Команданте Макалаурэ

— Странный он, — тянет Мануэль. У Мануэля никого нет: отец спился, мать умерла, а сестра сбежала в Штаты с солдатом. За ней и брат подался, там, мол, деньги хоть горстями греби, хорошая жизнь. И остался Мануэль в четырнадцать лет один-одинешенек, отец не в счёт. Не в канавы же гаванские Мануэлю за ним идти. Вот и направился тот бороться за справедливость, как о революции узнал. — Кто «он»? — тянет, передразнивая приятеля, Рауль. Тот не обижается, привык, видать, что ребята подшучивают над его речью. — Да длинный этот из отряда! — выдаёт Мануэль. — Вот кто он, а? Рост… уши опять же… прячь не прячь, а все видели, нет слепых! Может он этот… русский? Что ты смеёшься? — и хихикает сам. — Там же… ну… в Штатах, так и пишут, коммунизм от русских! Будто зараза какая! Их бы перезаражал кто… — А если сам глупый — не слушай дураков, — Рауль слегка щёлкает приятеля по носу. — Русский… Ты бы его ещё в китайцы записал. Индеец он, дурья твоя голова, мне дядя Луис рассказывал о племени… не помню, как называется, как раз такие, высокие и с ушами. — С ушами мы все, — хохочет Мануэль, не обидевшись ни на слова, ни на щелбан. — А с такими — он один! — И потому он русский, — хмыкает Рауль. — Ох и глупый ты ещё. Мануэль не отвечает. То ли не знает, что сказать, то ли думает, как найти этого «длинного» и расспросить, кто он и откуда родом. Рауль сам его не видел, зато слышал о нём, и не раз, впервые — от Вероники, подруги сестры Мануэля. Вернее, бывшей подруги, они разругались, едва та узнала, что Пилар собралась с солдатом в Штаты сбежать. От Мануэля Вероника мало чем отличалась, как и сам Рауль, впрочем. Разве что Рауль, по местным меркам, чуть ли не богачом был. И в школе он учился, читать-считать умел. А так у обоих семьи не было: у Вероники только дед остался, у него — бабушка старая, дядья и тётки не в счёт, далеко живут. Деду Вероники всё равно, он внучку будто и не замечает, а бабушка её как рядом со внуком увидала, так и заладила: женись, тебе двадцать уже, самая пора, Вероника девушка хорошая. Повторял бабушке, что он Веронику читать учит, только и всего, говорит с ней о разном. Бабушке все обычно в одно ухо влетает, из другого вылетает, а вот про свадьбу внука с Вероникой, когда, мол, соберётесь, спрашивает чуть ли не каждый день. Та однажды разговор услышала, потом долго объясняла Раулю, что, пока труд не победит, им надобно забыть, что они женщина и мужчина, не время сейчас, до победы над капиталом ещё долго идти. Он, конечно, заверил, что и мыслей не было никогда, не соврал даже. Вероника, сходу поверив (ещё бы она правде не поверила!), завела разговор о революции. Читала она до сих пор по слогам, но послушать, что люди рассказывают о борьбе по всему миру, любила, а потом, если возможность выпадала, читала газеты, как могла и свои выводы делала, а, если чего-то не понимала, у знакомых растолковать просила. У Рауля тоже. Правда, не в тот разговор. Тогда Вероника рассуждала, что борьба объединяет всех, ведь за правду же борются, как иначе? А кому правды не надо, те на другой стороне, а мировой капитал, значит, им мозги застит. Тогда-то она и обмолвилась об индейце в отряде. Есть, мол, такой, чего только не знает, а уж как заговорит о революции, так и хочется взять в руки хоть дубину, хоть мачете, хоть что, пусть и палку простую, да пойти мировой капитал крушить и головы капиталистам сносить начисто. — Ну… высоченный, лицо такое… как у этих… статуй. Видать, аристократ какой прижил с индеанкой, — лениво выдала Вероника, когда Рауль спросил, что этот индеец из себя представляет обликом. — А вдруг они все такие, — сказал он. Сказал-то просто так, чтобы ответить, не ожидая, что собеседница ответит чем-то кроме «может, кто ж знает», вернувшись потом к разговору о революции. Ошибся. — Если