Жажда

      Англия поняла вдруг, почему так сильно ненавидела Индию: та обладала женственностью, которой Господь забыл наделить олицетворение британского королевства («Империи!» – напомнил строгий и надменный голос на краю сознания). Осознание – ясное, непоколебимое и острое, как алмаз – пробилось сквозь дымку гашиша.       Всё самое прекрасное, что только может быть в женщине, подчёркивали и оттеняли поистине экзотичные черты личности Индии. Её роскошная фигура вызывала самые примитивные, самые низменные желания, и Индия выставляла себя напоказ с бесстыдством, за которое её окрестили бы шлюхой на Западе. Она изрисовывала лицо, стопы и руки с искусностью художника эпохи Ренессанса, полные губы красила насыщенным алым, и травяные узоры сплетались по её телу в подлинные сады, багряные и чёрные. Она не ходила – танцевала, множество золотых и серебряных колокольчиков звенели на её лодыжках, бёдра плавно покачивались из стороны в сторону, руки двигались с замысловатой, продуманной тщательностью.       Англия раскинулась на подушках в окружении великолепного сада. Лёгкий ветерок, колыхавший шёлковые занавеси на высоких окнах, доносил до неё иные запахи – слонов и коз, их навоза, мириадов цветов, более похожих на бабочек и птиц, чем на растения, чеснока и прогорклого масла, вод чистых и застойных. Она была одета в платье из тончайшего хлопка, выращенного местными, разумеется. Его окрашивали в цвет чистого снега, выбеленного солнцем мрамора или в недавно изобретённый оттенок слоновой кости. Волосы Англии были уложены в сложную причёску, но отдельные пряди выбились из неё и завились в кудри от влажного тяжёлого воздуха.       Она вдохнула аромат фимиама с примесью наркотика и почувствовала лёгкое головокружение, но по большей части вялость. В отличие от дарующего мягкость и забвение опиума, гашиш обострял мысли и сглаживал чувства. Он делал тело лёгким; виной слабости был вовсе не он, а душная погода. Но также гашиш пробуждал и голод. Это было желание не только еды, хотя она не могла наесться досыта, когда выныривала из своих странно ясных и бесстрастных размышлений, но и… других вещей.       – Англия, – выдохнули в дверях.       Когда Индия вошла в покои, Англия бессвязно подумала о явных различиях между ними. В конечном счёте, вопреки всем своим усилиям, она безвольно валялась на импровизированной постели – не соблазнительная и грациозная одалиска в драгоценностях и шёлковом будуаре, а кукла из дерева и воска, небрежно брошенная на пол. Индия носила сари насыщенного красного и тёмно-золотого цветов, казавшееся воздушным, несмотря на множество складок и драпировок. Ткань украшала замысловатая металлическая вышивка; капли слёз, листья и немигающие миндалевидные глаза поблескивали на свету.       Случайный наблюдатель решил бы, что эти две женщины, две нации выглядят как полные противоположности друг друга, словно близнецы наоборот. Любой художник до конца жизни бы радовался возможности изобразить эту сцену. Одна – высокая и фигуристая женщина, другая – миниатюрная худощавая девчонка. Кожа одной – мягкого оттенка сандалового дерева, другой – пожелтевшего от древности фарфора с едва заметными пятнами красного. Волосы одной – чёрный шелковистый водопад по колено, другой – неровные песочно-светлые кудри, едва достигающие лопаток. Индия держалась элегантно и гордо в своём ало-золотом наряде, напоминая одну из самых чарующих лилий, что только рождал этот жаркий климат; Англия раскинулась на подушках подобно смятой, увядающей примуле, отцветшей в бесполезном «западном» саду эмигранта.       – Иди сюда, чтобы я могла тебя видеть, – ровно проговорила Англия, но её слова упали свинцовой дробью.       