим статным телом Ганнибала, так и не соблагоизволившим расстегнуть на себе ни единой пуговицы. Беделия попалась в хитросплетение рук и пальцев; руки Ганнибала на её груди и бедрах, её собственные пальцы в его волосах, на шее, погружаются цепкой хваткой, прижимают сильнее. Она ласкает себя в привычном темпе — пару движений внутри, одно снаружи. Влага растекается по внутренней стороне бёдер, и пальцы скользят плавно и легко. Одновременно хочется и достигнуть пика удовольствия прямо сейчас, и растянуть это наслаждение, запомнить все оттенки ощущений. Хрупкая наигранная беспомощность, болезненные укусы на сосках, сладкий вкус вина на языке. Беделия изгибается в его руках, и оргазм проходит по её телу несколькими затихающими конвульсиями. Когда дыхание Беделии выравнивается, Ганнибал отстраняется и возвращается на своё место, чтобы завершить прерванную трапезу.***
Ванная комната в их флорентийской квартире также стремится приблизиться к произведению искусства, и попеременно напоминает Беделии то королевские хоромы, то музей-аптеку, в которой завариваются дивные снадобья. Садистская забота Ганнибала и тут нашла себе применение в подборе многочисленных шампуней, гелей для душа и кремов для тела, о существовании которых даже искушённая в этой области Беделия не имела понятия. Она списывает это незнание на разницу в ценниках приобретаемой косметики — в Балтиморе Беделия не могла бы себе позволить такие излишества, как крема, изготовленные по индивидуальному заказу, или же пару бокалов «Батар Монраше» к ужину. Беделия пропустила сам момент, когда золотые узоры на стенах, большое, во весь рост зеркало и медная, на ножках ванна стали ежедневными свидетелями их с Ганнибалом близости. Всё начинается с того, что Ганнибал просто наблюдает, опираясь на косяк двери, а затем Беделия выпроваживает его своим строгим взглядом, который стал привычным с их разговора в стенах будуара. Со временем она позволяет наблюдать за тем, как она раздевается и погружается в пахнущую жасмином теплую воду. Сейчас же Ганнибал сам, проверив рукой температуру воды, медленно расстёгивает застежки бюстгалтера, и Беделия решительно не знает, как они пришли именно к этому ритуалу. Больше ничего не происходит — никаких грязных щипков или якобы случайных полапываний, которые можно было бы ожидать от любого другого мужчины. Только чистое, бережное ухаживание. Случайному наблюдателю могло бы показаться, что со стороны Ганнибала это подчинение, но Беделия знает, что его забота является ничем иным, как истинным проявлением власти. Власть в руках того, кто задает правила игры, и Беделия вновь вспоминает аллегорию про кукольный домик. Она — его любимая игрушка в отсутствие других, более интересных игр, но сегодня Беделия обещает себе задать постоянно волнующий её вопрос. — Когда ты так делал впервые? — спрашивает она, подставляя плечи под плавные движения мягкого спонжа. — Много-много лет назад. Беделия оборачивается через плечо и встречается с мягкой и даже немного влюблённой улыбкой. Она не знает, кому именно предназначается его влюблённость на этот раз, но чувствует, что Ганнибал близок к тому, чтобы поведать ей всю историю с самого начала. Поэтому Беделия прикрывает глаза и подставляет спину под его касания, а своё внимание — под его слова. Сегодня она позволит заменить зрительный контакт тактильным. — Когда мне было три года, — начинает свой рассказ Ганнибал, — родители подарили мне сестрёнку. Я находил её уродливой, похожей на сморщенную белку и постоянно просил маму отнести её туда, где её взяли, — к белкам. Беделия чувствует, как мягкая улыбка Ганнибала переходит к ней, хоть тайные чувства не обманывают её, и окончание этой истории будет отнюдь не радостным. — Родители принадлежали к графскому роду, владели поместьем и рентой, достаточной для проживания. Основной их капитал находился во Франции, а среди местных чиновников было достаточно знакомых, чтобы национализация в Литве практически не задела их владения. У нас был повар и служанка, а для присмотра за сестрой мать пригласила отдельную няню. Тем не менее, видимо, для того, чтобы привить мне то ли любовь к сестрёнке, то ли любовь к чтению, мама заставляла меня читать сестре книги. Я сидел рядом с её кроваткой и читал вслух литовские сказки. Чтение мое было ещё медленное, по слогам, но я был уверен, что сестре нравятся истории. На самом же деле она ничего не понимала и только радостно дрыгала ручками и ножками под убаюкивающий тембр моего голоса. — Её первым словом было твоё имя? — Не помню, но, вероятнее всего, именно так и было. — Ганнибал в ответ мягко смеётся. — Мы практически всё время проводили вместе, и она постоянно звала меня «Анниба! Анниба!», когда ей было нужно что-либо, и потом уже я обращался к нянечке. Я учил её завязывать шнурки на ботинках и правильно пользоваться носовым платком. Когда мне было шесть, а сестре — три, мама привела меня к маленькой медной ванночке на ножках и показала, как набирать и сливать воду, как разводить шампунь и проверять рукой температуру воды. Ганнибал погружает руку в мыльную воду, а затем придерживает Беделию за шею, чтобы она могла запрокинуть голову. — С тех пор это стало нашим ритуалом — только для меня и сестры. Я не позволял ей принимать ванну одной и не разрешал купать её никому другому, кроме меня. Говорят, что маленькие дети не любят водные процедуры, но моей сестре купание ужасно нравилось; она радостно улыбалась, взбивая ручками