Сватовство

      Во тьме сначала разлилось теплое золотое сияние, потом показался огонек, укрытый розовой раковиной ладони. Самба даже зажмурился, пережидая, когда отвыкшие от света глаза перестанут слезиться. Огонек замер с той стороны решетки. В неверном робком свете проступила неровная кладка стен, вырастающие из тьмы тени и закутанный в яркий шелк девичий стан.       — Зачем ты пришла, дочь Бханумати? — спросил Самба и удивился, как резко и хрипло прозвучал его голос.       Девушка поставила светильник на выступ в стене, опустила на пол оплетенную тыквенную долбленку и узелок, тряхнула рукой — благородные девушки не приучены носить тяжелое. Самба смотрел, как она двигается — плавно, уверенно, так, что не звенит ни тяжелое ожерелье, ни браслеты. Девушка протянула ему чашку с водой сквозь решетку. Самба осторожно взял ее за края, выше тонких пальцев, выкрашенных хной. Ему хотелось коснуться как раз не глиняного бока чашки, а теплой руки, но он сдержался. Вода была чистой и прохладной.       — Зачем ты это сделал, царевич? — спросила девушка.       — Я захотел тебя в жены, едва увидел — давно, очень давно, и надеялся, что ты не откажешь мне. Но ты даже не посмотрела на меня!       — И ты решил, что если украдешь меня прямо со сваямвары, то это будет великий подвиг?       Самба широко улыбнулся.       — Великий Бхишма увез со сваямвары трех кашийских царевен, твой отец увез твою мать — неужто он думал, что не сыщется других отважных?       Лакшмани фыркнула.       — Если я так тебе противен — зачем ты пришла? — спросил Самба.       Против света ее лицо было почти неразличимо, она была темным силуэтом, окутанным алым шелком.       — Я помогу тебе выбраться отсюда, — сказала она. — Но обещай, что сразу уедешь в Двараку.       — А ты? Поедешь со мной?       Она покачала головой.       — Нет.       — Почему?       — Я не могу.       — Почему?       Дома Самбу считали самым упрямым из множества родных и сводных братьев. И недаром.       — Ты — сын Васудевы Кришны. Он друг Арджуны, союзник Пандавов, а они — враги моему отцу! Как я могу уехать с тобой?       Самба стиснул прутья решетки до боли в пальцах.       — Но ты же выходишь замуж не за моего отца! И я не враг твоему отцу! Почему счастье твоей жизни должно зависеть от его вражды?       Лакшмани топнула ногой так, что зазвенел ножной браслет.       — С чего ты взял, что ты — счастье моей жизни?       Самба улыбнулся по-настоящему.       — Потому что ты смотрела на меня. Ты улыбалась мне — и больше никому. Каждый раз, как мы встречались, ты говорила со мной. И разве ты не просила своего отца пощадить меня?       — Как мог отец не пощадить племянника своего учителя?       — Ты думала, что я без сознания, но я слышал, Лакшмани. Я помню, как твоя рука касалась моего лица. Больше всего я сожалею, что проиграл. Прости.       — Я не могу выйти за тебя замуж! — с отчаянием в голосе воскликнула Лакшмани. — Твой отец убил моего деда! Неужели ты возьмешь в жены дочь асурьи?       — Я хочу взять в жены тебя, а не твою мать! И уж тем более не твоего деда! Лакшмани против воли хихикнула, прикрыв губы ладонью.       — Кем я буду в доме твоего отца, сын Джамбавати? Твоя мать тоже враг моего рода, она не примет невесткой женщину из рода Наракасура! Да еще без приданого.       — Моя мать, конечно, дочь медвежьего царя, но клянусь тебе, ни одна из жен моих братьев от нее не пострадала. И потом, твоя мать ничем не хуже моей — говорят, что она очень сильна и в борьбе не уступает твоему отцу. Это правда?       — Правда.       — Ну вот, видишь! Я свою тещу уже заранее боюсь.       — Хватит! Как ты не понимаешь, что это невозможно!       — Послушай, это ведь старый обычай — помириться двум династиям через брак детей. Мой отец точно не будет возражать.       — А он знает, что ты уехал на мою сваямвару?       Самба покаянно опустил голову.       — Ты глупец и упрямец, сын Джамбавати, и всегда был таким, с самого детства.       — Но ведь ты меня все равно любишь?       Не отвечая, Лакшмани закрыла лицо покрывалом и убежала.       — Ну вот, — сказал Самба, тяжело опускаясь на пол возле решетки. — Сказать “нет” не позволяет совесть, сказать “да” — гордость. Как всегда.       Он вздохнул, потом просунул руку между прутьями и с трудом дотянулся до оставленного девушкой узелка. Не сразу, но подцепил пальцами ткань и подтянул узелок к себе. Там оказались свежие лепешки, нарезанное полосками мясо и зелень. Он ел, глядя на огонек светильника, который Лакшмани позабыла в темнице, а когда масло выгорело и фитиль зачадил и погас, ощупью нашел охапку сухой травы, служившую ему ложем, и заснул. Во тьме его снов огонек светильника озарял лицо и руки Лакшмани, которая ладонью защищала огонек от ветра.