на лицо, то может и все, — Вероника потянулась. — Только я ж не по лицу одному сужу, дура я что ли? Учёный он, в Европе жил. — Что, сам так тебе и сказал? — рассмеялся Рауль. — Подошёл и сказал? — Я может и неучёная, — цыкнула Вероника, — да не дура. Говорил, да. Жил там, учился. Воевал. И манеры у него… тонкие манеры, вроде так говорят, от Лусии слышала, которая учителя дочь. Так-то он как мы с тобой вроде, а видно что-то в нём… такое. Это, значит, почему я думаю, что аристократ у него папка, аристократы манеры того… с утробы блюдут. А в мамку у него уши — вот такие! — и она, приложив ладони к своим маленьким ушкам, изобразила что-то похожее на листья апельсинового дерева. Рауль тогда рассмеялся. Не то чтобы не верил, верил конечно, но и Веронику знал, которая в жизни и не видела почти ничего, как ему казалось. Труд, уход за больной роднёй, с дедом ссоры, а тут завертелась жизнь, столько нового на неё обрушилось! Может, оттопыренные уши у человека просто, а она вон чего напридумывала себе. А вот Мануэль не такой впечатлительный, хотя тоже про уши болтает, повидал многое, пока по Гаване с отцом мотался. Тут-то Раулю и вспомнился рассказ Вероники, а заодно давний разговор с дядюшкой Луисом, который чего только не видел в жизни, даже с индейцами разговаривал, если верить ему, конечно. Тот тоже упоминал племя с чудными ушами, не уточнял, правда, чем у тех уши не такие. А на следующий день после разговора с Мануэлем Рауль этого индейца и увидел наконец. И как увидел… Лучше бы и не видел никогда. Потянуло его в школу заглянуть, книжку какую для Вероники взять попроще. А у школы какой-то выродок Лусией, дочерью учителя, овладеть пытается: к стенке прижал, разодрал платье и кряхтит. Та явно не согласна, вырывается, орёт, умоляет не трогать, а ублюдку всё нипочём, решил, видать, что девушка давно мечтает юбку перед ним задрать. Рауль про себя выругался и помчался на помощь. Лусию все любили, особенно малышня, которая училась у нее, она им как старшая сестра была, а то и как мама вторая. Даже самому Раулю, которого она едва ли на год старше. Не было у него ни оружия, ни дубинки даже, и не думал Рауль особо, что с насильником сделает, одна мысль в голове билась — спасти! Далеко еще бежать, через двор пробираться, а Лусию трясёт, она даже умолять уже не может, повизгивает, как щёнок, мамкой оставленный. А ублюдок вдруг подкосился, Лусию выпустил и к шее дрожащими руками потянулся. Только тут Рауль заметил, что из шеи у того рукоять ножа торчит. Хорошего ножа, тяжелого, судя по рукояти. Рауль и застыл, не понимая, что творится, и не полетит ли следующий нож в девушку или ему в горло. И тут ему в спину вдруг дуло ткнулось… Знал он это ощущение: влип однажды, хорошо, что Мануэль тогда подоспел вовремя! И ведь не услышал даже, что подошёл кто-то, все мысли, видать, вокруг Лусии и ублюдка того вертелись. — Ты кто? — спросили из-за спины. — Рауль Перес, — ляпнул он и тут же язык прикусил. Вот зачем он представился? Говорили же, молчать, имя не сообщать, а он вывалил неизвестно кому. А как себя вести, когда в спину стволом тычут, а неподалёку ублюдок в пыли хрипит, кровью харкая? Ещё и Лусия стоит, трясётся, даже не прикрылась. К стене прижалась, руки опустила, лицо прячет, а платье мало того, что расстёгнуто, так ещё и порвано так, что грудь наружу. Рауль смутился, глаза отвёл. Тут же давление дула пропало, а к ублюдку дылда какой-то метнулся у него из-за спины, вытащил из него нож и тут же резанул его по горлу от уха до уха, будто свинью резал — пыль под ногами сразу кровью пропиталась, ручейки карминовые потекли. Ублюдок дёрнулся разок и испустил дух наконец. — Умирать в муках не должны даже такие, — тихо произнёс дылда. — Не рассчитал. И тут только до Рауля дошло, что перед ним тот самый индеец, о котором