пену. В три годика сестра никогда не расставалась с подаренным мамой браслетом, но в ванной она снимала украшение и выдувала сквозь него мыльные пузыри. Позже браслет стал маловат, но сестра никак не хотела нарушать ритуал, и тогда мы начали делать иначе. Он берёт левую руку Беделии и складывает большой палец с указательным так, чтобы получилось кольцо, а затем болтает её кистью в мыльной пене. Когда Ганнибал приподнимает руку, между пальцами оказывается натянута тонкая блестящая плёнка. Складывая губы трубочкой, он дует на плёнку, и из колечка разлетаются большие и маленькие мыльные пузыри. — Подобно тому, как стареющая вместе пара не замечает появляющихся морщин и седых волосков друг у друга, так и мы не замечали собственного взросления. Мы росли одновременно и видели друг друга каждый день, поэтому пропустили момент, когда наши купания должны были обрести неприличный оттенок в глазах обычных людей. В том возрасте, когда для большинства подростков противоположный пол был загадкой, а любые упоминания о физиологии — табу, мы без стеснения изучали тела друг друга, находили общие черты и нарастающие со временем отличия. Я наблюдал за ней без нотки пошлости, как за прекрасным распускающимся цветком. Мы касались друг друга одними кончиками губ и обещали, что когда вырастем, никогда не женимся и будем любить исключительно друг друга. — Сколько лет тебе было, когда ты делал это в последний раз? — спрашивает Беделия и сразу же ощущает, как цепко сжимаются пальцы в её волосах. — Мне было пятнадцать, ей — двенадцать, — отвечает Ганнибал после некоторого молчания, — и её сердце уже не билось. Это было через четыре года после того, как погибли наши родители. Меня расстроила их смерть, но эти годы были лучшими в моей жизни. За достойное вознаграждение нянечка оформила опекунство, но воспитывать нас было поздно. К этому моменту мы уже случились: и с окружающим миром, и друг с другом. Самое великолепное заключалось в том, что мы были не просто кровными братом и сестрой, мы были одной породы. Мы играли в игры. — Заманить, довести до грехопадения, уничтожить, — продолжает за него Беделия, и Ганнибал усмехается в ответ самым уголком губ. — Дело редко доходило до физического уничтожения. Нам нравилось ставить эксперименты над людьми, и, вне зависимости от полученного результата, мы получали истинное удовольствие, если игра шла по составленному нами плану. Миша никогда не предавала меня. — Он снова замолкает. — Но она манипулировала мной так, чтобы я предал самого себя, позволив ей играть в игры, до которых она ещё не доросла. Беделия вдыхает. С этим вдохом она запоминает, поглощает очередное имя, чтобы забрать, оставить его в себе. — Её… «Убили или изнасиловали?» — хочет спросить Беделия, но не позволяет произнести это вслух. — И то, и другое, — отвечает Ганнибал, будто бы прочитав скользившие в вопросе недосказанности. — Ты знал, кто убийца, и поймал его, — продолжает Беделия, поскольку Ганнибал бессильно опускает руки на бортики ванной, не в силах произнести ни слова более. — Но любая месть не могла отменить случившееся. Она была осквернена, и ты искал метод, как почтить её, как выразить свою любовь к ней, а затем нашёл единственный доступный тебе способ полюбить её… — Оставить её навсегда внутри меня, — в тон ей завершает Ганнибал, высказывая самое главное, всю суть своего поступка. Беделии само действо кажется ужасным, но мотивация, любовь, породившая этот поступок, звучит в её голове подобно прекрасной музыке. — Какова была твоя сестра на вкус? Беделия смотрит на него снизу вверх, пытаясь словить сожаление или восторг в его отрешённом взгляде. Ганнибал не успевает ответить, прежде чем Беделия закрывает глаза, и погружается в мыльную воду, оставляя на поверхности мелкие пузырьки. Беделии интересно, думает ли Ганнибал в этот момент о том, как в детской кастрюльке закипает суп.***
Они обнаруживают друг друга всё в той же спальне, но нечто существенное меняется. Объятия. Оказавшись в сплетении её приветственно раскрывшихся рук, Ганнибал попадает в плен. Беделия прижимает его к себе и ласково поглаживает ладонью по спине. В её движениях скользит тёплое, заботливое отношение сестры, и сами их объятия похожи на приветствие двух близких людей, которые встретились спустя года. Касания не имеют ничего общего с пылом любовников, отдающихся желаниям друг друга; прикосновения ни капли не похожи даже на те странные несдержанные ласки, которыми сопровождался один из их совместных ужинов при свете свечей и камина. Ганнибал и не думает сопротивляться, когда пальцы Беделии расстёгивают верхнюю пуговицу его рубашки, потом ещё одну. Он не кажется смущённым даже в момент, когда оказывается перед ней полностью обнаженным, а она всё так же изучающе-бережно поглаживает его волосы на груди, а затем проводит рукой по линии подбородка. Ганнибал не произносит ни слова, но для Беделии не составляет тайны, какое имя он желает выдохнуть в её губы. — Доверие — слишком сложная вещь для тебя, Ганнибал, — произносит она голосом психотерапевта. Беделия развязывает пояс на собственном халате, а затем заводит его руки за спину и привязывает к спинке кровати. Ганнибал вынужден опуститься на кровать коленями, чтобы не потерять равновесие, в то время как Беделия ложится прямо перед ним и изучает его любопытным взглядом. Она попробует относиться ко всему происходящему просто как к терапии, ведь в их близости нет ничего большего; они просто закрывают