Вечный стрелок

Человек в черном пытался скрыться в пустыне, а стрелок преследовал его. Есть такие пустыни — квинтэссенции пустынь. Солнце так давно выжигало здесь песок, что казалось, будто он превратился в стекло, которое сияет от восхода за заката, уничтожая зрение и разум тех, кто смотрит на него слишком долго. Что будет потеряно в первую очередь — глаза или мозг — сказать сложно. Сам идущий не определит этого, потому что пустыня будет продолжаться и продолжаться за его мертвыми глазами в мертвом мозге. Стрелок видел таких. Они шли к одним только им известным целям, их ноги шагали днем и ночью, пока солнце не забирало из мышц последние силы и воду. Но и потом они еще лежали посреди песков, глядя в небо, которое никогда не было осквернено ни одним облаком, и мысленно все шли. Они будто ждали, что получат пропуск на какую-то другую дорогу в другом мире, где продолжат идти, потому что дорога — единственная мысль, которая помещалась в их высохшем мозге. Стрелок надеялся, что не станет одним из них. Воздух здесь был таким раскаленным, что идущему сквозь пустыню казалось, что он висит на вертеле над костром, а какой-то незримый великан вращает его над огнем, потому что куда ни поверни голову, везде жаркий ветер бросит в лицо горячую пыль, похожую на пепел. Песок забивался везде, он просачивался в каждый шов одежды, в каждую складку кожи. Порой дюны сменялись твердым сланцем и беловатыми солончаками. Идти по ним было легче, но это лишь маленькая поблажка от безразмерной пустыни. Ни среди песков, ни на более твердой породе от идущих не оставалось ни следа. Лишь шагни вперед, лишь сдвинь ногу с того места, где она только что стояла, и уже ничто не будет напоминать, что ты здесь был. Песок все съест. Пустыня поглотит все, а ее бездонная утроба переварит, не оставив даже воспоминаний. Стрелку казалось, что когда-то пустыня была более милосердна. Среди песков и солончаков когда-то встречались темные следы костров, которые разводил человек в черном и которые говорили стрелку, что он идет верной дорогой. Сейчас же песок будто только и ждал, когда человек в черном отвлечется, чтобы наброситься на пепел, оставшийся от сгоревшей бес-травы, и уничтожить его. Можно было подумать, что чем больше пустыня питалась сожженной бес-травой, тем быстрее она теряла свой разум. Тем сильнее мир сдвигался. Может быть, человеку в черном это и было нужно. Теперь же стрелка вперед вела только убежденность в том, что он идет верно. Он не встречал ни указателей, ни следов, ни пепла костров, ни мусора, ни остатков трапезы или испражнений. Иногда он думал, что это подтверждает потустороннюю природу человека в черном. Или же то, что он сам давно сошел с ума — и почти сошел с тропы — и теперь бредет где-то в глубинах своего угасающего сознания. Стрелок привычным усилием воли отогнал эти мрачные мысли. Не время для них. Еще не время. Наверняка, ему лишь показалось, и пустыня никогда не была милосердна к идущим сквозь нее. Или же она была добра к какому-то другому путнику — из старой легенды, которую рассказывали ему в далеком детстве. Когда стрелок пытался вспомнить, кто именно мог поведать ему подобную историю, то будто оказывался перед громадным ущельем, которое отделяло его от места — от того времени — где он был ребенком. Другой край ущелья он своим мысленным взглядом даже рассмотреть не мог. Тот терялся в тумане вечности. И все-таки стрелок был уверен, что легенда о почти милосердной пустыне с дорогой, отмеченной потухшими кострищами, где в пепле можно отыскать забытые кусочки бекона, пришла из детства, потому что только в детстве можно представлять себя героем рассказываемой истории. А стрелок отчетливо видел себя в персонаже, идущем сквозь пустыню. Стрелка-из-легенды вела уверенность, что однажды он достигнет своей цели, какой бы она ни была. Стрелок-из-сегодняшнего-дня не знал, что заставляет его идти вперед. Наверное, упрямство. Корт, его