So what do i do with it?

Разъезжающиеся ноги, проулки и карманные часы У Криденса кошмары. Ньют — очаровательный придурок. Криденс думает, что Ньют — вор, но его это не волнует.

Обычно Криденсу снятся кошмары. Обычно ему снится мрак. Ужасающий, удушающий мрак, разрывающий его грудную клетку изнутри и топящий его в своих глубинах. Мёртвые лица восстают из пепла и окружают его, иссиня-бледные, с испещрённой странными знаками кожей, и глаза… их глаза пристально смотрят на него; и все эти лица хором кричат: «Колдун!» И тогда его поглощает пламя, одежда на нём горит, и он слышит голос матери, отдающийся эхом в темноте. Сжечь его. Сжечь колдуна! И после этого он просыпается. Однако этой ночью что-то изменилось. Начало было таким же, как и всегда: Криденс схватился за грудь, чувствуя, как нечто пытается вырваться из ловушки его тела. Он закричал, когда рёбра треснули, продираясь сквозь прикрывающую их бледную ломкую кожу, и мрак рванулся наружу, поглощая его, пока вокруг не осталось ничего, кроме бесконечного мрака. Он едва дышал, испытывая такую сильную боль, что глаза наполнились слезами. И тогда раздался голос. Он отличался от тех голосов, что обычно преследовали его во сне, отличался от голоса матери. Криденс попытался сморгнуть слёзы, чтобы разглядеть источник голоса, и даже шагнул глубже во мрак. Что-то хрустнуло под ногой, и он увидел прижатую подошвой ботинка бумагу, но это была не просто бумага. Одна из листовок его матери. Вскинув голову, он снова услышал голос. И наконец-то увидел его. Мужчина стоял очень далеко от него, яркий и красочный посреди пустоты. Криденс узнал синее пальто и почувствовал, как подпрыгнуло сердце, когда он наконец-то понял, что голос пытался донести до него. Идём со мной. И это не был приказ. Это была просьба. Стоило шагнуть, как ноги задрожали от страха, что он упадёт в этот океан пепла и утонет в нём, но мужчина не переставал звать его ласковым голосом. Колокольчик матери разбудил его прежде, чем Криденс успел дойти. Никогда ещё после завтрака Криденс не хватал листовки так быстро. Частити странно посмотрела на него, но он проигнорировал её взгляд и покинул дом, ощущая в себе больше энергии, нежели когда-либо до этого. Возможно, было наивно надеяться, что он снова встретит незнакомца с тёплыми глазами. Нью-Йорк — большой город, и учитывая, что он никогда не встречал этого мужчину прежде, тот вряд ли жил где-то поблизости. И всё же эта надежда стучала в его венах, и он не в силах справиться с собой, скользил взглядом по лицам всех, кого встречал на пути. Забыв о листовках, которые надо было раздавать, он не выискивал людей, которые могут заинтересоваться ими. Он искал коричнево-синее. Но вплоть до времени, когда уже надо было возвращаться, так и не нашёл его. Он сунул несколько листовок в мусорный бак по дороге домой, чувствуя разочарование, будто в сердце воткнули нож, будто из него высосали всю энергию. Каким же идиотом он был, думая, что сможет найти того мужчину. Это же Нью-Йорк, в конце концов. Да он даже имени его не знает! А даже если бы он и нашёл его, что тогда? Скорее всего, незнакомец к этому моменту о нём и думать забыл. Прикипев взглядом к собственным ботинкам, Криденс завернул за угол и… врезался в синее пальто. Он попытался уклониться, и сердце ёкнуло, когда он осмелился посмотреть вверх. Это был он. Мужчина смотрел на него с тем же удивлением, что и в прошлый раз, и одна только близость к нему лишила Криденса власти над собственным телом. Бумага выскользнула из его пальцев, а он только и делал, что стоял и пялился, ослеплённый цветом и силой взгляда незнакомца. Листовки были разбросаны по земле — снова — и он обнаружил, что его это нисколько не заботит. — Дыхание каппы! — сказал мужчина, полностью развернувшись к Криденсу и всё ещё глядя широко распахнутыми глазами. — Мне ужасно жаль. Мне не следовало стоять прямо здесь… Если говорить честно, Криденс не расслышал ни единого слова. Просто смотрел на него так, будто никогда раньше не подозревал о существовании других людей, и позволял