Мануэль и Вероника говорили. Высоченный, лицо — будто с картинок, что в Библиях печатают, и уши заострённые, хоть волосами прикрыл, а видно всё равно. Может, не зная, Рауль бы и не заметил, а может и нет, не узнать теперь. Тем временем Лусия по стеночке сползла и заплакала. Зарыдала даже. Сжалась в комок, руками прикрыться пыталась и обрывки одежды собрать, хоть и вряд ли замечает кого-то рядом. Перед собой стыдно, понимал Рауль, та же Вероника рассказывала, как к ней солдат в Гаване полез. Солдату она, конечно, между ног засветила и сбежала, и то рассказывала, что ощущала себя, словно в дерьме и перьях вываляли. Что уж о Лусии говорить! Индеец меж тем к ней подошёл и заговорил, что-то на своём языке видать, не понимал его Рауль. Плавно так говорил, будто заклятье читал или напевал что. Лусия почти сразу успокоилась, может, знала язык, на котором индеец бормотал, а сидела все так же, сжавшись. Тот, поняв видать, куртку скинул и протянул ей. И отвернулся. Рауль понял и тоже отвернулся, спиной к индейцу и Лусии встал даже. — Ты кто? — спросил и он, чтобы не молчать. Да и любопытно, вот он, тот индеец, о котором друзья говорили, а сейчас Рауль рядом, поговорить можно, спросить что к чему. — Зовут Макалаурэ, — услышал он. — Сокращают до Маки. — И… не боишься, что я того… с другой стороны? — сказал Рауль и снова язык прикусил. Вот зачем он всё этому индейцу вывалил? И имя, и что тоже за свободу сражается? Знает же, нельзя так, нельзя, надо хорошо человека знать, а потом уже что-то ему говорить, особенно важные вещи. — Не боюсь, — индеец, кажется, совсем не удивился. — Видел тебя мельком. На двойного агента ты не похож, уж прости. — А что ж ты в меня тогда стволом тыкал?! — нет, не понял его Рауль. Может, у них так принято в племени или ещё что, а он вот не понял, к чему это было. Не испугался же его индеец, эту мысль Рауль сразу отмел, чего тому бояться, вон как ножи швыряет. — Знаешь, где она живёт? — спросил индеец. То ли слова Рауля мимо ушей пропустил, то ли задумал чего. — И обернись наконец. Рауль обернулся. Не потому, что индеец приказал, сам понял, что не дело так вот спиной сидеть к незнакомцу, да и разговаривать так неудобно. Глядит, а индеец стоит и Лусию на руках держит. — Она что… без сознания? — глупо получилось, Рауль сам видел, что Лусия не в объятиях индейца, а лежит, как дети лежат на руках родителей, когда уснули, а будить их жалко. — Да, — только и сказал индеец. — Проводишь? Или дорогу объясни. — Провожу, — решил Рауль. — Тут близко. Индеец лишь кивнул. То ли неразговорчивый был, то ли присматривался к нему. Рауль тоже к индейцу приглядывался: Мануэлю и Веронике он доверял, но и не забывал, как их учили: «Не верить на слово, проверять строжайше — вот лозунг марксистов-рабочих». А язык индеец, судя по всему, и получше него знал. Хоть и всего парой слов перекинулись, а было в речи его что-то… «богатое», как соседка говорит. Видать, и в самом деле аристократ какой прижил этого Маку, а может, и не прижил, может, законный он наследник, раз говорит так складно. Наверняка папашка денег не жалел, а прижитый всё же прижитый, как ни крути. Идти в самом деле было недалеко. Лусия и сейчас в домике учителя жила с родителями. Где сейчас они Рауль не знал, уехали может или в гости ушли. Никого не было. — Дверь открыта, наверно, — сказал Рауль. — Она бы запирать не стала, недалеко уходила, — и направился к домику, догадку проверять. Угадал, дверь лишь чуть подтолкнуть пришлось. Индеец следом зашёл и, словно чуя, куда-то дальше направился. Рауль хотел было сначала у входа остаться, но потом следом направился. Воровать здесь, правда, нечего было, но кто же знает, долговато уже Рауль себя вёл как лопух. Только сейчас, в учительском домике, он заметил, какой же индеец рослый, чуть ли не по потолку