гештальт. Ганнибал красив. Беделия не может не признаться себе в том, как же он красив. Насколько он прекрасен покорным: связанные за спиной руки, согнутые в коленях ноги, свисающие между ними яйца и наливающийся кровью член. Голова опущена, но Беделия и не пробует разгадать его мысли. Она напоминает себе: сегодня любой зрительный контакт превращается в тактильный. Ганнибал содрогается, когда Беделия проводит прохладной рукой по его груди. — Ты всегда ассоциировал утрату контроля с потерей, Ганнибал, — продолжает Беделия свой урок. — Поэтому ты пытаешься контролировать и предопределять жизнь всех людей, которые тебе дороги или попросту интересны, и даже не допускаешь мысли, что какая-то сюжетная линия может пойти не по твоему плану. Она слегка сжимает рукой его мошонку, а языком проводит по головке члена. — Ты не позволяешь другим распоряжаться собственной судьбой, потому что таким образом ты лишишься ответственности за происходящее. Такой аморальный, ты стыдишься, что кто-то другой может забрать твою добычу, поэтому даже самым близким людям ты предпочитаешь причинять боль собственной рукой. Так ты избавляешь их от страданий, которые им причинили бы другие. В этот момент Беделия понимает доселе скрытый от неё момент — вспоротый живот Уилла был не только наказанием, ранение было подарком Уиллу со стороны Ганнибала. Раненый при исполнении опасным преступником, Уилл уже не рисковал попасть под внутреннее расследование ФБР. Беделия понимает, что в смерти Эбигейл было столько же любви Ганнибала, как и в поедании Миши. Только так, жёстко и странно, Ганнибал умеет выражать свои чувства. — Ты боишься утраты контроля не только потому, что страшишься новой потери, — произносит Беделия практически ему на ухо, так, что они с Ганнибалом не могут видеть лиц друг друга. — Ты боишься вещи куда более распространённой, но не менее ранящей, чем любая утрата. Имя этой вещи — любовь. Щекой Беделия ощущает, как двигаются его желваки, и понимает, что Ганнибал прикусывает губы. Он и дальше выстаныват нечленораздельные звуки, когда ощущает щёки Беделии, но на этот раз — их внутреннюю сторону. Губы Беделии скользят вверх и вниз по его члену, а руки царапают волосатую поверхность бёдер. Ганнибал пытается то ли вырваться из плена, то ли толкнуться вглубь её горла, но ограниченность движений не позволяет ему сделать ни первое, ни второе. Беделию забавляет, как мелко подёргивается его тело, когда она задевает кожу влажными волосами. Он на вкус практически сладкий — такой, как она и предполагала, и Беделия проглатывает семя, всё ещё собирая губами последние капли с головки. Когда она поднимает глаза, их взгляды наконец встречаются, но им решительно нечего сказать друг другу. Беделия ослабляет узел на поясе и отправляется в ванную прополоскать рот.***
Она наполняет бокал красным вином, пока Ганнибал ворошит кочергой тлеющие угли. Два кресла стоят перед камином, и Беделия видит в этом жесте очередной приём, чтобы говорить с глазу на глаз и при этом избегать прямого контакта. Она изящно поправляет платье, присаживаясь на подлокотник кресла. — В тихие вечера, когда воздух становился влажным после дождя, — начинает Ганнибал свой рассказ, — мы с тётей устраивали игру: бросали в огонь кусочки коры, и нужно было угадать по аромату, какому дереву принадлежит ветвь. — Это было… дома? — решается Беделия продолжить его мысль. — Не знаю, какое место я осмелился бы назвать домом. В его голосе ощущается то ли ностальгия, то ли сожаление об утраченном времени, но Беделия ловит нечто иное — историю о несбывшейся любви. На протяжении секунды это предположение кажется нереальным, но затем она понимает, что в таких вещах не ошибаются. Это знание — тонкая золотая нить, которую позже можно будет аккуратно поддеть коготком. — Дядя Роберт гостил в замке каждую весну. Они с братом не были близки, но поддерживали родственную связь. Однажды он приехал с молодой женой, также благородных кровей, правда, японских. Меня интересовало, как дядя уговорил на брак её родителей. Граф Лектер и леди Мурасаки — они до умопомрачения гармонично смотрелись вместе. Когда мне довелось впервые увидеть тётю в нашем саду на фоне цветущих вишен, я подумал две противоположных мысли одновременно. Я радовался за дядю, которому повезло с такой красивой женой, и при этом жалел, что настолько роскошная женщина уже занята. Беделия усаживается в кресло и складывает руки на коленях. Она не торопит рассказ, ожидая, когда цветок раскроется сам по себе. — После смерти родителей мы убедили дядю оставить нас вдвоём. Сыграла роль простая человеческая жалость, ведь детям больно покидать родной дом, в котором они выросли, свою языковую среду, школьных товарищей. Дар убеждения Миши был особенно хорош. — Беделия не может даже допустить мысль, что школьные товарищи могли значить что-либо для Ганнибала или его сестры. Они только материал для экспериментов. — Нашей последней весной первой приехала Чио, японская служанка моей тёти, чтобы подготовить дом к визиту своих хозяев. Мы с сестрой должны были встретить её вдвоем, но на станции я ждал один. Дядя появился в мой последний учебный день, а на следующий, уладив всю бумажную волокиту, мы уже пересекали границу. — Он всё понял, — скорее констатирует, чем спрашивает Беделия. Ганнибал не отвечает, но его молчание красноречиво говорит за него. — Расскажи, каким ты был в юности, — продолжает она. — Я восхищался Мефистофелем и презирал Фауста. Любил