Чужой и ещё чужее

момент истины Пол и потолок дрожали, как вода в грязной луже — ритмичными волнами, словно от тяжёлой поступи Ти-рекса. Но стоило посмотреть внимательнее, и странности тут же исчезали — спинки стульев прекращали двоиться, а лампы изгибаться, выкручиваясь из стальных патронов. — Даже не смейте, — пригрозила им Томэ и прикрыла глаза. Без света нельзя, она читала. Мертвенно-бледное голубое сияние, ветерок, поднимающий листья параллельно земле — всё должно начаться именно так. Случайные порезы, загадочные яйцеклады и падения гигантских многотонных дур в центр города считались тоже, но с этим ей пока не везло. Главное было их не спугнуть. Томэ изо всех сил вцепилась в парту — мебель её намерений не разделяла. Она тряслась и норовила смыться за дверь, подальше от места предполагаемого контакта. — Тш-ш-ш, — Томэ постаралась успокоить стол, стул и себя заодно. — Тш-ш-ш. Но сияние не спешило озарять комнату величественным блеском, зато неоновые всполохи на стенах вели себя отвратительно. Они плевались друг в друга ниточками ярко-жёлтой слюны и дразнили парочку с дредами — хмурого парня и губастую девочку с высоким лбом. «Ей бы чёлку, как у меня, — подумала Томэ. — А ещё брови». Пёстрые ленты цвета молодой травы, пыльной листвы и персиковых тянучек расползались по комнате, накрывая собой всё живое и неживое. Томэ поднесла ладони к глазам. Линии жизни, судьбы и любви скрутились в тугую спираль, вспыхнули и исчезли. Это был знак. Определённо. Томэ с восторгом уставилась в стену, пытаясь разгадать, чей он и что означает. Головастик в правом углу смотрел на Томэ очень пристально и крайне плотоядно. Он раззявил слюнявую зубастую пасть, высунул язык и захихикал. Завертелся, превращаясь в неоновый шарик — слишком зелёный, чтобы быть солнцем, и слишком маленький, чтобы греть. Томэ разочарованно вздохнула. Девушка, парящая над полом, отчаянно нуждалась в тепле. В декабре в открытых купальниках мёрзли даже самые закалённые пловчихи. Бедняжка сверкала голыми плечами, коленями и животом и прижималась к своему тренеру, чем-то похожему на президента Солнечного Союза Экстрасенсов Сёдо Кирина. «Наверное, глазами», — подумала Томэ. По телевизору Сёдо-сана всегда показывали крупным планом, и что-то другое из его облика запомнить было крайне сложно. Тренер обиделся и отвернулся. Все осуждающе посмотрели на Томэ — и девушка, и член общества аквариумистов, и даже манекен для отработки навыков оказания первой медицинской помощи при утоплении. — Простите… — смутилась она. Парта всё ещё оставалась на месте, несмотря на отсутствие ножек и всяких границ — столешница уходила в пол, вливаясь в него как Имбирная река в Мускатный залив. Томэ оторвала от неё руки и отодвинулась — уплывать с места встречи она не хотела. Пусть уносит пловчиху — пристальные взгляды её и её друзей Томэ уже порядком надоели. Она сжала ладони и погрозила кулаком полуголой нахалке. Разжала. Пошевелила пальцами. Бугорки, впадинки, бугорки. Сухожилия ходили под кожей, как натянутые крест-накрест струны пианино. Пальцы-клавиши, костяшки-молоточки. До-до, ре-ре, ми-ми-ми. Звук рвался наружу сквозь кожу и сетку вен. Томэ засмеялась. Она — камертон, она — ретранслятор. Она — песнь вселенной в футляре из мяса и костей. Сердце напитается грохочущим раскатом летящих сквозь Вселенную комет и лопнет, выпуская ноты наружу. Кости треснут и вздыбятся. Прорвут острыми краями путь к свободе. Рёбра выйдут наружу, как трубки волынки, жёлто-белые, покрытые разводами от липкой крови, фонтанирующей в такт музыке небесных сфер. Разойдутся брюшные мышцы, поток звука снесет её органы один за другим — желудок, селезёнку, печень. Комки плоти будут падать на сухую землю и разлагаться под яркими