Импровизация

Крови во рту так много, что Надин приходится то и дело сплевывать её на песок, и без того влажный и грязный. Ей почти ничего не видно, ринг освещен хуже обычного — хотя это не ринг даже, просто огороженный ржавой сеткой кусок зала меньше трех метров в площади, который кажется ещё теснее из-за навалившейся с той стороны пьяной и убитой опиумом толпы, — но ей и не нужно ничего видеть. Она легко уклоняется от хука справа — явно не ожидавший от неё такой прыти бугай, из матросов, весь изрисованный татуировками и с изрядно уже разбитой рожей, удивленно округляет здоровый глаз, увидев её не у себя под кулаком, а сбоку, — и без колебания бьет его в лицо. Он похож чем-то на Орку, неуловимо — может, своими рисунками на плечах, может, прической, Надин некогда разбираться — поэтому она наносит ещё удар, и ещё, целую серию, и не останавливается до тех пор, пока бугай не оказывается в самом углу ринга. Только тогда Надин отпрыгивает на шаг назад, чтобы было место размахнуться, и коронным ударом ноги в челюсть без труда смахивает бугая в песок. Толпа вокруг неё ревет от восторга — а кто-то, может быть, от разочарования, ведь наверняка потерял немалые деньги, сделав ставку на огромного матроса, потому что, само собой, он выглядел куда внушительнее неё, уже давно потерявшей внешний лоск и неуловимую угрозу в движениях, которые, как щит с королевскими регалиями, выдавали в ней военачальника. Ей-то это было только на руку, ведь чем большие деньги ставили против неё, тем больше она выигрывала. Надин без сомнения поворачивается спиной к поверженному противнику — ему точно не светит подняться на ноги ближайшие час-два, а то и больше, если она не рассчитала силу последнего удара и в ярости выбила ему челюсть, — и снова плюет кровью; кажется, у неё сломан задний коренной. Это больше злит, чем причиняет боль — нелегальные бои приносят слишком мало денег, чтобы она могла позволить себе потратиться на врача; даже сегодняшний выигрыш вряд ли покроет её расходы на неделю, так что, наверное, ей придётся вернуться сюда раньше, чем она бы хотела. Сама мысль об этом злит Надин так, что аж поджилки дрожат от гнева. — А ну, посторонитесь, ублюдки! — прикрикивает она, растолкав плечом столпившийся у выхода сброд, и поглубже натягивает капюшон толстовки на голову, шагая в отвратительно пахнущий тухлой рыбой и сыростью полумрак. На самом деле, будь у неё выбор, она никогда не опустилась бы до уличных боев без правил. На самом деле, если бы пять месяцев назад она вовремя прислушалась к собственной интуиции и поняла, что её капитаны ведут себя как-то слишком встревоженно, ей и не пришлось бы каждую неделю возвращаться на ринг. Пять месяцев назад, когда Надин в шоке наблюдала, как Орка, наставив на неё автомат, помогает Рейфу подняться с досок старого деревянного пирса, она думала, что виноват кто угодно — Рейф, Орка, проклятые Дрейки, один из которых угнал у них лодку минуту назад, — но не она. И только теперь Надин понимала, что вина полностью лежала на ней. Она видела, но закрывала глаза и отворачивалась; понимала, но отказывалась признавать, что это происходит именно с ней. Сокровища, привезенные из Либерталии, и остатки от гонораров Рейфа сложились в достаточное количество нулей на её оффшорных счетах — вот только все они ушли на страховки и возмещение ущерба семьям погибших солдат; учитывая, что практически весь личный состав Шорлайн остался гнить в холодных горах Шотландии, на равнинах Мадагаскара и в лесах и ущельях Либерталии, Надин удивилась, как ей не пришлось покрывать расходы из собственного кармана. Почти полное уничтожение компании серьёзно сказалось на её психике — она начала терять контроль над собственным разумом, срываться в беспричинные приступы ярости и паники, один раз чуть не убила одного из связных, — и, может, поэтому Надин и не уследила, как всю власть и все оставшиеся деньги прибрал к рукам