тёплому голосу себя омывать. Его ноги с тем же успехом могли быть двумя тающими брусками масла, потому что они так сильно дрожали, что Криденс едва мог стоять. Мужчина забормотал и быстро наклонился, чтобы сгрести листовки, и когда он осторожно вложил в неподвижные руки неаккуратную кипу бумаг, Криденсу показалось, будто всё это уже происходило. — Я знаю тебя, — внезапно сказал незнакомец, и Криденс вышел из транса. — Ты парень из проулка, верно? Он не знал, что такое «проулок», и ему было на это плевать, поскольку его разум отключился от одного лишь факта, что мужчина его помнит. Перехватив его взгляд, незнакомец вдруг полез внутрь своего пальто, бормоча что-то невнятное, а затем внезапно между ними повисло около десятка карманных часов. — Это может показаться немного странным, — сказал мужчина с выражением крайнего замешательства на лице, никуда особенно не глядя, — но я не совсем уверен, которые из них твои, так что… Криденс не спросил, где тот взял все эти часы и почему не уверен в том, какие из них его. Может, ни одни из них. Может, он просто вор, который выдрессировал своего кота, чтобы тот помогал красть вещи… Но тогда с чего бы ему возвращать карманные часы Криденсу? Решив, что и это не имеет значения, он заставил себя поискать взглядом свои часы. И сразу же нашел их, так как они были самыми простыми из всех и на них красовалась глубокая царапина. Незнакомец заменил серебряную цепочку, до сих пор прикрепленную к жилету Криденса, толстым шнурком. Криденс неловко прижал листовки к груди, чтобы ткнуть в часы пальцем, и замер, подняв глаза и поймав взгляд мужчины сквозь все блестящие цепи. Но встреча взглядов длилась недолго. Криденс проследил за тем, как длинные мозолистые пальцы выпутывали шнурок из цепей, прежде чем протянуть ему карманные часы, и, слегка склонив голову, принял их у мужчины, стараясь не пялиться слишком явно. — Ещё раз прошу прощения, — сказал мужчина, засунув оставшиеся часы обратно в своё синее пальто. — Надеюсь, что я не доставил тебе каких-нибудь… — Криденс. На какое-то время воцарилась тишина, пока мужчина медленно поднимал взгляд, чтобы снова встретиться с ним глазами, и Криденс ничего не мог поделать с ощущением тепла, приливающего к его щекам. Он не собирался называть своё имя. На самом деле он вообще ничего говорить не собирался. Лучше было оставаться тихим, невидимым и незапоминающимся. Но в этом ярко одетом мужчине с растрёпанными тёмно-рыжими волосами было что-то, что заставляло Криденса желать быть услышанным, увиденным и запомненным. Он хотел, чтобы незнакомец знал, как его зовут. И хотел узнать его имя, но не осмеливался спросить. — П-прости, что? — сконфуженно моргнул тот. Его глаза заметались между Криденсом и чем-то позади. Щекам Криденса стало ещё жарче, и он сжал губы в тонкую линию, браня себя за то, что надоедает мужчине своей тупостью, но у того в лице что-то изменилось, а затем он улыбнулся Криденсу с такой добротой, что тот почувствовал сильное желание расплакаться. — Тебя так зовут? Криденс? Он кивнул. Улыбка стала ещё мягче, и Криденс восхитился мелким морщинами под этими синими яркими глазами. Это было так красиво, что он почти забыл о своём страхе, и захотел спросить: «Как вас зовут?», как сделал бы сейчас любой нормальный человек, но момент разбился вдребезги. Буквально. Он вздрогнул, повернулся на шум и обнаружил, что на улице лежат осколки витрины ювелирного магазина, а ювелир бежит за уже знакомым пушистым чёрным шаром, потрясая металлической битой и неистово крича. — П-прошу меня извинить, мне надо… — заикаясь, пробормотал с оттенком паники мужчина, чьё имя пока оставалось загадкой, проскочил мимо Криденса и побежал, едва не путаясь в собственных ногах, в попытке догнать удаляющуюся пару. Криденс смотрел ему вслед с колотящимся в груди сердцем, а его разъезжающиеся ноги окончательно пришли в негодность. Он вернулся домой поздно, а когда показал матери свои карманные часы, та лишь отвесила ему подзатыльник. Но Криденс всё равно решил, что это был лучший день в его жизни.