учитель (еще один привет из детства), когда-то говорил, что такого упертого осла, как он, устанешь искать. Стрелку хотелось бы вспомнить, чем закончилась та легенда, но память подводила. Или же ему забыли рассказать финал. Будь у стрелка больше развито воображение, ему бы, наверное, стало не по себе. Плохо, когда история не имеет конца. Он поднял голову и, прищурившись, вгляделся в горизонт. Давно, еще в Гилеаде, у его отца была подзорная труба, не такая, какие делали гилеадские ювелиры, а древняя, из тех времен, когда люди решили, что могут заменить магию техникой. На темном корпусе располагалось много колец, которые надо было крутить, чтобы увидеть вещи, находящиеся очень далеко. Так далеко не позволяла видеть ни одна другая труба. Об этой детали стрелку напомнила его попытка всмотреться в горизонт. Он сделал щель между веками чуть уже, чуть сильнее напряг мышцы… И в том месте, где пески смыкались с небом, он увидел тонкую вертикальную черточку, которая покачивалась в жарком мареве. Это был он. Человек в черном. Стрелок понял, что однажды нагонит его. Но не сегодня, конечно. Не завтра даже. Но однажды нагонит. Колени стрелка заныли, когда он попытался ускорить шаг. Суставы защелкали, как несмазанный механизм, и никак не могли перестать. Стрелка это не волновало. Его мало что волновало с тех пор, как мир сдвинулся с места. * Стрелок давно не ел и не пил. Он старался не смотреть на себя, не желая видеть кости, обтянутые сухой, потрескавшейся кожей. Он усмехнулся, подумав, могли ли так мэнни, ведь даже они иногда должны были смачивать свое тело каплями воды. У стрелка не имелось и этого. Но он все равно шел вперед. * Он не останавливался и ночью, потому что на привале мысли о еде и воде становились особенно нестерпимыми. Во время движения он мог сосредоточиться на шагах. Существовали лишь они и ничего, кроме них. Луна всходила то слева от стрелка, то справа. Север, восток, юг, запад — все это давно не имело значения. Стрелок помнил, как в детстве его учили ориентироваться по звездам. Сейчас в этих знаниях не было смысла, как и во многом другом. Но стрелок не сомневался, что идет верно, будто внутрь него был вмонтирован особый компас, настроенный на человека в черном. Иногда ему казалось, что сдвинувшийся мир вращается вокруг него, ожидая, что однажды стрелок собьется с дороги. Этого не случится. * В конечном счете, стрелок решился, потому что даже у него силы были на исходе. Он сорвал жухлую и корявую бес-траву, разорвал ее пальцами на маленькие кусочки, сунул в рот и быстро проглотил, не жуя. Он помнил, что было с Нортом-травоедом. Помнил все истории о тех, кто начинал жевать эту отраву. Как она просачивалась в кровь и в мозг, превращая в ходячего мертвеца. Но у стрелка не было выбора. Пустыня не давала ему ни еды, ни воды, а он должен был любой ценой добраться до человека в черном. Стрелок глотал и глотал жесткие кусочки бес-травы, стараясь не думать о том, что с ним будет. Слюны, чтобы смочить высохшее растение, не хватало, поэтому веточки царапали горло. Он съел все, что собрал. Вопреки его ожиданиям, он не погрузился в дурманный сон. В его груди стало тепло, там словно загорелся огонь, который почти затух из-за нехватки топлива. Стрелку показалось, будто сил теперь в нем столько, что он может взлететь, не то что догнать человека в черном пешком. Ему захотелось побежать, но он погасил это желание. Не надо тратить энергию на глупые действия. Он не хотел вновь играть в гилеадскую рулетку с бес-травой: останется ли он в своем рассудке в следующий раз, когда проглотит сухие веточки этой дряни, или отрава проникнет в его мозг. Нужно сделать так, чтобы первой «заправки» хватило надолго. * Однажды стрелок увидел тахина. Тот словно вышел из какой-то невидимой двери, потому что еще мгновение назад его не было. Человек с птичьей головой и сам, похоже, не ожидал встречи. — Чар! — каркнул он и кинулся