лучами солнца. Томэ станет чистой и пустой. Как гитара, как кото, как сямисен — только корпус из твёрдых костей и струны сухожилий. Каденции космического пространства польются из неё, даря человечеству красоту, гармонию и блаженство. Она станет истиной! Она станет всем! За спиной Томэ вспыхнул слепящий белый свет, позабытый и отвергнутый. На стенку легла большеголовая изогнутая тень, и сердце Томэ дезертировало, решив не взрываться от восторга. Оно предательски сбежало в пятки, решив пересидеть там трудные времена. Цветные всполохи заметались в испуге и сбились в огромное грязное пятно — серые разводы, потерявшие всякую резкость и остроту. «Вот и всё», — подумала Томэ. И медленно обернулась. три часа назад Серого кардинала Черноуксусной средней Онигавара не любил. Ханазава бесил его, и когда они враждовали, бесил и сейчас, когда между их школами объявили мир, дружбу и банку «Покари Свит». И даже общее дело их не сближало. — И это всё? — спросил Ханазава, раскладывая плакаты в две неравные стопки. — А ничего более… эээ… концептуального нет? — Чё? — Онигавара набычился. — Ты ж сам сказал — «пострашнее». Про концептуальнее ты не говорил! Что у киноклуба нашёл, то и принёс. И чем тебе Годзилла не нравится? Их даже три штуки есть, — Онигавара победно взмахнул листами с серыми тушками. Ханазава вздохнул, вытащил следующий постер — на нём прекрасная Меган Фокс портила краскопультом не менее прекрасный «Харлей-Дэвидсон», — и завис. «Мужик!» — одобрительно подумал Онигавара. В его душе проклюнулся росток симпатии к Ханазаве. Изображения крутого мотоцикла и упругой задницы глянцево поблёскивали на плотной бумаге. Говорили, что под разлохмаченным краем джинсовых шорт можно увидеть полоску стрингов в промежности Меган. А некоторые утверждали, что рассмотрели даже курчавые волоски. Онигавара засопел и откусил заусенчик с большого пальца. Этот плакат он подумывал киноклубу не возвращать. Такой и дома повесить не стыдно, и в комнате совершенствования тела прикрепить. — Ну и зачем нам это? — повернувшись к нему, спросил Ханазава. Симпатия мгновенно увяла. — Т-ты…т-т-т-ты-ы… — спросить «ты дурак?!» мешал болезненный опыт их прошлых отношений и мышечная память о многочисленных ушибах. — Трансформеры. Они же пришельцы. Ну. Ханазава вздохнул ещё раз и посмотрел с жалостью. Отложил плакат в ту стопку, которая была побольше, и взялся за следующий. — Сам такой, — едва слышно пробубнил Онигавара. Невербальные посылы он с лёгкостью считывал и без слов — клубу телепатии такое и не снилось. — Нам надо что-то ещё, — Ханазава был неумолим. — Агитация ошибок не прощает. Повесим не тот плакат, и вместо контакта с инопланетным разумом Томэ-чан пойдёт записываться в общество «Защити Чужого от Хищника». Помнишь, что случилось с Эдано? Онигавара расплылся в злорадной усмешке. Эту историю он не забудет, даже если впадёт в маразм, начнёт пускать слюни и ссаться. Он требовал рассказать её раз пять, не меньше, забив на выражение лица «как-я-устал-от-этих-идиотов» Ханазавы. Что этот выскочка понимает в упоительности и мести. Онигавара всхохотнул. Он отдал бы сотню плакатов с Меган Фокс, чтобы увидеть, как корчится на крыше Черноуксусной Эдано. Как, завернувшись в простыню, цепляется за флагшток и зовёт громкими воплями Кинг-Конга. Ведь тот — его судьба! Бедный, бедный Эдано. Онигавара смахнул несуществующую слезу. — Ты развесь эти, — ждать, пока Онигавара назлобствуется, Ханазава не стал. — А я пока достану те, что принёс из дома. — Да не вопрос, чужой урабантё, — согласно закивал Онигавара, забирая одобренные экземпляры и кнопки. Навис над Ханазавой, усевшимся на корточки перед своим портфелем, и уважительно присвистнул, когда увидел в тубусе плотно свёрнутые