макушкой шкрябает. Там, за стенами, не так это в глаза бросалось, даже когда он Лусию на своих ручищах тащил. А в домике сразу видно стало, что индеец высокий и длинный, цаплю на болоте напоминает — ноги такие же длинные и голенастые, руки как крылья, считай. Помотал Рауль головой и в комнату зашёл наконец. Пока он мешкал, индеец Лусию на кровать положил и снова заклятье своё завёл. Та будто уснула в самом деле. Потом дылда замолчал, сел, глаза прикрыв, сам задремал или в состояние особое впал, кто ж разберёт. А Рауль стоял и смотрел, как если бы индеец и его заворожил. — Я не знал, что ты собирался делать: спасать или присоединяться к возможному напарнику в «развлечении», — вдруг заговорил Мака. — И оружие на тебя направил, чтобы задержать. Рауль хотел было возмутиться, а потом на спящую Лусию посмотрел и сказал только: — Какой же я напарник! Мы с тобой по одну сторону, а ты меня вон в чём подозреваешь! Это ж… это ж скотство последнее, такое творить! Чтобы так… такое… кем быть надо? Индеец встал и жестом показал, что выйти им надо. Рауль не спорил, мало ли до чего дойдёт. Понятно, драки не будет, оба понимают, кто победитель, но отношения выяснять рядом с девушкой после случившегося тоже не следовало. Чуть отошли от домика, и индеец заговорил. — Я знал, что ты на моей стороне, но существуют вещи, которым нет оправдания даже для соратников, — сказал он. — Если бы ты был на месте того существа, нож бы полетел в тебя. Верю, ты на такое не способен, но кое-что нельзя прощать никому, даже своим… особенно своим. — Не спорю, — сказал Рауль. Ему бы замолчать, да видать, сегодня у него судьба всё не так делать, спросил всё-таки: — А правда, ты от аристократов… того, род ведёшь? Индеец усмехнулся чуть, но ответил: — Предположим. А к чему тебе это знать? Раулю вроде и ни к чему это знание было, так любопытство одолело, надо же ответ получить, если можно. А отвечать «просто любопытно» не захотел почему-то, решил пояснить как следует, а то вдруг не так его индеец поймёт! — Ну как, — сбивчиво затараторил он. — У нас тут кого только нет в отряде, это понимаю, не только бедняки неграмотные, наверное, не у нас одних так дело обстоит. Так-то и богатые есть, и это… с образованием, аристократы тоже есть небось, только вот… говорят, аристократы те разбежались отсюда уже давным-давно и кто куда. Где-то в Европах прижились, Штаты аристократам тоже не то, как дядя говорит. К чему я… Вот вижу даже я, учёный ты, слышал, тоже в Европе жил, может и учился там. Может и есть у тебя что-то, не надо думать, где хлеб добыть на завтра, учёба-то в Европах наверно столько стоит, сколько я за всю жизнь денег не видел. А ты здесь, ты с нами, борешься за будущее, а у меня половина друзей живи они хорошо, может, и сражаться не стали бы, но нам так и этак в могилу, считай. А вот ты… Что тебе мешало в Париже каком остаться и кофе с ликёром в роскоши попивать? Я не в укор это, просто понять пытаюсь, что к чему. Сказал и понял, что лучше бы на любопытство простое интерес списал. Тётка, когда кто-то при ней что-то выдавал глупое или похабное, охать принималась, что осияла этого человека звезда дураков, вот он от света этого остатки ума и потерял. Видать, сегодня его эта звезда дураков и осияла. Надо же такое заявить! Будто бы попрекнул индейца чем-то. Тот, однако, не рассердился. Покачал головой, посмотрел на Рауля, как на ребёнка, урок не выучившего, учитель смотрит, и заговорил наконец. — Кофе с ликёром, конечно, хорошо, особенно в стороне от неурядиц и войны, — индеец ненадолго замолчал, смотря куда-то в сторону, будто припоминая что-то. — Даже не самая роскошная гостиная всё равно уютнее любой казармы. Знаю, такие как ты, меня не поймут. Если можно жить хорошо, то почему бы не оставить несчастья в стороне, так? В глазах многих