гулять в одиночестве по Парижу и просыпался до рассвета, чтобы рисовать шпили собора в первых лучах солнца. — Тень воспоминаний лёгким облаком пробегает по лицу Ганнибала. Может, это играют отблески огня из камина. — Тем же летом я поступил в художественную школу. Дядя считал живопись своим призванием, но его картины не пользовались спросом. При наличии вкуса и элегантности, его полотнам не хватало некоторой изюминки, шарма, и он сам прекрасно это понимал. В чем же действительно раскрылся дядин талант, так это в торговле картинами. Беделия отставляет в сторону бокал и полностью концентрируется на повествовании. Ей нравится наблюдать, как медленно раскрываются створки ракушки, и всего лишь нужно улучить момент, чтобы вытащить острой серебряной вилкой мягкое содержимое моллюска. — В первой половине дня я проходил обучение в школе, — продолжает Ганнибал, — а вечерами ездил с дядей на деловые встречи и светские вечера, наблюдая за тем, как он проворачивает сделки. Роберт Лектер знал, у кого следует покупать картины и кому их продавать, какие тенденции были популярны в прошлом сезоне, и какие будут в следующем. Он чувствовал, что следует предлагать женам депутатов, а какие полотна — владельцам элитных кафе или частным коллекционерам. Я был восхищён тем, как каждую продажу дядя обыгрывал подобно театральному представлению, оставляя за собой восторженные стоны счастливых покупателей и скрежет зубов своих конкурентов. Одна особенно удачная сделка стоила ему жизни. — И вы остались с ней вдвоём, — завершает его историю Беделия. — И мы остались с ней вдвоём, — соглашается Ганнибал. — Чтобы расплатиться с долгами и заплатить налог на наследство, тёте пришлось продать дом в предместье Парижа и поселиться в квартире во многоквартирном доме на площади Вогез. Ещё бо́льшую сумму заняла компенсация покупателям за сорвавшиеся сделки. На тот момент я не был официальным представителем компании, но вынужден был оставить учёбу и пытаться привести дела хотя бы в состояние небрежного покоя. За два месяца тётя постарела, казалось, лет на десять — так сильно по ней ударила смерть супруга. Только после смерти дяди Роберта я понял, как же сильно на самом деле она его любила. Леди Мурасаки осталась совсем одинока в своем новом жилище — содержать слуг ей не позволяло изменившееся материальное положение, а я вынужден был съехать в студенческое общежитие, потому что дальнейшее проживание с тётей поставило бы нас обоих в двусмысленное положение. Лёгкое хмыканье срывается с аккуратно сложенных губ Беделии, подкрашенных бесцветной помадой. Она любит оказываться права. Ганнибал, казалось, пропускает мимо ушей допущенную вольность, но повествование прерывается. — Она пахла… — начинает Беделия тоном, которым психотерапевт произносит фразы, ожидая, что пациент продолжит начатое предложение. — Зелёным чаем и цитрусами. В её комнате всегда были свежие апельсины, иногда леди Мурасаки разрезала их пополам и бросала в тёплую воду ванной. Да, ванная, с неё все начинается, и ею же должно окончиться. — Она учила тебя… — Составлять цветочные композиции и писать японские хокку. Тетя научила меня обращаться с холодным оружием и посвятила в самые азы рукопашного боя. — Твой подарок ей… — Голова её главного врага на семейном алтаре перед доспехами прадеда. Они обмениваются длинными понимающими взглядами, и на этот раз Беделии нечего добавить. — Я уже говорил, что в молодости отвратительно продумывал алиби, — выходит из плена молчания Ганнибал. — И, конечно же, полиция взялась за меня. Отрезанная голова появилась на почтовом ящике прямо перед полицейским участком как раз в тот момент, когда меня допрашивали, поэтому все обвинения были сняты. Тётя отлично управлялась с ездой на мотоцикле. — Она приняла подарок. Следствие в отношении тебя остановилось, но ты сам остановиться не смог, — понимающе кивает Беделия. — Их было трое, и все убиты разными способами, как мне тогда казалось. Сейчас я понимаю, насколько похожи были обстоятельства и очевидны мотивы, так что полиция без труда связала все убийства в одно целое, как сделала и моя тётя. Когда я поднялся к ней в кабинет, она сидела на диване в тёплом кимоно, а за столом находился нотариус, сообщивший мне, что дело дяди переходит в руки последнего, четвёртого выжившего конкурента. Я оставил его напоследок, потому что не мог доказать его причастность к смерти дяди. И потому что у него была дочь, напоминавшая мне Мишу… — Леди Мурасаки считала, что ты убивал ради благосостояния дядюшкиного дела. — Беделия резко поднимает глаза на собеседника. — Но ты мстил за ту боль, которую все эти люди доставили ей. — Она оставила мне ренту на обучение, остальную часть наследства я должен был получить по окончании любого высшего учебного заведения. Я видел, как рабочие выносят вещи из квартиры — изысканные статуэтки и пахнущие гвоздичным маслом доспехи. Все эти вещи должны были отправиться вслед за тётей на её родину, в Японию, и она не звала меня с собой. — Ганнибал прикусывает губу, будто бы размышляя, стоит ли Беделии знать финал этой истории. — Когда нотариус по моей просьбе вышел в коридор, я упал на колени перед ней. Целовал её ноги выше аккуратных белых носочков и громким голосом просил не покидать меня, не оставлять одного в целом мире и в этой стране, обещал исправиться и быть таким, каким она желает меня видеть, а тихим тоном говорил, что люблю её и что мы всегда будем только вдвоём, потому что наши чувства