Орка, оставив ей лишь возможность сбежать из страны, пока на неё не объявили охоту её собственные подчиненные. Бывшие подчиненные. Надин скрипнула зубами от накрывших её воспоминаний, забыв, что у неё разбиты десны — поэтому застонала от боли и в который раз за вечер сплюнула кровь. — У тебя хороший стиль боя, — непривычный для окружающего пьяного говора бархатистый голос раздался откуда-то сбоку. Женский голос. Обычно после боев Надин торопилась к себе, игнорируя всех и вся, не потому, что уставала, а потому что боялась, что ещё не угомонившийся до конца адреналин в крови заставит её броситься на первого с ней заговорившего и убить, — но этот голос заставил её затормозить и поднять глаза. Голос принадлежал высокой женщине — разница была всего в пару дюймов, но даже это Надин подметила, как привыкла подмечать все кажущиеся на первый взгляд несущественными детали — она стояла, прислонившись спиной к кирпичной стене здания, и почти терялась в тенях, если бы не сверкающие у неё на шее ожерелья и вызывающе-красная футболка, обтягивающая её грудь и живот так, что Надин могла видеть, что женщина без бюстгальтера и слегка замерзла. Хотя, может, её соски под тканью затвердели вовсе не от холода. Проститутка, значит. Надин не раз доводилось видеть их и до, и после боев — сразу за портом было несколько улиц, на которых такие женщины зарабатывали своим телом; когда она впервые пришла сюда, и её приняли за проститутку — правда, она быстро доказала тому мужику, который вздумал схватить её за руку и грубо зажать в переулке чуть в стороне от уличных фонарей, что он горько ошибся. Глаз женщины нельзя было разглядеть из теней — они, к тому же, ещё скрывались за падающими до самого подбородка черными прядями волос, — но вот её губы… — Мне от тебя кое-что нужно. И ты мне это дашь, — вот что сказали эти губы. Надин нервно хмыкнула, удивляясь невероятному совпадению — не могла же она в самом деле знать что-то о Дрейках и сокровищах Либерталии, она же обычная уличная девка. Пусть и чертовски привлекательная, и с таким сексуально хрипящим голосом... Надин тряхнула головой: — Я не в настроении, liewe*, — обычно она не реагировала на женщин, мужчины привлекали её куда больше, но эта явно выбивалась из понятия «обычно». Может, своим голосом, а может, самой манерой держать себя с достоинством, как местные проститутки никогда не умели, или этими губами, которые сейчас растягивались в соблазняющую улыбку — вот только под ней сверкали острые зубы; Надин почему-то была твердо уверена в том, что они вцепятся в глотку любому, кто вздумает вступить с этой женщиной в бой, и не отпустят до тех пор, пока не стихнут предсмертные конвульсии. Надин следовало бы уже махнуть на проститутку рукой и исчезнуть в тенях переулка, но что-то её останавливает. Женщина улыбается ей все так же, но вдруг проводит острым кончиком языка по нижней губе, и Надин чувствует, как между ног простреливает горячим желанием — так, что на все ещё опасно бурлящем под самой кожей адреналине она не успевает удержать себя и, схватив женщину за руку, тащит её дальше в переулок, толкает к стене и прижимается всем телом. У неё полон рот крови, ушибы по всему телу и, кажется, погнуто несколько ребер справа, но Надин это совершенно не смущает — как и женщину, которая с готовностью приоткрывает рот и касается её губ теплым влажным языком. Наконец, Надин может видеть её глаза — они светло-серые, а разрез намекает на происхождение откуда-то с юго-востока, может, Индия или острова. На своем веку Надин нечасто ложилась в постель с женщинами, того реже — с южанками, но она готова поспорить, что кожа женщины на ощупь горячее, чем солнце тех краев. Горячее, чем её родное южноафриканское солнце. Словно в попытке проверить, так ли это, Надин проводит ладонью по бедру женщины и забирается под обтягивающую футболку, поглаживая кожу на животе — она муарово-бархатная, как