Индия лишь улыбнулась и покорно подошла, изящно покачивая бёдрами. Её кожа пахла тысячью специй, жарких, сладких, горьких, назойливых и совершенно экзотичных, словно молоко и мёд с ноткой прогорклого масла, словно новое золото, старое серебро и истлевшее олово, словно цветы лотоса и ночного жасмина. Англия задалась вопросом, смутно и отчаянно, как пахнет от неё самой. Угольным дымом, возможно. Плесенью, мокрой галькой, смятой травой, чаем с застывшими сливками, гниющим деревом, сталью.       – Вам не стоит так распускаться, – тихо сказала Индия.       – Я знаю, что делаю.       О да, подумай о том, как хлебнуть настойку опия прямо из бутылки, подумай о белом порошке из южных джунглей на ноздрях и языке, о болезненно-сладком опиуме, засунутом глубоко в глотку Яо и оставшемся на пальцах…       – Чай здесь делают так, как полагается? – рыкнула Англия.       – Если изволите подождать минуту.       Она прикрыла глаза, чувствуя, как руки и ноги тяжелеют, а мир продолжает вращаться вокруг неё. Ноздри затрепетали: обоняние обострилось, восполняя потерю одного из чувств. Чай. Горячий и горьковатый, но светлый, с нежной пикантной ноткой. Смесь. Ассамский и цейлонский. И щепотка апельсиновой цедры.       Звук льющегося чая был слышен словно издалека, горячая жидкость пенилась и пузырилась. Звякнул фарфор, металл стукнулся о хрупкую керамику.       – Алана-сахиб, ваш чай готов.       Веки словно налились свинцом, но она всё же медленно открыла глаза и неловко села, с раздражением отмахнувшись от протянутой руки. Ощутив нечто вроде стыдливости, хотя рядом были только молчаливые незримые слуги, Англия поджала под себя ноги и, как могла, прикрыла их подолом платья. Она приняла чай из рук Индии и стала отпивать по маленькому глотку, пусть в комнате и без того царила докучливая жара.       Слуги удалились, кланяясь множество раз. Англия придирчиво посмотрела на чай. Как и полагается, его налили в одну из её васильковых чашечек с блюдцами и даже положили блестящую серебряную ложечку. Индия, как обычно, не присоединилась к ней. Англия даже не заметила, как чашка опустела, но на языке остался привкус заваренных чайных листьев, смешанный с нотками сливок и цитруса.       Она вдруг поймала себя на том, что изучает руки своей колонии.       Ногти Индии были покрыты эмалью, пальцы украшали золотые кольца, и нежные узоры хны вились по коже, словно плющ по руинам. Индия очевидно хорошо ухаживала за руками, однако они оставались сильными, мозолистыми, не чуждыми труду. Виднелись тонкие чёрточки и впадинки там, где скользила по ладони жёсткая хлопковая нить, следуя к веретену. Виднелась потрясающая гладкость пальцев там, где они вновь и вновь касались струн инструмента. Эти руки принадлежали женщине, искуснице, матери и созидательнице.       Что создала ты, белый остров, маленькая империя?       Порядок, упорно ответила она себе. Структуру. Цивилизацию.       Англия снова открыла глаза. Она протянула руку и отвела в сторону край сари, словно тяжёлую спутанную занавесь на окне. Индия безучастно смотрела, как её раздевают. Для женщины, жившей под жарким солнцем, у неё была на удивление мягкая кожа, будто чай с капелькой сливок. Нежная, тёплая, чувственная. Её тёмные волосы были перехвачены поблескивающими золотыми кольцами, иногда пряди слабо отсвечивали медно-рыжим.       Нагая Индия села перед Англией, безмятежная и невозмутимая, как статуя Будды. Впрочем, ни у одной из статуй Будды не было такой пышной крепкой груди, такой изогнутой талии, не тронутой корсетами. Англия провела руками по обнажённой коже, изучая провинции, которые когда-то составляли империю, а потом своими раздорами привели её к краху.       «Моя империя не будет такой», – зло подумала Англия и вдруг осознала, что держит Индию за горло.       «Ты будешь такой красивой с распухшим языком и выпученными глазами…»       И она резко разжала ладонь. Смерть от удушья – одна из самых неприятных. Ей ли не знать? И потом, с чего она взяла, что Индия останется столь же безмятежно прекрасной?       Англия коснулась тёмных завитков между её ног.       «Какая же шлюха. Отдаёшься мне без капли стеснения».       – Ты шлюха, Индия, – прохрипела Англия наконец.       – Как скажете, сахиб, – спокойно ответила та.       Бесстрастная ясность мыслей не помешала Англии выругаться себе под нос. Чёрт бы её побрал. Чёрт бы её побрал вместе с этим нахальством…       – Ты моя.       Она грубо ввела в неё пальцы, наслаждаясь её сдавленным выдохом. Рука неосознанно дёрнулась, и Индия слегка прогнулась в спине. Англия с бесстрастным восхищением осознала, что на пальцах осталась липкая влага, что это она возбудила женщину, и тут же ощутила напряжение и жар внизу живота. Она молча вытащила руку и стала её разглядывать.       – Сахиб?       Англия встретила её взгляд, замечая лёгкий румянец на коже цвета тикового дерева. По-прежнему ни слова не говоря, она взялась за руку Индии и направила к подолу своего платья, измятого и влажного. Индия улыбнулась той же раздражающей, снисходительной и раболепной, учтивой улыбкой… Эту улыбку она носила с лёгкостью и бесстыдством, присущими лицедею в маске. Её изрисованная ладонь мягко приподняла платье, отнимая ткань от вспотевшей кожи.       Всё, что было у Индии – экзотика, пыталась убедить себя Англия. Всё её очарование – варварские странности и кощунство. Она дикарка, которая обнажается без тени стыда.       Пальцы Индии скользнули по её голой коже и принялись расстёгивать корсет, и Англия скривилась. Но у неё не вырвалось ни единого вздоха, когда кончики пальцев огладили её грудь. Индия что-то нежно шептала на всех своих языках – на урду, на хиндустани и на десятках других. Может, это были ласковые прозвища, а может – скрытые оскорбления. Кто знает?       Англия это игнорировала.       – Я не последую твоему пути, – сказала она то ли вслух, то ли про себя. – Ни за что.       Если Индия и услышала, то ничего не сказала. Она всё так же ласкала тело Англии своими ловкими умелыми пальцами, затем опустилась ниже, расцеловывая узкие плечи и выпирающие ключицы. В этих поцелуях не было и толики грубости, лишь касания губ, томительные и сладкие, как последний глоток горячего шоколада. Кожа вспыхивала под ними с досадной лёгкостью. Англия вновь ввела в Индию пальцы, сжимая другой рукой столь восхитительную полную грудь.       Эти ласки были чувственными, о да, но не существеннее поцелуя. Жаркие, пьянящие, но всего лишь первый аромат только что открытой бутылки вина или бренди. Нечто мощное и первобытное, и всё же эфемерное. Она не застонала, когда язык скользнул по её груди и вдоль живота. Она не дёрнулась и даже не шелохнулась, когда губы коснулись её между бёдер.       – Это ничего не значит, – сбивчиво сказала она. Учащённое дыхание нарушало весь вид показного спокойствия.       И тогда Индия рассмеялась, и смех её напоминал звон храмовых колоколов – медных, серебряных и золотых. В нём чувствовались насмешка и понимание, странное понимание глупости людей и стран.       – Как скажете, сахиб, – прошептала она.       И Англия выдохнула снова, изогнувшись дугой от наслаждения, ей стало тесно в собственной коже, разум взорвался потоком ощущений, удушающими чувствами и жестоким осознанием.       Англия опустилась на шёлковые подушки, прислушиваясь к мелодичному позвякиванию колокольчиков где-то вдали. Она закрыла глаза, поглаживая мягкую шаль, которая прикрывала её наготу. Подняв руку, она вновь открыла глаза и стала разглядывать очертания своих пальцев на фоне закатного солнца. На какое-то мгновение ей показалось, будто покрасневшая кожа стала тёмной, как корица и мускатный орех, а пальцы разрисованы гроздьями красного и чёрного винограда.       Примечание автора:       Увлёкшись оккультными науками (в основном картами Таро), автор начал ассоциировать Англию с элементом Воздуха (и до определённой степени с Водой, всё-таки море), или элементом Интеллекта. Индия и Франция ассоциируются с элементом Земли, по большей части из-за обширных сухопутных территорий и, соответственно, плодородия. Забавная мысль, не правда ли?