бежать. Стрелок вздрогнул. Ему показалось, что эти слова что-то значили когда-то, но он забыл. Однако он был уверен, что значение у слова «чар» было плохим. Таким, которого лучше не слышать. Стрелок выхватил револьвер из кобуры. Пальцы правой руки привычно сжали сандаловую рукоять. Указательный палец металлически звякнул, нажав на спусковой крючок. Раздался выстрел. Убегающий тахин споткнулся, словно кто-то толкнул его в спину, и упал. На песке он перевернулся, уставившись птичьими глазами в голубое небо, которое никогда не было ему доступно. Его клюв раскрылся, и оттуда раздалось еще одно слово. — Ка, — на последнем издыхании произнес тахин и замер. Стрелок на мгновение зажмурился, потом открыл глаза и сунул револьвер в старую потрескавшуюся кобуру на бедре. Он отвернулся от тела тахина, уверенно выбрал направление и вновь зашагал по пустыне. Спустя шагов двести он вспомнил, что значит первое слово. Еще через сто он вспомнил и второе. Последний раз Высокий Слог стрелок слышал, кажется, сто лет назад. А может, и тысячу. Его внутренние часы тоже сдвинулись. Порой стрелку казалось, что он слышит, как шестеренки внутри него щелкают невпопад — то медленнее, то быстрее. * Фигура человека в черном уже не терялась между сошедшимися песками и небом, она даже не дрожала в раскаленном воздухе, а была четко вычерченной. В какой-то момент стрелок коснулся пальцами рукоятки револьвера. Возможно, ему бы повезло, если бы он выстрелил, а может, и нет. Он не мог полагаться на случай, поэтому опустил руку и продолжил свой путь. «Завтра, — пообещал он себе и человеку в черном. — Завтра мы встретимся». Ему показалось, что фигура вдали кивнула. * На следующий день к вечеру стрелок заметил тусклый свет костра. Человек в черном больше не убегал. Может быть, он и раньше не пытался скрыться от стрелка, а просто искал лучшее место для разговора? Или же то, что стрелок однажды его догонит, было неизбежно, и он знал об этом? Человек в черном сидел на камне спиной к приближающемуся стрелку и смотрел на огонь. Его капюшон был низко надвинут и скрывал лицо во тьме. Стрелок еще раз подумал о выстреле, но отказался от этой мысли: колдунам нельзя верить. Все могло оказаться лишь иллюзией. Стрелок обошел человека в черном и сел на соседний камень. Он практически услышал, как скрипнули все его суставы, отвыкшие от такого действия. Некоторое время висела тишина, нарушаемая лишь треском тонких сучьев, которые где-то набрал — а может быть, наколдовал — человек в черном. Потом колдун заговорил. — Здравствуй, стрелок, — сказал он очень быстро. — Давно не виделись. Я прямо соскучился. Стрелку показалось, что человек в черном еле сдерживается, чтобы не рассмеяться. — Я собираюсь тебя убить, — произнес стрелок. Он все еще не был уверен, что происходящее не иллюзия, поэтому не стрелял — Я знаю. Человек в черном издал звук, похожий на тот, который вырывается из проткнутого мешка, наполненного воздухом. Только в колдуне вместо воздуха был смех. — Уже были те, кто смеялись, когда я говорил, что убью их, — стрелок нахмурился. — Этот смех был последним в их жизни. Раздался шелест опадающих листьев — так вздохнул человек в черном. — Я верю, что ты собираешься это сделать, стрелок, — его голос прозвучал устало. — Но я знаю, что у тебя не получится. Меня убьет другой… — он передернул плечами, будто в омерзении, и стрелок не сумел представить, что бы могло вызвать подобную реакцию колдуна, — человек. — Все предсказания — чушь, — отрезал стрелок. — Плевать, что ты там знаешь. Будущее не случилось и может не случиться. Человек в черном вдруг вскинул голову, и хотя его лицо осталось в тени капюшона, стрелок почувствовал, как глаза колдуна уставились на него. Холодные и обжигающе злые. — Будущее! — человек в черном выплюнул это слово, словно какую-то дрянь, которая неведомым образом попала ему в рот, и теперь он торопился избавиться от нее. — Что ты, стрелок, можешь