Бордель

Для пирата не важно — свет или тень, день или ночь, пират приходит, когда вздумается. Стоит только захотеть, и весь мир ложится под его ноги, стелется ковром под щегольские сапоги. Это так просто. Так скучно. Свет свечей играет музыку на бледной коже, лениво, украдкой касается круглых коленок — стёртых. Их обладательница знает свою работу: обхватывает губами, скользит язычком, помогает себе руками. Джи-Ха нежно поглаживает её по голове, заправляет за ушко длинный смоляной локон, чтобы не мешал. Перед его глазами — лживый золотой блеск заколок и реальные до боли алые губы. Не от помады. От усердия. Сколько мужчин она приняла за свою недолгую жизнь? Он может позволить себе всё, что угодно. Может запустить пятерню в её волосы, сжать, намотать на кулак, вызывая слёзы. Может приказать ей лечь на пол и раздвинуть для него ноги, умолять и скулить, словно течная кошка по весне. Может заплатить за ещё одну — и заставить их целовать и ласкать друг друга. Это Ава. Тут можно всё. — Иди сюда. Джи-Ха всегда нежен. Он не брезгует целовать губы, обхватывающие до этого его член (а ещё раньше члены других клиентов), ему нравится ласкать женскую грудь и вообще, доставлять удовольствие. Женщина — самый тонкий, сложный инструмент, а Джи-Ха прекрасный музыкант. Он не выбивает стоны из партнёрши, а аккуратно извлекает их любовью, и это зачастую гораздо ценнее, чем любая атака на корабли Янг Кум-Джи. Как лицемерно. Он бы хотел закрыть все бордели мира, потому что то, что творится в обманчивом уединении тонких стен — хуже любой торговли наркотиками и рабами. В соседней комнате раздаются искусственные стоны и — настоящие — крики, и девушка в его руках сжимается от страха. Это очень приятно, и Джи-Ха невольно выдыхает от удовольствия. Хочется дать волю страсти и заставить забыть — себя, её, их — о всех ужасах реального мира. Это так бесит, что хочется раскроить черепа всех посетителей борделя, позволяющих себе обращаться с девушками, как с бесправным привлекательным скотом. — Не надо, — шепчут красные губы, и Джи-Ха подчиняется, потому что женщины мудры: любые его попытки бесполезны, ведь ночные бабочки, прекрасные и порочные в отсветах красных фонарей, были и будут всегда, потому что это приносит деньги. Мужчины всегда будут искать их общества, забывая, что под размазанной от усердия и животного безумия косметикой прячется уставшее потерянное лицо всегда маленькой недолюбленной брошенной девочки. Все женщины Джи-Ха стирают белила с лица, прежде чем войти к нему в комнату. Ему не нужен выверенный образ, скроенный из шелков и чёрных чернил. Он приходит за любовью телесной, приходит, чтобы дарить и принимать чужие дары. Приходит за ощущением принадлежности, которое окрыляет, возвышает сильнее, чем полёт зелёного дракона. Они лежат друг на друге сцепленные, склеенные. Мокрые от пота и семени, но по-своему счастливые, и Джи-Ха в очередной раз чувствует, как в груди становится тепло от огромного непонятного чувства. Весь мир у его ног? Чушь. В его объятиях гораздо больше, чем мир — вселенная, с прилипшими ко лбу волосами, испариной на виске и тонкими ключицами. Любовь ли это: целовать кончики пальцев и середину ладошки, вызывая тихий смех? Джи-Ха думает, что да. Она думает, что нет. — Как тебя зовут? Он спрашивает это каждый раз. Простой вопрос, который легко срывается с губ, взлетает под потолок комнаты в ожидании ответа. Девушка приподнимает голову, и её длинные волосы отделяют их от всего остального мира лучше любых стен. Она улыбается и целует Джи-Ха в уголок губ. Ответа никогда нет.