Но я бедняк, и у меня лишь Роза, Бросаю Розу под ноги тебе. Ступай легко: Ран от шипов не бойся.
1.
Джон Престон не боялся ран от шипов. Рана в его сердце была еще свежа, и наконец можно было дать волю нахлынувшей боли без боязни разоблачения. Фабрики прозиума горели, сердце Джона рвалось из груди, кровь капала из разрезанной шеи, шелковая лента холодила ладонь. Мэри… — Спасибо, что разделил с ней смерть, Джон. Он не мог быть живым. Это первое. Если же он жив, то где он был все это время — это второе. — Я хотел разделить с ней жизнь, — сказал Джон. — Я тоже хотел, — сказал Эррол Партридж, бывший клирик Грамматона первого класса, бывший друг — вы знаете, что значит это слово?— бывший напарник Джона, бывший возлюбленный Мэри О’Брайен, бывший мертвец. Он выглядел намного живее, чем Джон. Джон не мог поверить своим глазам, но когда коснулся его руки — теплой руки живого человека — то поверил в жизнь после смерти. — Ты не можешь быть живым, я видел твое тело. — Нетронутое тленом. Тебе не позволили подойти ближе, помнишь? Ты мог бы увидеть, что я дышу. Но для всех я должен был оставаться мертвым, особенно для тебя. Сопротивление проникло даже в такие места, как морг. Тебе ли не знать? — Я прострелил твою шею, там была дыра. — Грим. Я слышал твои извинения, я их принимаю. — Как ты выжил? Я же убил тебя! — У меня была Роза.2.
Роза лежала внутри книги. Засушенная, мертвая, она пахла так нежно и радостно, словно ее только что срезали. Она казалась единственным живым существом среди мертвых стен. Эррол не знал, какими бывают розы, но почему-то был уверен: они не должны быть голубого цвета. Прошла всего минута, как он впервые вдохнул аромат цветка, а перед глазами промелькнула целая вечность. Он больше не хотел притворяться, что принимает прозиум, что поддерживает этот странный порядок. Он устал выверять каждое слово и скрывать чувства. Да, были люди, среди которых он был собой — прежде всего Мэри. Он подарит эту розу Мэри. И еще он почему-то понял, что больше не сможет никогда солгать. Никому. Книга упала на пол, когда Джон Престон выстрелил в него, а роза осталась в руке. Из голубой она сперва стала фиолетовой, а потом обрела новый цвет — цвет крови. Эррол недоуменно потрогал шею: раны не было. Крови не было. Жизнь вернулась к нему, а роза стала красной. Итак, всего минуту назад он был мертв, но это в прошлом. Жизнь вернулась к нему, но как же ею распорядиться? Они придут за ним, и если увидят его живым, то отправят на процедуру. Бежать? Подвергнуть риску Мэри? Затаиться на дне, чтобы никто не знал, что он жив. Никто, кроме одного из повстанцев, что сегодня дежурит в морге. Никто не узнал до поры до времени.3.
И Эррол закончил свой рассказ: — Когда пришло время, я возглавил восстание снаружи. Все-таки в прошлой жизни я был клириком, как ты. А эта Роза — она была волшебной. Она вернула меня к жизни, и я исполнил то, что был должен. Как и ты. — Как и ты, — эхом повторил Джон. Он ничего не понял про волшебство и розы, меняющие свой цвет и лишающие человека способности лгать. Должно быть, он просто промахнулся тогда. Или это затуманенный виной разум, и он разговаривает сам с собой? Эррол стоял перед ним и чего-то ждал. — Так значит, лжи больше не будет? — спросил у него Джон. Лента Мэри холодила его пальцы. — Возможно. Но раны от шипов никогда не заживут. Такова цена. — Что ж, я не боюсь ран от шипов розы, что не терпит лжи. Они пожали друг другу руки, как друзья — Джон знал, что значит это слово — и разошлись. Вот только бывший клирик Грамматона первого класса Джон Престон так и не понял, что произошло: жив ли он и только что говорил с призраком Эррола Партриджа, или это живой Эррол Партридж только что говорил с призраком бывшего клирика Джона Престона.