голос женщины, и определенно горячее солнечного света в самый жаркий день. От нехитрой ласки женщина едва слышно стонет; обхватив ладонями лицо Надин, она глубоко целует её. Кровь смешивается со слюной, но, похоже, женщину это заводит даже больше, чем пальцы Надин, уже добравшиеся до груди и настойчиво потирающие её сосок. Даже за металлически-медным вкусом Надин прекрасно различает, какова эта женщина на вкус — она одновременно как горячий песок пустыни и ледяные камни гор, как утонувшие в вечной влаге джунгли и сухая степная трава. И Надин не терпится узнать, каков вкус не только её губ. Она и не отказывает себе, пробует кожу на шее — вкус песка и зелени мешается с солью, скорее озерной, нежели морской; в вырезе футболки, который опускается так низко, что открывает маняще-темную ложбинку между грудей, соли становится все больше, и это ещё сильнее заводит Надин. Она уже почти не может терпеть, так что просто делает шаг назад, отрываясь от груди женщины и оставляя её в шоке и разочаровании, и легко опускается на колени. Здесь их может увидеть любой прохожий, вздумай он неосторожно заглянуть в узкий просвет между домами — но Надин на это наплевать. Она впервые в жизни видит эту женщину, она едва ли сказала ей больше пары слов, она не знает, случайно ли они встретились, или ей что-то нужно от Надин — что-то большее, чем она делает сейчас, — знает только, что она так сильно хочет её, что от желания сводит низ живота и бельё промокает от смазки насквозь, что, кажется, даже на штанах видно. Надин в мгновение ока расправляется с кнопкой и молнией на джинсах, сдергивает их с округлых бедер женщины ей под колени и даже на прелюдию не разменивается — толкает два пальца между ногами женщины, разводя в стороны большие губы, и накрывает ртом твердый клитор. У неё в заднем кармане есть презерватив — обычный, не для лесбийского секса, но, если быстро порвать зубами вдоль, то сойдет, — только вот Надин и не подумала его доставать. Мысль о том, что с пугающей долей вероятности она рискует подхватить какую-нибудь малоприятную болячку, даже не пришла ей в голову — потому что она слишком сильно хочет распробовать вкус женщины, не тот, что тонкой пленкой покрывает её кожу, но настоящий. Надин не может объяснить себе, что происходит, и прекращает любые попытки, когда проскальзывает сразу глубоко во влагалище женщины. На вкус она — жгучая, как солнце в момент своего рождения, и соленая, как сама вселенная в начале времен. Надин не может удержаться от стона и расстегивает собственный ремень, чтобы залезть ладонью между ног и сжать огнем горящую промежность — ей приходится упереться другой рукой в бедро женщины. Та откидывает голову от наслаждения, но почти сразу возвращает взгляд Надин, и только закрывает рот тыльной стороной ладони, пытаясь не стонать, даже костяшки пальцев покусывает; правда, это ей совсем не помогает — Надин слышит мягкие звуки, не то стоны, не то мурлыканье, и отзывается так громко, как ей позволяет занятый рот. Она знает, что от её голоса по языку идет вибрация, поэтому утробно рычит, продлевая это ощущение и заставляя женщину судорожно вцепиться в лежащую на её обнаженном бедре ладонь Надин. Она благодарна, что не в собранные на затылке кудри — Надин никогда не была поклонницей таскания за волосы, и теряла все удовольствие, когда её партнеры, не спросив, начинали так делать. Усерднее работая языком, она чувствует, как бедра женщины начинают мелко дрожать, и как по её лицу и губам размазывается теплая влага. Ещё совсем немного. Высвободив ладонь из пальцев женщины, Надин прижимает два к насквозь мокрому от смазки и её слюны входу во влагалище — и резко входит, одновременно проскальзывая пальцами в собственное тело, так что судорожный стон у них вырывается почти одновременно. Внизу живота собирается сладкое напряжение, знакомое и неузнаваемо новое — приправленное жгучим вкусом женщины, распаленное