знать о будущем? Ты, Роланд Дискейн, сын Стивена и Габриэль, потомок Артура Эльдского, что ты можешь знать о том, что произойдет, если у тебя никогда не было и не будет будущего? И из-за тебя никогда не будет будущего у меня! — О чем ты говоришь, колдун? — Об этом! — выкрикнул человек в черном и сорвал с головы капюшон. Против воли стрелок отшатнулся. В мужчине, сидевшем на соседнем камне, он с трудом узнал того, кого столько времени преследовал. Стрелок не ожидал, что человек в черном окажется стариком. Бросив короткий взгляд на его лицо, еще можно было подумать, что он молод, но если присмотреться и увидеть его глаза, то ошибиться будет невозможно: человек в черном не просто старый, он ужасающе древний. Его взгляд отдаленно напомнил стрелку о Норте-травоеде с той лишь разницей, что Норт видел свою смерть один раз, а человек в черном видел ее слишком часто, но так и не смог к ней привыкнуть. Стрелок попытался сориентироваться, сколько времени прошло с падения Гилеада. Мартен, Рудин Филаро, Уолтер О’Мрак или как там еще звался этот человек с тысячью имен просто не мог быть настолько стар! — Сколько лет прошло? — спросил он у человека в черном, и тот расхохотался. В его смехе не было ни капли веселости, только злость и ненависть. — Сто. Триста. Тысяча. Десять тысяч. На этот вопрос нет ответа, Роланд! — Люди столько не живут, колдун, — стрелок прищурился. Его глаза замечали все новые и новые следы времени на лице человека в черном и в его движениях. — Люди! — голос колдуна походил на карканье убитого стрелком тахина. — Где ты видишь здесь людей? Я? Ты? — человек в черном хихикнул. — Когда ты последний раз смотрел на себя, Роланд? Стрелок знал, что колдунам нельзя верить. С другой стороны, он знал и то, что человек в черном никогда не лгал. Особенно, если правда ударит больнее, чем ложь. Впрочем, правда всегда обладала этой способностью. Роланд не собирался смотреть на свои руки. «Нельзя представлять свою мать голой, — вспомнилась ему детская шутка. — Иначе попадешь прямиком в ад». Мало было тех, кто действительно нашел в себе силы не повторять эту фразу в голове. И, главное, не представлять. Роланд был одним из таких редких людей. «Девятнадцать», — внезапно произнес в его голове голос Элис, барменши из далекого — мертвого — города Талла. Девятнадцать. Слово, которое нельзя говорить. Слово, которое очень хочется сказать. Слово, которое убило Элис. Ловушка для Роланда. Она сработала тогда. Она сработала и сейчас. Взгляд Роланда упал на его руки. * Правая рука была почти человеческой. Мизинец, безымянный и большой пальцы и ладонь обтягивала кожа, загорелая, обветренная и сухая, но вот в указательном и среднем не было ничего человеческого. Она напомнили стрелку картинки, которые он видел в древних книгах из библиотеки Гилеада. Механические животные и люди. Их тела и конечности состояли из тонких металлических деталей, поршней и шестеренок. Глядя на те картинки, Роланд не мог представить, способны ли двигаться эти механизмы и как они это делали. Впрочем, у него всегда было плохо с воображением. Но сейчас воображение ему не было нужно. Его указательный и средний пальцы состояли из тонких деталей, как на тех картинках. Они звякали, когда он касался рукоятки револьвера. Роланд опустил взгляд ниже и с трудом удержался от стона. Сквозь прорехи в его старых штанах виднелись все те же металлические конструкции. Он приложил к груди левую руку и почувствовал под рубашкой тепло, более жаркое, чем тепло человеческого тела. — Там топка, — глядя на его действия, равнодушным тоном пояснил человек в черном. — Не очень надежная и удобная конструкция. Тебе приходится закладывать топливо через рот, и я даже не хочу представлять, как спускается лишний пар. Стрелок слышал гул внутри своей грудной клетки. Он слышал его и раньше, но не обращал внимания. Сейчас он понял, что не обращал внимания на все, что выбивалось из его привычного