листы. — Я знаю, что нужно вешать по центру. Чтобы заходишь — и сразу она. Смотрит прямо в душу. — «Она» в голосе Ханазавы звучало с благоговением и большой буквы. — Я с ней два года спал, — вдохновенно бормотал он, раскладывая веером свою коллекцию. — С ней? Разве это она? — Онигавара уставился на зелёный плакат, над которым, вздрогнув, застыл Ханазава. «Марс атакует!», две пары красных глаз и мозги инопланетян, похожие на морщинистые задницы, никак не походили на долгожданную «Ону». Онигавара посмотрел на Ханазаву со смесью ужаса и уважения. Глаза на плакате внушали. Стойкость Ханазавы тоже. — Ненавижу брокколи! — Ханазаву передёрнуло, и он, нахмурившись, потёр лоб. — До сих пор вспоминать противно. — Ну да, — Онигавара глубокомысленно закивал. — Брокколи мало кто любит. Гадость же. Ханазава уставился на него в упор. Онигавара посмотрел сначала на его бровь, потом на кончик уха, а потом сдался. — А она?.. — ловко перевёл Онигавара тему. Потыкал пальцем в левый глаз марсианина, поскрёб его ногтем. Шмыгнул носом. — Держи! — Ханазава, отобрав постер у Онигавары, запихнул марсиан поглубже и выдернул из пачки искомое. — Вешай прямо по центру. Лейтенант Рипли смотрела на Онигавару сочувственно и сурово. «Запишись в космические войска, защити Землю от вторжения!» — гласила яркая надпись по краю листа. Под этим взглядом Онигаваре захотелось встать навытяжку и отдать честь. *** Спустя полчаса пустых стен вокруг них не осталось. Входящих встречала Рипли с лозунгами и пушкой наперевес, а желающие покинуть комнату упирались в броккольные зелёные поля и красные глаза атакующих марсиан. Принцесса Лея заменяла Меган Фокс бездарно. Онигавара не впечатлился ни прессом, ни грудью в так себе лифчике, ни прической. Синяя Плавалагуна выглядела и то эротичнее. — Это классика! — отрезал Ханазава, даже не дослушав Онигавару. — Старьё! — чувство прекрасного в нём бунтовало. — Винтаж! Онигавара открыл рот, закрыл рот, махнул рукой и сдался. В Черноуксусной все с приветом, пора было с этим смириться. «И слабаки, — утешил себя Онигавара, переживая за Меган, как за себя. Выдернул из забракованной стопки старину Фрэнка и Гамору и, воровато оглянувшись, пришпилил их в самом низу, у плинтуса. — Думаешь, подействует? — поинтересовался он у Ханазавы, озирая результаты их совместных усилий. — Скоро проверим, — вздохнул тот. — Главное, чтобы Томэ-чан вернулась в клуб, и Кагеяма-кун остался доволен. — Желание урабантё Солёной средней — закон! — Онигавара согласно засопел. — Ты много ей не давай, — Ханазава протянул ему пакетик, и Онигавара бережно сжал его в кулаке. — На всех ведь по-разному действует. Ничего-ничего, а потом она уже ловит щупальце, которое лезет ей под юбку из-под парты с неясными намерениями. — Из третьего измерения, — смущённо уточнил Онигавара и откашлялся. — Щупальце уже того… было однажды… Отбитые гантелями пальцы снова заныли. Ханазава посмотрел внимательно, но промолчал. момент первого контакта Белый свет потускнел. Из мутного серого нечто, как на фотографии в ванночке с проявителем, проступал ребристый металл стен и переборок. Дверь отсека отъехала с тихим шипением. — Ой... — тихо выдохнула Томэ. Первый контакт она представляла себе совсем не так. И инопланетный разум тоже. Где яркое небо, трава и мягкие лапки большеглазых пушистиков? Где тёплая от лилового инопланетного солнца земля и вежливое: «Инопланетяне, миленькие, давайте дружить»? Их разумы должны сливаться и огненной птицей взмывать в небеса, купаться в лучах чужих лун и близких звёзд. Существо на пороге отсека переступило с ноги на ногу и склонило голову. «Прислушивается, как собака, собака!» — мозг Томэ цеплялся за любую деталь, стараясь найти хоть что-то близкое среди всех