взаимны. Душеприказчик, который слышал через двери только плач сироты, вернулся с грустным, преисполненным неловкости лицом, тональный крем на лице тети скрывал постыдный румянец от других услышанных ею слов. — Она действительно любила тебя? — тихим голосом спрашивает Беделия. — Это не играло роли. — Горькая усмешка на лице Ганнибала сменяется беззаботной ухмылкой. — Потому что как только я поднялся с колен, мне стало совершенно ясно, что я никогда не любил её саму. Леди Мурасаки была сильной женщиной, и она по-настоящему считала месть благородным делом, заслуживающим уважения, но при этом она абсолютно не умела играть. В ней была восточная мудрость и спокойствие, а я искал ту азартную жилку, которая навсегда упокоилась со смертью сестры. Как глупо было с моей стороны пытаться заменить одного человека другим, позволить себе поддаться иллюзии, что мы с тётей тоже вылеплены из одного теста. Наши пути разошлись в разные стороны света только потому, что изначально мы пришли из разных миров. Угли в камине перестают тлеть, а Беделия чувствует, как остывает сердце Ганнибала у ног холодной и прекрасной женщины. Беделия должна узнать её имя.***
Слышен щелчок замка и хлопок входной двери. Гостиная погружена во тьму, как и вся квартира. На отдельных уголках мебели горят свечи, и Ганнибал не сможет не понять приглашение к игре. Затаив дыхание, Беделия прислушивается к ровным шагам по паркету, а затем выдыхает, так и не услышав звук выключателя. Шум воды в ванной комнате, едва ощутимая поступь приближающегося зверя. Беделии кажется, что она способна услышать движения ресниц, когда Ганнибал в удивлении распахивает глаза. Спальня освещена огоньками свеч, а в вазах стоят белые розы и красные камелии. Волосы Беделии убраны наверх в странной для неё прическе, глаза подведены тёмным, а губы — алым. Она сама себя не узнаёт в этом облике, но реакция Ганнибала свидетельствует о том, что мистерия удалась. Ведомый чарами Беделии, он с интересом и нескрываемым восхищением рассматривает её непривычный макияж и надетое на ней шёлковое кимоно. Знаком она приказывает Ганнибалу сесть на расстеленную на полу циновку, рядом с которой стоит низкий столик. На нём — пустая чаша, блюда с восточными сладостями и плавающие в просторной посудине цветы лотоса. Отдельно лежат апельсины, яркие даже при этом освещении. Беделия приподнимается с кровати и, якобы не обращая внимания на Ганнибала, семенит на кухню. Теперь она понимает, почему в фильмах японки двигаются в такой дивной манере — по-иному ходить в этой неудобной обуви просто не получается. Она возвращается с подносом, на котором — чайник с зелёным чаем. Пока напиток заваривается, Беделия оставляет гэта рядом с подстилкой, аккуратно присаживается на циновку напротив Ганнибала и берёт его руки в свои. Только в этот момент ей приходит в голову, насколько же не продуман сценарий их беседы на фоне продуманности всех остальных элементов. Пожалуй, им нечего друг другу сказать, и это к лучшему. Что может ответить ей Ганнибал? «Как долго я ждал тебя»? Он знает ведь, что перед ним — не его желанная женщина, а только её образ, принесённый призраками воспоминаний. Беделия наполняет чашу и подносит к своим губам, затем протирает края и передаёт Ганнибалу. Он отпивает немного горячего напитка, не сводя глаз с женщины напротив. Ганнибал, кого ты видишь в этот момент? Никто не притронулся к сладостям — Ганнибал попросту их не любит, а Беделия полагает, что примитивное жевание испортит атмосферу жажды и вожделеющей непорочности. Почему ей кажется, что леди Мурасаки была для Ганнибала чем-то чистым, хотя связь их — реальная или воображаемая — невзирая на отсутствие кровного родства, всё равно близка к греху инцеста? Беделия кладёт на ладонь апельсин, а затем с силой сжимает его, погружая кончики ногтей в покрытую пупырышками шкурку. Липкая жидкость растекается по пальцам и мелкими струйками движется по запястью. Беделия подносит руку к губам Ганнибала и чувствует, как его рот слегка приоткрывается, ровно настолько, чтобы он смог распробовать на вкус сладко-кислый апельсиновый сок. Прикосновения поверхностные, Беделия даже не чувствует касаний языка, только губы, медленно двигающиеся к локтю вслед за каплями сока. Он пьёт её тепло и её аромат, особенно ощутимый на изгибе локтя, затем усаживает Беделию на кровать. На ней белые хлопковые носочки, те самые, где большой палец отделён от остальных, Ганнибал с наслаждением потирается гладко выбритой поверхностью щеки об гладкую кожу её ног. Следующее движение спонтанное, выбивающее дух, хотя Беделия вполне осознанно предполагала такое продолжение. Ганнибал забрасывает её ноги себе на плечи и резко погружается языком внутрь. Он делает это хорошо — умело, быстро, интенсивно, со вкусом; всё, как она любит. Ласкает языком внутри и снаружи, чуть засасывая и прикусывая губки. Беделия даже не думает о том, как следует реагировать, то есть должна ли она постанывать или быть сдержанной, на этот раз она попросту поддается процессу, цепляясь руками то за чистые простыни, то за одежду Ганнибала, не желая измазать ни то, ни другое липким апельсиновым соком. Беделии неизменно нравится, когда мужчины (изредка женщины) ублажают её от души. Никаких пальцев и игрушек, чтобы ускорить процесс. Оральный секс не взятка за будущие услуги, не благодарность за прошлые и не анестезия перед проникновением. Удовольствие ради удовольствия — она любит только так. Чтобы её