товарищей я — эксцентричный аристократ, которому закружила голову слишком хорошая жизнь. Наверняка ты или кто-то из них видел таких: рассыпающих обещания сделать всех счастливыми, сытыми, здоровыми чуть ли не в одиночку голыми руками. И чуть не самолично досадить всему мировому капиталу одним лишь красным флагом в руках, как же без этого. Но, быстро остудив свой пыл столкновением с жестокой реальностью, эти горячие головы, если повезло не сдохнуть, возвращались в свои уютные гостиные к кофе, книгам и ликёру, не заставив мировой капитал даже поморщиться, — индеец усмехнулся. — Какое разочарование, какое ведро воды на пламень душ. Но надеюсь, ты видишь меня не таким. Нет красоты в швырянии гранат с баррикад. Это красиво на картинах, на плакатах, в кино. В жизни… А где красота? В оторванных руках и ногах? В обугленных кусках мяса, которые мгновения назад были людьми? В штабелях мёртвых тел? Разве красивы кишки и ошметки тел, висящие на колючей проволоке? Красота в музыке, в искусстве, в работе ума! В труде не ради куска хлеба, а из удовольствия, из любви к созиданию, творению! Вот за что стоит бороться, Рауль. Я готов отдать за это жизнь, но давно перестал понимать тех, кто бросается под пули ради абстрактной цели, ради самой борьбы. Смысл должен быть во всём, — и умолк, видимо отдыхая и давая время Раулю переварить сказанное. Рауль, как услышал, что индеец считает таких, как он и его приятели, думающими лишь об удобстве да о еде вволю, разозлился. Не поймут они его, видите ли! Только и мечтают, что вкусно поесть да поспать сладко в мягкой кровати! Хорошо же он думает о товарищах своих! Как о животных считай? Аристократишка! — Я, может, тоже не шикую, а победу над капиталом и это… несправедливостью на кофе с ликёром не променяю, — буркнул Рауль. — Ты что, думаешь, мы все хотим победы нашей лишь чтобы брюхо набить? Что сражаемся, чтоб кастрюли мясом полны были? Хорошо же ты о нас думаешь! Вероника, вот, учиться хочет, подруга моя. А она голодала, на самом деле ничего днями не ела, а всё равно не о полных кастрюлях мечтает! Ты ей расскажи, что она лишь брюхо набить желает в этой жизни, сразу промеж ног получишь! — Ты не понял, — покачал головой индеец. — Сам же говоришь, терять многим нечего, так? — Будто ты не видишь, — пробормотал Рауль, — было бы что терять, не взбунтовались бы. Я потому тебя и спросил, думал, ты знаешь. А живи мы хорошо, революции бы не было. Кто хорошую жизнь будет вверх тормашками поднимать только за идею? Нет глупцов… А глупцы если и найдутся, жалеть потом будут, если у них с рассудком всё хорошо. Тут Рауль понял, что звезда дураков его не то что осияла и даже не лучом коснулась, а самолично на него сошла и теперь во лбу светит. Индеец ему одно говорил, объяснял, что есть те, кому сытой жизни не жалко ради справедливости, а он за слово уцепился и погнал! Тот же Мака… не знает Рауль, что у него с деньгами, может и нет их, а ведь он, небось, зарабатывать с учёностью своей много может. Если в Европе жил, наверняка языки знает разные, и читал много, если речи его такое впечатление производят. И Вероника рассказывала, и сам он, вон как мозгами ворочать начал, а всего-то минут пять поговорили. А сейчас вот рядом стоит, и мало они отличны как-то, что Мака-аристократ с наукой, что он. Вот если подумать, как бы Рауль себя повёл, окажись у него богатство и дом хороший? Жрал бы от пуза и на кроватях валялся? Нет конечно! Они же все, если подумать, не ради того сражаются, а те, у кого это всё есть, или так и поступают, или как этот странный индеец. Они сейчас равны получается, Рауль и Мака, хоть и разные совсем. Может, ещё как бывает, откуда ему знать. Он что видит, о том и судит, для остального, видать, умом не дорос ещё. — И я о том, — Мака наконец посмотрел на него. — Ты можешь Веронику