этих зубов, когтей и суставчатых конечностей. Пришелец резко взмахнул хвостом — раздался скрежет, и из корабельной переборки посыпались искры. Нити слюны упали на пол и с шипением и едким паром впитались в металл. — Ой, — ещё тише повторила Томэ. Сердце, свалившее подальше от лишних травмирующих событий, взмывать обратно категорически отказывалось. Оно решило поселиться в пятках навсегда, прибив их намертво к полу. Ни шагу вперёд, ни шагу назад. Но она должна! Она же Посланник! Раз не получается шагнуть, надо хотя бы протянуть руку. Как знак дружелюбности и мирных намерений. Открытую ладонь, пропитанную светом и мелодией космической истины. Внутренняя сущность, живущая в каждом, не сможет не откликнуться на зов! От её прикосновений обнажается сама суть! Хитиновый панцирь треснет, и покажется тонкое грациозное существо. Покрытое тоненькой белой шёрсткой тело, свернутые колечками усики, хрупкие прозрачные крылья и голова с громадными зелёно-жёлтыми глазами и с булавочной точкой зрачка… Пришелец издал что-то среднее между шипением и визгом и раззявил узкую щучью пасть, густо утыканную тонкими загнутыми внутрь зубами. ... и жвалами, больше похожими на плоскогубцы... Сноп искр из переборки от второго удара хвоста был куда выше, чем от первого. …и нежный… Нежный! Розовый хвостик…. Томэ зажмурилась. И отчаянно потянулась к гладкому хитину панциря. Вместо гладкого хитина пальцы наткнулись на что-то липкое и твёрдое. От удивления Томэ распахнула глаза — чтобы увидеть, как плавно раздвигаются челюсти, как тянутся нити липкой слюны, обжигая кожу. Время замедлилось в десятки раз. Словно со стороны, как за чем-то посторонним, Томэ наблюдала, как её ладонь соскальзывает с зубов верхней челюсти на зубы нижней. Как в бесконечно глубокой, как ребристый туннель, глотке, шевелится что-то. Ворочается, чмокает и булькает и завораживающе медленно начинает двигаться вперёд, к свету. К ней! — Вот она — суть! — серьёзно сказал кто-то в голове Томэ. — Ты смогла. Но даже чувства словно выцвели. Тянулись, как старая жвачка, блёклые и безвкусные. Она не чувствовала ничего — ни радости, ни торжества. Не было даже удивления, когда на этом слизистом «что-то» раскрылись глаза и челюсти и впились ей в руку. Кожа оказалась неожиданно прочной, она всё тянулась и тянулась, словно резиновая. Замерев, Томэ смотрела на своё предплечье — больше не прямое, а треугольное, в вершине которого дёргалось зубастое нечто. Кожа лопнула. Соскользнула с руки, как старая перчатка, явив на свет мышцы, вены, белые полосы сухожилий и матовую белизну костей. А зубастое «нечто», унося её, как трофей, с хлюпаньем втянулось в глотку Чужого. Время вздрогнуло, исказилось и пошло вновь. Крови не было. Совсем. Боли тоже. Томэ попробовала сжать руку в кулак — тонкие белые косточки пальцев в переплетении красных ниточек мышц послушно сжались. Глас небес раздался внезапно. Он был божественен и громоподобен. Он шёл со всех сторон разом, заставляя трепетать каждую клеточку её тела. — Херовая из неё Рипли, — задумчиво возвестил глас. Озарение нахлынуло, как прибой, захлестнуло с головой, заставляя задыхаться и ловить ртом воздух. Она не Посланник! Она — лучшая выпускница Высшей Академии Космонавигации имени Хана Соло под особым патронажем её высочества принцессы Леи. Она — навигатор крейсера «Солёный левиафан». Она — терминатор, посланный спасти юную земную цивилизацию! Она знает, где хранится оружие! Первый удар гарпуна отбросил Чужого из отсека в коридор. Второй пришпилил его к стене, как бабочку к вощёному холсту. От удара содрогнулся весь корабль. Пришпиленный монстр извивался и всеми конечностями драл металл переборки, оставляя глубокие светлые борозды. Истошный визг бил звуковой волной