смаковали, наслаждались ей, ублажали ласками самые чувствительные участки её тела. Когда она кончает, Ганнибал пальцами раздвигает в стороны её губы. — Ты так красиво пульсируешь там, внутри, — сообщает он, пожалуй, первые слова за этот вечер, а затем вставляет в неё палец чтобы ощутить непроизвольные сокращения стенок. Следующая поза — она на нём сверху. Его член двигается внутри её тела просто и легко, а сама Беделия с нескрываемым удовольствием раздвигает ноги, чтобы почувствовать его в себе ещё глубже. После оргазма чувствительность тела повышается в разы, каждое прикосновение ощущается в пять, десять раз интенсивнее. Каждое касание пальцев отдается мощным потоком блаженства, сосредоточенным в одной точке, а проникновение члена чувствуется, словно тело пронизывают насквозь, будто бы Беделия — тонкая оболочка вокруг горячего, пульсирующего органа. Кожа по коже, без никаких дополнительных преград, и ароматы чая и цветов дополняет резкий запах её смазки. Беделии нравится запах собственного возбуждения, как нравится крепкое тело, которое она сжимает коленями: широкая грудь, сильные руки, почти бесцветные вьющиеся волосы на ногах и животе. Именно таким в её понимании должен быть настоящий мужчина. Глаза полуприкрыты, и сквозь смыкающиеся ресницы она видит только мелькающие огоньки пламени — красные и белые свечи, белые и красные цветы. Беделия замечает, что глаза Ганнибала тоже прикрыты, и, вне сомнений, ненасытно-блаженствующее выражение его лица относится не к самой Беделии. Сквозь узкую полосочку своего зрения он, должно быть, тоже видит мелькающее шёлковое кимоно в цветочных узорах и открытое декольте с вытянувшейся в удовольствии шейкой. Ганнибал вдыхает запах смазки, и чая, и апельсинов, но какая часть его мыслей посвящена самой Беделии? Это грешные, ошибочные мысли, нельзя позволять их ни на минуту, ни капли ревности. И Беделия знает, что она сейчас — его нетронутая юношеская мечта, Беделии всегда хотелось быть первой серьёзной любовью для кого-то, и это желание сбылось так поздно и в такой причудливо-дикой форме. Женщине, которую воображает Ганнибал, сейчас должно быть под семьдесят, конечно же, если она жива. Но Ганнибал сливается в любовном экстазе не с ней, живой и реальной, а со своей нематериальной мечтой, фантомом своей влюблённости, и почему бы Беделии не сыграть перед ним эту роль. — Шикибу, — шепчет он, когда головка члена внутри неё увеличивается и взрывается потоком тёплой жидкости. Беделии нужно всего несколько движений, чтобы довести до оргазма себя тоже, в те мгновения, пока Ганнибал всё ещё внутри её тела, а его сперма медленно стекает по ногам. Минутой позже, плавая на волнах наслаждения, Беделия понимает, что овладела самым ценным знанием, ради которого и затевала всю эту игру, она овладела её именем. Теперь это имя, высказанное, произнесенное вслух, лишает её соперницу былой власти. Беделия падает вперёд, с заслуженным чувством победительницы прижимаясь к груди Ганнибала.***
— Было приятно увидеть его? — интересуется Беделия, опираясь локтями на крышку пианино. Пальцы Ганнибала не прекращают бегать по чёрным и белым клавишам, а его лицо сохраняет прежнее выражение. То ли он попросту не замечает Беделию, что сделать в такой ситуации весьма сложно, то ли дал установку самому себе не говорить с ней об Уилле. Во Флоренции её функция психотерапевта не прекращается, невзирая на смену официального статуса, поэтому избежать этого разговора не получится. — Он сказал, что прощает меня, — сообщает Ганнибал, но на этот раз его голос дрогнул. — Прощение — слишком тяжёлая и трудная ноша для одного человека. — Беделия произносит свои реплики ровно, но она чувствует, как её скальпель отрезает тонкие кусочки от сердца, в существование которого она когда-то не верила. — Для прощения необходимо двое: предатель и тот, кого предали. Кто из них ты? — Я тот — кто выжидает, — невозмутимо отвечает Ганнибал, но, тем не менее, прерывает игру. — Он же знал, где найти меня. Беделия обходит музыкальный инструмент и присаживается на лавку рядом с Ганнибалом. — Ты сам указал ему, где следует тебя искать. Даровав прощение Уиллу, ты перерезал горло его приёмной дочери у него на глазах. Теперь Уилл ищет тебя, чтобы показать силу своего прощения. — Эбигейл никогда не была ему дочерью, — искренне возражает Ганнибал, в его глазах горят дьявольские огоньки. — Уилл пытался полюбить выдуманный образ Эбигейл, как пытался полюбить выдуманный образ меня самого. Я всего лишь показал ему внутреннюю суть людей, которых он любил. — Приятие так же, как и прощение, нельзя контролировать. — Беделия сочувствующе склоняет голову набок. — Это либо случается, либо нет. — Так же, как и любовь, — куда более спокойно отвечает Ганнибал. — Поэтому она так редко бывает взаимной. — Уилл ищет тебя, чтобы убить, а ты ждешь его с той же целью, — разве это не настоящая взаимность? Ганнибал улыбается, то ли от мыслей об Уилле, то ли от того, что Беделия смогла понять их связь. Быть может, он вспоминает вообще о ком-то другом, утерянном. — Это настоящая игра, которой мне не хватало годами. Люди так редко умеют играть. Беделия была права. За всю свою длительную жизнь Ганнибал сумел полюбить только двух людей — сестру и Уилла, и каждая из этих любовей имеет трагичный финал. — Чем закончились твои отношения с последним человеком, который умел находить наслаждение в игре? — говорит Беделия вслух. — Разве наши поступки в прошлом не показатель наших