образа жизни. — Зачем? — спросил он, и его голос звучал глухо. — Зачем все это? Человек в черном усмехнулся: — Ты правильно сказал, стрелок: люди столько не живут. Как оказалось, и ты не вечен. Они, он, оно — не знаю, какое местоимение лучше подобрать, когда говоришь о хозяевах вселенной, — это поняли, а еще поняли и то, что ты удобен для них. Как иголка с ниткой зашивает дыры в одежде, так и ты чинишь прорехи в мироздании. От пустыни до Башни, от пустыни до Башни — ты снуешь туда-сюда, туда-сюда, и Башня продолжает стоять. Ты исполняешь роль хранителя лучше, чем те двенадцать зверей-уродцев, которых они поставили у Лучей. Два пальца на правой руке тебе откусили омары, левую ногу оторвал Гаруда, правую — отрезало колесами поезда метро, правый глаз выклевал тахин, что случилось с левым, не знаю. Но ты все равно шел и восстанавливал мир. Но вот однажды посреди поля роз, прямо в одном шаге от Темной Башни у тебя случился инфаркт. Твое упрямое сердце не выдержало. Они слишком ленивы, чтобы искать кого-то нового, поэтому сделали то, что делали всегда: заменили магию жизни машинами. Они протащили тебя сквозь доганы, и ты стал таким. — Почему ты мне все это рассказываешь? — стрелок коснулся механическими пальцами рукояти револьвера, пытаясь оценить, остались ли ощущения прежними или изменились. — Потому что я устал, Роланд, — человек в черном всплеснул руками, и над костром взлетели мерцающие искры. — Я устал каждый раз рассказывать тебе о Башне. Я устал направлять тебя. Устал гадать тебе. Устал каждый раз говорить одно и то же. Я устал умирать. Твой больной ублюдок каждый раз съедает меня! Каждый гребанный раз! Поэтому я решил рассказать тебе, как все устроено. Ты не помнишь, как уже проходил здесь раньше. Наверное, в этом твое спасение. Я же помню все. Жизнь, смерть, жизнь, смерть — я больше не хочу повторов. Хочу чего-то одного, понимаешь? Роланд медленно кивнул. — Один я ничего не могу изменить, Роланд, но вдвоем мы бы могли… — Могли что? — перебил его стрелок. — Качнуть этот мир? Разрушить его? Забрать себе? — Что-нибудь! — голос человека в черном сорвался на визг. — Мне плевать, лишь бы не то, что происходит постоянно. Стрелок взглянул на него. Тот сидел сгорбившись на камне и напоминал большую птицу. Стрелок помнил его хищником, но сейчас тот стал падальщиком. От былого величия не осталось и следа. Этот колдун вызывал жалость, а не страх. Стрелок перевел взгляд на его лицо. Глаза человека в черном безостановочно бегали вправо-влево, словно он искал что-то, чего ему никогда не суждено было найти. Они блестели горячечным жаром. По всему было видно, что он ждет решения стрелка. — Ну же, Роланд! — быстро, почти не проговаривая слов, сказал он. — Что ты думаешь? Роланд встал с камня и отряхнул штаны. Он делал все это нарочито медленно. — Ты ведь принял решение? — опять забормотал человек в черном. Стрелок кивнул. И тут вся медлительность вмиг слетела с него. Рука привычно легла на рукоять револьвера. Стрелок выхватил его, поднял на уровень плеча, как учили, и направил в голову человека в черном. — Ты хотел, чтобы больше повторов не было, — произнес он. — Их и не будет. И он выстрелил. Человек в черном откинулся назад на камне. Потом стрелок сунул револьвер в кобуру, взглянул в небо, определяя, где проходит Луч, и двинулся дорогой вдоль него. В его голове билось все то, что наговорил человек в черном. Стрелок знал, что все сказанное — правда. Но еще он знал, что где-то там, посреди поля роз, стоит Темная Башня, которая рухнет, если он не войдет в нее. И не важно, человеком он при этом будет или машиной. Главное, что после этого миры простоят еще какое-то время. У людей во всех мирах будет это время. Чтобы жить, чтобы писать удивительные стихи, сочинять прекрасную музыку, рисовать картины, которые будут трогать душу. Чтобы создавать нечто великое. Чтобы любить. Ради этого Роланд был готов вечно идти к Темной Башне.