не хуже когтей. Зажать уши и не слушать этого рвущего барабанные перепонки скрежетания, от которого сейчас хлынет из ушей кровь, или добить эту тварь?! Томэ дёрнула гарпун на себя, но Чужой оказался проворнее. Плюнув в Томэ кислотой, монстр нагло пробежал у неё над головой и нырнул в открытый шлюз, словно крыса в спасительную нору. В последний раз проскрежетал, высекая искры, суставчатый хвост. Томэ рванула в погоню. Враг не уйдёт! Улепётывающего со всех конечностей Чужого кренило и заносило на поворотах, как птеродактиля с подбитым крылом. — Не сбежишь, тварь! — торжественно воздела гарпун Томэ. Искры из потолка полетели от него не хуже, чем от хвоста Чужого. Обшивка корабля обжигала холодом даже через защитный скафандр. Или это опаляла лучами сверхновая, вспыхнувшая рядом. Мерзкий Чужой растопырился чёрной кляксой на главном двигателе и помахал бесконечно длинным хвостом, то растягивая его на полнеба, то чуть было не дотягиваясь до Томэ. Она надула щёки, собираясь с духом, и оттолкнулась от спасительной обшивки. Пальцы мёртвой хваткой сомкнулись на тонком хвосте и… всё закончилось. Над ними парила серебристая туша «Солёного Левиафана», из чёрной глубины на Томэ с гордостью смотрели Дракс, лейтенант Рипли, Чубака и Спок. А Томэ с Чужим, слипшись в смертельном объятии, падали в вихри сверхновой. Падали… Падали… Пад... три часа и двадцать минут спустя За десять минут Теруки проклял всю Солёную — и среднюю, и старшую, и пожалел, что прогуливал физкультуру. Попытался левитировать, но Томэ и Председателя так и не догнал. Онигавара же весело бухал ногами рядом, демонстрируя превосходство сил физических над силами ментальными. — Какого… — Теруки глотнул воздуха, — …ты её Рипли обозвал? — Это всё ты! — Онигавара, судя по всему, проблем с дыханием не испытывал. — Классика, классика! А она его шваброй! Теруки поднажал. Ноги болели, лёгкие горели огнём. Может, прав был Шигео, что записался в клуб этих добрых качков? Нестандартные решения всегда были его коньком. — Но. Но! — Физическая подготовка Онигавары позволяла и бежать, и разговаривать, — Знаешь, я тоже не раз задумывался. Какое-то лицо у Председателя иногда странное. Чу.. чужое... Дыхания Теруки на разговоры не хватало, так что он молча ткнул Онигавару локтем. *** Председатель Совета балансировал на пожарной лестнице у самого края крыши, наподобие вороны на слишком тонкой ветке. Под ним хищно, как акула, учуявшая запах крови, кружила Томэ, вздымая швабру на манер копья. — Ща, — Онигавара затормозил и оперся руками о колени. — Она его загнала. Никуда они уже не денутся. Передохнём и возьмём её. Томэ сделала очередной выпад, достойный средневекового рыцаря, и Председатель, уворачиваясь, взмахнул руками, уцепился за лестницу и забрался повыше, удержав равновесие в последний момент. — А вдруг он и кислотой плеваться научится? Жить захочешь… — Онигавара увлечённо предложил: — Может, глянем, кто кого? А то подойдём, и нас она тоже шваброй. А это больно! Теруки пожалел, в который раз за сегодня, что вступил на путь добра и исправления. Онигавару хотелось побить. Сильно. Желательно ногами. — Нам нужно… — Теруки не договорил. Томэ, зарычав и вскинув копьё, бросилась вперёд. Это было плохо. Председатель испуганно ойкнул, качнулся и разжал ладони. — К-к-куда?! — Онигавара, как последний идиот, рванул следом, а Теруки выбросил вперёд ладони. Только бы успеть! В голове билось чёткое: «Что же мы натворили?!» момент откровенности, или пять часов вечера того же дня — А дальше что было? — Томэ облизала палочку от мороженого и покосилась на Ханазаву. Тот без слов протянул ей своё, с весёлыми арбузиками на этикетке. Томэ улыбнулась, взяла мороженое и зашуршала обёрткой. — Я помню только звёзды и