поступков в будущем? Ганнибал приподнимает уголок рта то ли в предвкушении, то ли в дьявольской недоулыбке: — Чтобы полюбить Уилла, мне придется съесть его? — Это конечный итог, сколько бы не тянулась игра, — подводит черту Беделия. — Разве стоит ради этого рисковать собственной свободой? За твою голову назначена награда, и своими поступками ты привлекаешь не только Уилла, ты привлекаешь всех их. — Беделия, ты беспокоишься за своего пациента, любовника или спонсора? — ехидничает он в ответ. — Или же твои переживания касаются твоего собственного благополучия? Показываешь мне, где моё место, Ганнибал? Не ты ли сам добровольно оплачиваешь мои услуги? — Я-то точно знаю, как выпутаюсь из этой истории. — Беделия смотрит на него в упор, слегка приподнимая бровь. Она не желает снова быть запуганной и трястись от его обвинений. — Прикинешься жертвой? Что же, попробуй. Ганнибал возвращается к игре, давая понять, что разговор окончен.***
Выходной день, и Беделия лежит на их просторной кровати полностью одетой, изучая рисунки на потолке и своё отношение к событиям последних дней. Фактически, все её дни — выходные, поэтому на раздумия времени более чем достаточно. Энтони. Он был интересен, пока тешил самолюбие Ганнибала и радовал его глаз. Беделия не настолько слепа, чтобы не заметить сходство случайного гостя с желанным, но недоступным Уиллом. И скомканный вид их обоих в тот вечер, когда она сбежала с лекции. Не всегда отсутствие галстука-бабочки означает случайную интрижку на вечер, но обычно интуиция Беделию не подводит. Верх глупости — ревновать к заменителю объекта, а не к самому объекту, но ещё большая глупость — не пользоваться открывшейся возможностью. Ведь предыдущие разы это срабатывало: вместо того, чтобы играться с вымышленными персонажами во своём Дворце Памяти, Ганнибал научился натягивать их образы на реальных людей и играться с ними, даже если его наивность подобна простоте школьников, играющих в The Sims. Киноплёнка замедляется на словах, сказанных Ганнибалом перед самым убийством Энтони. Наблюдающая или участница? Аргументы Ганнибала такая же полуправда-полуложь, как и аргументы Беделии. Именно такой игрой слов и чувств умелый манипулятор и заманил Уилла в ловушку, заставив его поверить в собственную потребность убивать. Или же Ганнибал открыл ключиком то, что было скрыто в самом Уилле и жило с ним достаточно длительное время? Беделия слишком хорошо знает саму себя, в ней нет шкатулки с той тьмой, которая водится внутри Уилла. Ей просто довольно глубоко наплевать на людей, хоть некоторые бывают забавны. В этом их с Ганнибалом сходство. Но убийство пациента, на которое её толкнул Ганнибал, как и её надуманное участие в случае с Энтони, были простой реакцией на раздражители, а не её собственным желанием. Беделия не фантазирует о расчленённых трупах или предсмертных криках жертв. Это вовсе не исключает тот факт, что Беделии не жаль их. Она была бы идеальным наблюдателем, но что мешает ей просто подыграть? Если Ганнибалу нужен человек, который будет наслаждаться его убийствами и возводить послания из расчленённых трупов в разряд романтики, это не та задача, с которой Беделии не справиться. И пусть ей самой и не по духу вырезать органы из трупов, но ей стопроцентно нравится побеждать. Беделия улыбается, когда входит в столовую, держа в руках поднос с аккуратно нарезанным человеческим мясом. Она игриво смотрит на Ганнибала, который протягивает ей бокал Punch Romaine, с театральной начитанностью сообщая, что именно этот напиток подавали пассажирам первого класса на Титанике. Беделии не удаётся сдержать вздох, когда нож для колки льда проходит сквозь висок сидящего напротив профессора, но у неё получается усмехнуться, когда их почётный гость падает лицом в блюдо с оливками. — Ты упрощаешь мне задачу, Ганнибал, — произносит она, сжимая в руках измазанный кровью нож. — Это убийство только технически было моим. В его глазах она читает одобрение, и знает, какую игру будет дальше играть.***
Ганнибал выходит из душа, вытирая полотенцем ещё влажное лицо, и в этот момент ловит её взгляд. Не оглядываясь, просто чувствует его на распаренной коже. Беделия сидит в кожаном кресле, закинув ногу на ногу. В одной её руке пистолет, в другой — виски со льдом. Пусть виски не самый дешёвый, а пистолет женский, это ни капли не должно испортить легенду. — Могу я хотя бы одеться? — иронично спрашивает её Ганнибал. — Нет, не можешь, — ехидничает Беделия, но оружие держит цепко, будто она действительно будет стрелять. Одно неловкое движение — и она может выстрелить просто по неосторожности. — Я хочу посмотреть, как ты будешь ласкать себя. Сначала Ганнибал выглядит удивлённым, но с человеком, у которого в руках снятый с предохранителя пистолет, спорить не полагается. Когда он присаживается на кровать, удивление сменяется самодовольством, и Беделия знает — правила игры приняты. Ганнибал расставляет ноги и накрывает рукой член и мошонку. Невозможно перестать любоваться тем, насколько же он красив и хорошо сложен. Красота не мальчика, но мужа — роскошного, зрелого мужчины. Ей физически хочется прикасаться, трогать его ноги и бицепсы на руках, и мышцы груди. Член уверенно и неторопливо встаёт, большой, ровный ствол с аккуратной круглой головкой. Беделия представляет, как облегает её губами, как проводит по всей длине члена самым кончиком языка. Нет, сегодня её замысел абсолютно другой, но от этого она не прекращает рисовать в