То, что остаётся

Оскар приходит в себя, но отказывается открывать глаза. Она должна быть мертва, но для этого ей слишком больно, причем повсюду. Она и вправду надеялась, что всё кончится быстро и чисто. Ну да, ну да. Сознание вновь уплывает. Быть может, её душа действительно покидает тело? * Ладонь прижимается к её лбу, холодная и сухая; но быстро исчезает, и следом кто-то отрывает что-то с её предплечья. Так снимают повязки с раны — понимает Оскар, ощущая тянущую боль. Затем жалящий укус спиртного. Она вздрагивает против собственной воли. Кто-то вздыхает. — Оскар? Она медленно приоткрывает глаза. На неё сверху смотрит Розали, бледная и утомленная. — О, слава богу! — говорит она. — Я принесу тебе чего-нибудь попить. На этот раз она знает: если не случится заражения, от ран она не умрёт. Чёрт бы побрал это всё. * Ей обрезали волосы. Неровно, чуть выше плеч. Странно не чувствовать их привычной тяжести. — Мне жаль, — говорит Розали. — Но в них было столько крови, я просто никак не могла их распутать... Розали всегда так тщательно заботилась о её волосах. * — Я думала, что потеряю и тебя тоже, — говорит Розали. — Как потеряла, похоже, почти всех остальных... Не знаю, сумела ли бы я это выдержать. — Ты выдержала бы, — говорит Оскар, едва не сбиваясь на «выдержишь». — Ты прочнее всех, кого я знаю. Но... Бернар? — Его больше нет, — произносит Розали ровным голосом и поворачивается в сторону, глядит в окно сквозь узкую щель в занавесках. — Его просто нашли однажды утром. И застрелили. Розали, за которой тянется целый шлейф потерь, и которая всё еще сидит у постели Оскар, меняя ей повязки и скармливая похлёбку, которая всё ещё способна чуть улыбаться, когда видит, что Оскар проснулась; которая сделалась со временем сильнее, но не ожесточилась. — Впрочем, хотя бы Алан этим утром был ещё жив, — Розали говорит это с почти убедительной живостью. — Он принёс немного хлеба. Я не стала спрашивать, где он его взял. — О, — произносит Оскар и впервые с тех пор, как подумала, что вот-вот умрёт, чувствует крохотную искорку облегчения. — Тебе стоит ещё немного поесть, — добавляет Розали. — Думаю, ты уже достаточно поправилась, чтобы тебя можно было везти. И она поднимается с места, разглаживает юбку и отходит прочь, серьезная и собранная, как настоящий врач. Везти? Но куда? * Прочь из города. В какое-нибудь тихое место, туда, где у неё будет время выздороветь, не заработав при этом пулю. Её первый порыв — это отказаться, огрызнуться на Розали и Алана, которые сговорились вести себя с ней, будто с ребенком. Заставить себя выбраться из постели, вернуться на баррикады, отдать всю себя и даже чуть больше, просто чтобы доказать, что она на это способна. Но, подумав немного дольше, она понимает: Если она покинет город, то Розали должна будет уехать с ней. Если Розали уедет, так будет для Розали безопаснее. — Пойдет, — говорит Оскар. — Но только до тех пор, пока я не буду готова к бою. — Конечно, — соглашается Розали. Розали знает: это может занять много времени. Оскар знает: возможно, этого вообще никогда не случится. Алан знает тоже — она более чем уверена, — но она не знает, сказал ли он Розали. На самом деле, лучше бы ей было умереть в бою, от пули или клинка. Но жизнь рассудила именно так, и теперь ей надо спасти то, что возможно. Она начнет с Розали. * Она знала, в те последние дни, что если упадёт — то уже не сможет подняться снова. Она не знает другого: что делать с собой теперь, когда это случилось. Она лишилась всей своей движущей силы, но её тело всё ещё не сдалось. — Пойдем, прогуляемся со мной вместе, — говорит Розали, и Оскар тотчас же хочется накричать на нее, послать её ко всем чертям, сказать, что ей слишком горько, что её оставил единственный человек, который позволял ей быть всем тем, что она в себе ощущала — сразу и одновременно, без изъятия. Что она медленно умирает, и ей, чёрт побери, не хочется ни прогуливаться, ни слышать новости из столицы, ни есть обед. — Я, — начинает она, слышит собственный тон, запинается и сердито хмурится. — Даже на мгновение не смей думать, будто мне не так больно, лишь оттого, что я способна вставать с постели, — произносит Розали ровным голосом. — Пойдем. Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза, и Оскар сдаётся. Это ведь Розали. Ей не следует кричать на Розали, не следует даже думать о таком. И тем более ей не следует настолько усердно жалеть саму себя. Что бы они сказали на это: все те мертвые люди, которых она знала когда-то? Что сказал бы на это он? * Она выбирается из постели, осторожно и медленно. Натягивает одежду, которую приготовила для неё Розали, и вспоминает иные дни и иные комнаты, где её ожидала более дорогая одежда, но приготовленная теми же самыми заботливыми руками. Давным-давно и далеко-далеко, когда Розали была влюблена в нее, а Оскар хотела притвориться, что это не пугает и не смущает её. Быть может, их жизни могли сложиться совершенно иначе, если бы она просто повнимательнее задумалась об этом, прежде чем действовать? Но где бы тогда они оказались? Ей кажется, будто она странным образом предает кого-то, прокручивая в голове эти мысли. Но вспоминает ли она старое притяжение, которое похоронила, или просто фантазирует о том мире, где она могла бы сбежать от боли, потеряв Андрэ? Может быть, и то, и другое. И в любом случае: это не имеет значения. Это всего лишь фантазии. * — Ты готова? — спрашивает Розали с другой стороны двери. — Да, — отзывается она, несмотря на ужасную боль в груди и на то, что ей всё ещё хочется спать. Она делает осторожный вдох, наполняет лёгкие воздухом так глубоко, как только может, не сгибаясь пополам в приступе кашля. Открывает дверь, держит наготове улыбку и предлагает Розали руку. И вот они: всего лишь двое, бесконечно далеко от того, с чего они начинали. Но, быть может, это и хорошо. Быть может, ей хорошо побыть здесь, с Розали, хотя бы немного.