полёт. Скафандр не сковывал движений, а Чужого уносило всё дальше. И гарпун… Она посмотрела вверх, где сквозь голые ветви синело темнеющее перед закатом небо. Росчерки перистых облаков на горизонте напоминали инверсионный след космического корабля, нырнувшего в гиперпространство прямиком из земной атмосферы. Онигавара, сидевший на лавочке с другой стороны, что-то пробормотал и зафыркал. — Что? — Цела твоя швабра, — он отнял своё мороженое от лица, потрогал пальцами вздувшуюся скулу и распухшую бровь, зашипел и приложил обратно. — Её Инугава на место вернул, в подсобку. — Но полёт… — Кагеяма-кун помог. Он опустил на землю тебя, а мы с младшим братом помогли Председателю, — пояснил Ханазава. — Камуро-сану? Он тоже там был? — Кого там только не было, — пробубнил Онигавара. — Как специально караулили. — Клуб телепатии уходил домой, а клуб совершенствования тела возвращался с пробежки. — А тут вы сверху летите, — Онигавара мелко затрясся от хохота. — Все в сборе. Томэ посмотрела на него с осуждением. Потом вспомнила, как неуютно чувствовала себя недавно сама, и смягчилась. — Болит? — спросила она. Протянула руку, потыкала пальцем в щёку Онигавары. — Кто тебя так? Чужой? — Свой, — Онигавара заскрипел зубами. Потом ссутулился, вздохнул. Разорвал обёртку и откусил кусочек порядком подтаявшего мороженого. — Томэ-сан, ты это… мы это… Он замолчал, злобно глянул на Ханазаву и сделал страшное лицо. — Онигавара-кун пытается извиниться. — Ханазава накрыл своей рукой её ладошку и сжал. — Томэ-сан, мы очень перед тобой виноваты. Онигавара согласно промычал. Потом подумал и несогласно замотал головой. — Моя вина больше, — исправился Ханазава. — Это была моя идея… — Но зачем? — Томэ повернулась к нему всем телом, стараясь не прислушиваться к обиженному «а в глаз получил я» и что-то там про несправедливость и жестокий мир, звучащему из-за спины. — Если всем так важно, то я могу учить уроки в часы собраний. Только больше никакого аниме. И хорроров! — Дело не в этом, — Ханазава покусал губу, посмотрел наверх и решился. — Мне хотелось, чтобы ты поверила. По-настоящему, понимаешь? Онигавара притих, а Томэ медленно покачала головой. — Кагеяма-кун был расстроен. Он хотел помочь тебе, но не смог. И у тебя опустились руки. Томэ сглотнула горький комок. — Твоё возвращение не решит проблему. — У тебя кризис веры! Томэ обернулась и уставилась на Онигавару во все глаза. Тот смутился. — Ну там, плохо терять… эта… Блин! Я забыл! Ханазава вздохнул: — Томэ-сан. Если ты действительно чувствуешь, что твоё желание узнать о телепатии угасло — мы все смиримся с этим. Но если искра в тебе ещё жива, то не сдавайся. Твои ребята, Кагеяма-кун и ваши страшные качки — мы что-нибудь придумаем вместе, — Ханазава приложил палец ко лбу. — Я много думал о словах Кагеямы-куна сегодня и считаю, что он прав. Неважно, достигнешь ли ты цели, гораздо важнее — каким путем ты идёшь. И с кем. Томэ утёрла выступившие слёзы. — Прости нас, — пробубнил Онигавара, протягивая ей остатки мороженого. — Что пытались тебя к ней по-читерски телепортировать. Томэ прыснула и выдернула из его руки липкую палочку. — Будешь ещё? — спросил Ханазава. — Нам велено выполнять любые твои капризы, везти тебя в больницу, если тебе станет нехорошо, и проводить до дома. — В больницу точно не надо, — Томэ откинулась на спинку лавочки и, улыбаясь, посмотрела в тёмное небо. — А ещё мороженое было бы не лишним. И Ханазава, и Онигавара поднялись, как по команде. — Мы быстро, Томэ-сан! Топот шагов и негромкое «сколько можно», «декабрь», «заболеет» стихли через пару секунд. Она поправила воротник, натянула шарф до самого подбородка и подмигнула звезде, яркой точкой сияющей на востоке. Звезда подмигнула Томэ в ответ.