деталях, как гладит и разминает широкую спину Ганнибала, как сжимает пальцами внутреннюю поверхность его бёдер. — Этого недостаточно, — обрывает процесс Беделия. — Ты должен подготовить себя для меня. Вторая вспышка удивления менее яркая, будто бы Ганнибал допускал эту версию одним из вариантов дальнейшего развития событий. Он пододвигает поближе подушку и, откидываясь на неё, широко раздвигает ноги. Теперь удивление воспламеняет лицо Беделии — она просто не рассчитывала, что фокус получится так просто. Конечно же, она подготовилась именно к этому сценарию, но покорность Ганнибала отозвалась жаром в её теле. Как хорошо, что он сейчас расположился, запрокинув голову на подушку, и не может видеть её смущения. Один палец, два, ноги раздвигаются ещё шире, а вторая рука двигается вверх и вниз по члену. Беделия хочет запомнить открывшуюся ей картину до мелочей, а злорадный голос желает пустить это изображение трансляцией на какой-либо популярный гей-сайт. Толпы извращенцев должны были бы жаждать настолько прекрасное тело, но этот деликатес достанется ей одной. Беделия пробует вспомнить, как звучит голос Уилла, с какими интонациями он говорит. Материала недостаточно, ведь они виделись всего пару раз, и оба были под наблюдением органов правопорядка. Ещё тогда Беделия словила себя на мысли, что их голоса, интонации звучат похоже. Уилл тоже ведёт беседу томным, низким тоном, местами преисполненным излишней чувственностью. Но при этом Уилл не лишён грубости и ехидства — идеальная смесь, чтобы зацепить такого эстета, как Ганнибал. — Готовься получше, — говорит Беделия как можно более низким голосом. — Не думай, что я буду затягивать ожидание или, тем более, жалеть тебя. Ганнибал послушно добавляет пальцы, и с его губ срываются слабые, но очень сладкие стоны. Он уже полностью в игре, поглощён ею куда больше, чем сама Беделия, поэтому, стоит ей лишь приблизиться к постели, как Ганнибал послушно перемещается на четвереньки. Неужели этот опыт не первый, и Беделия всего лишь подыгрывает тому сценарию, который Ганнибал разыгрывал с кем-то другим? Быть может, раз у Беделии самой были случайные любовницы, то почему бы такому свободному во взглядах человеку как Ганнибал не испробовать все ветви любви. Пистолет упирается Ганнибалу в затылок, и, ощущая прикосновение металла к волосам, он вздрагивает, будто бы всерьез боится, что Беделия будет его использовать по назначению. Следующий раз он вздрагивает, когда Беделия размазывает смазку, а на проникновении выдает глубокий протяжный стон. Она наклоняется к его уху и, наверняка, обдаёт его чувствительный нюх запахом виски: — Расслабься, малыш, тебе понравится. Ещё одно движение — ещё один стон, уже погромче, когда инструмент проникает до конца. Интересно, надолго ли хватит его выдержки. Беделия заключает пари сама с собой, когда стоны боли перейдут в стоны наслаждения. — Руки, — командует она, и Ганнибал покорно складывает их за спиной, упираясь лицом в свежую простынь. Одной рукой Беделия держит пистолет, а другой — сложенные руки своего подчиненного. Наивно считать, что она сможет удержать его, если Ганнибал начнет сопротивляться, но он и не задумывается об этом, покорно подставляя бёдра движениям Беделии. Она имеет его легко и со вкусом, пусть подобный опыт в её жизни и совсем невелик. Зато ей прекрасно известно, каковы должны быть ощущения — быстрый поток спонтанных движений, сменяющийся почти убаюкивающим медленным темпом. Резкие проникновения на всю длину, завершающиеся короткими дразнящими движениями. Тело под ней послушно поддаётся свершающемуся акту, Ганнибал изгибается и сладко выстанывает под ней, не скрывая собственного удовольствия. Беделия решает наказать его резким грубым движением, но вслед за лёгким всхлипыванием опять получает одобряющий стон. Вот как тебе нравится отдаваться этому подонку, вы действительно заслуживаете быть друг с другом. Ты так любишь его, настолько им одержим, что посвящаешь ему наивысшие пики своего наслаждения, будь то убийство или секс. Он, отвергнувший тебя, заслуживает того, чтобы получать от тебя всё. Твоё разбитое сердце, собранное из костей и мяса похожего на него любовника, твои грустные слёзки, которые ты не показываешь даже собственному психотерапевту, твои меланхоличные мелодии, которые ты наигрываешь целыми вечерами. Но нет, ты готов отдать ему даже собственное тело, подставлять свою задницу под его член, покорно выгибать спинку и подмахивать бёдрами, выстанывая его имя. Скажи, ты будешь выстанывать его имя? Потому что я хочу слышать его прямо сейчас, хочу овладеть им, лишить тебя его власти. Тебя заводит, когда с тобой так грубо и не церемонясь? Каждое проникновение всё резче, и всё громче каждый следующий шлепок тела об тело, сопровождающийся хлюпаньем стекающей смазки. В какой-то момент Беделии становится невероятно мерзко от того, что это не она имеет Ганнибала, как казалось бы со стороны, а он имеет её. Он заставляет её выполнять свои самые необычные фантазии, и пусть эта фантазия придумана Беделией, но их игра создана, чтобы ублажить Ганнибала, заставить его поверить в свою выдуманную любовь. Все действия Беделии призваны доставить ему как можно больше жаркого, горячего, сумасшедшего удовольствия. Беделия не позволит ему кончить, пока Ганнибал не произнесет это имя. Она желает остаться абсолютной победительницей. Уилл никогда не найдёт тебя, Ганнибал, ведь сразу за тем, как ты вымолвишь его имя, выстрелит мой пистолет.