или ещё кого-то из девушек попросить, чтобы она с той девушкой, — кивнул в сторону домика Лусии, — посидела? Я сделал, что мог, но такое не лечится легко. — Веронике и скажу, — кивнул Рауль. — А ты куда? Мака усмехнулся. Не ехидно, не насмехаясь над Раулем, а как Мануэль тот же, когда они в очередной раз обсуждают что-то или просто болтают обо всём на свете. — Думал зайти к тётушке Саре горло промочить. Если хочешь — присоединяйся, — сказал он. — Тебе сейчас не помешает стаканчик-другой. О тётушке Саре и её «подвальчике» Рауль слышал не раз, правда, сам туда не ходил. Не любил он выпивку, не видел в том удовольствия. Да и до чего винище довести может, знал. А Мака вообще индеец. Сколько разговоров Рауль слышал, что те со второй рюмки уже почти как отец Мануэля становятся! — А ты что сам-то там пить собираешься? Она даже кофе без алкоголя не наливает, говорят, — спохватился Рауль и, поймав удивлённый взгляд Маки, попытался объяснить. — Вам же… вы же того… быстро к выпивке привыкаете. И… и всё. И будешь ты как труп живой. Мака улыбнулся во весь рот. Беззаботно так, счастливо, будто Рауль его не об опасности предупредил, а что-то хорошее предрек. Или, может, понравилось ему, что с участием кто-то отнёсся, Рауль уже и предполагать боялся после всего, что наговорить Маке сдуру успел. — Как видишь, не привык еще, да и выгляжу вроде совсем не так, как ты пугаешь. — Так ты молодой ещё, а кто знает… — протянул Рауль. Хотел сказать «а кто знает, как оно дальше выйдет», но не договорил: Мака захохотал вдруг! Вот так, ни с того, ни с сего, стоит и хохочет, даже слёзы выступили. С чего он так, просто говорили же! Вот где Рауль в этот раз наломал дров? О беде с выпивкой у индейцев он от кого только не слышал: и от родни, и от знакомых, а Мака стоит и ржет безостановочно, хотя не знать о том уж точно не может, раз образованный! Может, от папки-аристократа ему переносимость алкоголя досталась конечно, но Раулю-то откуда это знать? Мака, видимо, заметил, что Рауль маленечко обалдел, смеяться прекратил, только улыбка широкая осталась. — Я… старше, чем кажусь, — сказал он. — Потому, наверно, и не ожидал от тебя таких слов. Прости, если обидел. — Да ладно! — Рауль тоже улыбнулся, показывая, что всё в порядке. — Я тогда за Вероникой, чтобы к Лусии пришла, значится… А потом и к тётушке Саре загляну. — Заглядывай, — отозвался Мака и пошёл прочь. То ли к «подвальчику», то ли ещё куда.

***

Не помнил Рауль как уснул, а вот пробуждение было незабываемое — еще бы забыть как на тебя ведро воды вылили. Или не ведро, спящим не увидишь. Рауль, конечно, подскочил, отфыркиваться стал и искать взглядом, кто же его так… — Проснулся? — услышал он голос Мануэля, а, проморгавшись, и самого приятеля увидел, тот стоял рядом и ведром потряхивал, вернее не ведром даже, а тем, что у Мануэля вместо ведра было, Рауль уж не знал, к чему тот ручку приделал. Да, идти к приятелю после того, как у тётушки Сары надрался как никогда в жизни, точно уж самым глупым поступком за день было! Мануэль же пьяных презирал, после отца-то. А тут посреди ночи к нему друг явился, наверняка и двух слов связать не мог, не говоря уж о том, чтобы дальше идти. Не гнать же его. А может, он и не сам сюда дошёл, может, индеец его довел. Рауль чертыхнулся. Индеец, точно же. Он, как только Веронику нашёл и рассказал ей, что с Лусией стряслось, сразу же в подвальчик пошёл. Не то чтобы стаканчик пропустить так хотелось, а Маке обещал зайти вроде как. Думал, посидит рядом, поговорят еще, и можно будет к Мануэлю идти, рассказывать, что так мол и так, познакомился он с тем индейцем, даже говорили они о том, о сём по-дружески… Маку он увидел сразу, тот сидел недалеко от входа и словно бы дремал или задумался крепко. Рауль молча сел рядом и, налив в стакан из стоящей рядом