её бархатным голосом и заболоченным желанием и непрошенными слезами взглядом невероятных серых глаз, — и Надин уже готова кончить, не дожидаясь женщины, ей ничего не будет стоить заставить её разорваться от нескольких оргазмов подряд взамен, — как вдруг слышит за своей спиной какое-то движение. Шаги. Она не придала бы этому значения, если бы шаги не звучали так уверенно — и не направлялись прямо к ним. Надин никогда не жаловалась на собственную скорость реакции — только однажды она подвела её там, в джунглях Либерталии, когда к виску Надин оказался прижат пистолет, и тогда это случилось потому, что она уже была измотана долгим боем с братьями Дрейками, — но сейчас она не успевает заметить, как женщина достает из кобуры на плечах пистолет — как же Надин умудрилась не понять, что женщина вооружена? — и стреляет. Без промедления. И без шума. Надин слышит глухой удар упавшего за спиной тела — и только тогда оборачивается. Свет от фонаря, косым лучом пересекающий переулок в двух-трех футах от них, едва прорисовывает мертвое тело на асфальте. У мужчины в знакомой до тошноты форме с нашивкой в виде стрелы на рукаве прострелен лоб точно посередине. Не зная, чем она поражена больше — меткостью женщины или тем, что она только что убила одного из наемников Шорлайн — Надин поднимает взгляд и вопросительно выгибает брови: — Что это было? — Небольшая проблема, — голоса женщины почти не слышно за её судорожными вздохами, и Надин задается вопросом, как в таком состоянии — почти на грани оргазма, судя по тому, как сильно сжимается её влагалище вокруг пальцев Надин, — она вообще способна стрелять, да ещё так точно. Либо у неё выработанное годами мастерство стрелка, либо она вообще нереальна и всего лишь очередное видение Надин, осязаемое и обоняемое, в отличие от всех прочих. Не обращая внимания на замешательство Надин, женщина дергает бедрами и отчаянно стонет. — Пожалуйста, не останавливайся. Надин, в общем, и не собиралась, и уже наклоняется снова, чтобы обхватить губами подрагивающий от напряжения клитор женщины, но её останавливает шум куда громче, чем шаги одного человека. Похоже, по их души сюда движется БТР. — Чёрт, — разочарование в голосе женщины почти ощутимо горчит у Надин на языке; наклонившись, чтобы подтянуть штаны, женщина легко касается её влажного рта последним поцелуем и шепчет. — Нам лучше убраться с улицы. Надин поднимается с колен и тоже застегивает ремень, с нервной ухмылкой следя за движениями женщины: — Проблем у тебя явно больше, чем одна. — Вообще-то, это и твои проблемы тоже. Люди-то твои, пусть они тебе больше и не подчиняются. Рука Надин сама собой хватает женщину за шкирку и втискивает в стену, когда она со смесью страха и ярости кривит губы в оскале: — Что? Откуда ты?.. Женщина примирительно поднимает ладони: — Спокойно, Росс, я здесь не для того, чтобы убить тебя, а чтобы спасти. Эти придурки выслеживают тебя уже около недели, и сегодня подошли уже совсем близко. Мотор БТР ревет все ближе, и теперь Надин может различить голоса, выкрикивающие её фамилию вперемешку с приказом убить, — правда, ни в одном она не узнает голос Орки, иначе бы уже отобрала у женщины пистолет и выскочила прямо на отряд ублюдков, не думая, чем это может для неё обернуться, — так что ей ничего не остается, кроме как отпустить женщину. Надин угрюмо смотрит на неё: — Ладно, допустим. Но, если ты знала о них заранее, почему не позаботилась об этом раньше? — Мне нравится решать проблемы на ходу. — Я заметила, — фыркает в ответ Надин. Не произнеся больше ни слова, она следует за женщиной, нырнувшей в неприметную щель между стеной и забором, на автомате проводит языком по губам, слизывая вкус, и думает, что потребует от этой загадочной женщины объяснений, как только они доберутся до квартиры Надин, и она услышит, как женщина кричит от оргазма. А может, ближе к утру, когда Надин вдоволь напьется её вкусом.