темной бутылки, тут же, не принюхиваясь, выпил. И закашлялся. Горло не ожгло, как от виски, что он пробовал когда-то, но ощущения были… те ещё. — Ты что же делаешь? — услышал он голос Маки, пока сражался с брызнувшими слезами. — Этот напиток не предназначен, чтобы вот так, как воду хлестать. Хоть я и не видел тебя в борьбе с алкоголем, но так пить это точно никому не стоит. — Да ничего страшного, — Рауль даже усмехнулся чуть, вытерев глаза. В самом деле, ничего с ним не происходило: как сидел, так и сидит, стул из-под него не уходит, Мака в глазах не двоится. А что глаза заслезились — так от лука они тоже слезятся. Мака однако головой покачал и кивнул то ли тётушке Саре, то ли одной из её невесток, чтобы подошли к ним. Через некоторое время перед Раулем стояла чашка с горячим кофе и тарелка с какой-то лепёшкой. — Ты ведь сегодня не ел? — спросил Мака. Рауль пожал плечами и кофе отхлебнул. Он в самом деле не помнил, ел он чего или так обходился. Голода он пока не чувствовал, а кофе крепкий уж точно за еду сойдёт. Посидел, раздумывая о чём Маку спросить, а дальше… Нет, дальше он всё помнил, но как-то сквозь туман. Помнил, что снова о чём-то с Макой говорил, помнил, как к ним подсел кто-то, помнил, как Мака тихо-тихо повторил тому, подсевшему, что вот он Мака, полностью… А полностью как его зовут? Странное такое имя. Макарио, что ли. А потом? Дальше он как-то доплёлся до хижины Мануэля и рухнул спать, где можно было. Не помнит, правда, ну надо так! — Как видишь, — пробормотал Рауль, от воды отряхиваясь. — А то я уже хотел лягушку в ведро садить и на тебя пускать, — протянул приятель. — Как ты так? Мака говорит, ты почти и не пил… Значит, его всё-таки индеец сюда привёл? Раулю стало стыдно. И ведь ничегошеньки он связно после той чашки кофе не помнит! А, припомнил, как Маку спросил, сколько же ему лет. Додумался! Тот сказал, что много, и снова речь о борьбе пошла, тогда-то к ним ещё люди и подсели, никак Маку слушать. И правда, так он говорил… вот совсем как Вероника рассказывала, хоть сейчас беги и в бой за победу бросайся! Правда же с ними, как иначе-то? — Он меня сюда привёл что ли? — наконец спросил Рауль. — Сам дошёл. Ежели и не сам, то я никого не видел. Поскрёб ты в дверь, значится — смотрю, а ты не лучше папаши моего на ногах стоишь. Не гнать же было, — Мануэль отошёл, ведро своё поставил куда-то. — Мака с утра приходил с Вероникой. Потом ушли. Что-то про школу говорили. — А приходили-то зачем? — отряхнуться, кажется, наконец удалось, в уши вода не попала. — Так тебя искали, спрашивали добрался ты или снова куда-то влип, — Мануэль ухмыльнулся. — Как узнали, что всё с тобой в порядке, так дальше по делам и ушли, а я вот… будить тебя. Чтоб проснулся и… — Ты бы ещё костёр у меня под носом зажёг, — хмыкнул Рауль. — Вот у тебя… воображение, чтоб его. — Водой я папашу поливал, а костёр… что костёр, дымом провоняем, а потом всё равно тушить. Да от дыма тем более того… в сон клонит. Вода это самое… проверенная штука. Ты бы там это… не пил бы ничего, а то кофе фирменный, да после… этой… как её, — задумался Мануэль, — в общем, смотри, что в рот тянешь, а то будешь как мой папаша. Да не дергайся, ничего страшного, быстро высохнешь. — Я тебя, — беззлобно сказал Рауль, глядя на приятеля. Да, пожалуй, прав он, вон сколько дел! Вероника, небось, не зря о школе речь завела, как прознала, что Мака образованный. Или это Мака подсказал? Надо бы найти их что ли. — А тебе Мака голову открутит, — протянул Мануэль. — Или Вероника. Рауль рассмеялся и погрозил приятелю кулаком. Что ж, кто знает, чем обернётся день, вдруг узнает ещё чего от Маки новое. Знает тот многое, даже Раулю понятно. А ещё, если Мануэлю верить, о школе говорил… — Пойдём что ли, поливатель, — сказал Рауль. — Надо и нам, небось, дела делать.