Шрам

Он весь состоит из углов и шрамов: угловатые колени, и локти, и скулы; спина — щерящаяся гребнем позвонков, бледный, «рыбий» живот, ключицы, словно две короткие стрелы, что вот-вот проткнут кожу… Он целиком и полностью усыпан рубцами и шрамами разной степени свежести, так, как иные рыжие — веснушками. Ник ловит себя на мысли, что будь тот блюдом, a шрамы — паприкой, то есть это было бы невозможно. Слишком остро, слишком жарко, слишком… С другой стороны, будь он блюдом, то сам запрыгивал бы в рот, абсолютно не интересуясь, желают ли его съесть или нет, красной пылью забиваясь в нос, в глаза, вызывая слезы и зверское привыкание, желание есть, даже не стараясь затушить пожар внутри водой - потому что это глупый и бессмысленный перевод воды - просто есть быстрее, неприлично постанывая от яркости вкуса, облизывая пальцы и «тушить огонь бензином» — гори-гори ярко, сгорисгорисгори до чёрного пепла и превратись в сверхновую… Он появляется неизвестно откуда, появляется неизвестно когда, каждый раз смеясь на вопросы Фьюри. Точнее известно, но разве можно назвать знакомым другой мир, в который ему хода нет? Мир, где в его городе тучи не пропускают свет, где витамин D вкалывают внутривенно — солнце в вену, это было бы даже забавно и поэтично, если бы не было столь печально и холодно. Он непостоянен как газ. Одновременно веселящий и убивающий. Проникает под кожу, щекоткой танцуя по извилинам и заполняет все пустоты безумием. Выживут только влюблённые. A что по поводу нас? Мы не умрём, и мы не выживем. Нас ждёт только вечный миг перед Большим Взрывом. Мы исключительные насекомые впаянные в янтарь времени. Он вечно смеётся. Ник помнит его появление в первый раз: он вывалился из портала, за ним летел сюрикен в форме летучей мыши. Он-то и попал Фьюри в глаз. — A кто это у нас тут такой пиратистый? Люблю пиратиков… — размытый силуэт в фиолетово-зелёных тонах был последним, что тогда увидел Ник. После Николас словно выныривает с большой глубины — сначала сильное давление на все тело, a особенно на уши, и головная боль — a после он внезапно осознает себя в каком-то небольшом кабинете. Он лежит на узком гостевом диванчике, жёстком и проваленном, с отвратительной жёлтой обивкой. Со стороны окна остро пахнет химикатами, на стеллажах пылятся стопки папок и бумаг. Левый глаз почти не ощущается, даже когда Ник легонько на него нажимает кончиками пальцев. Зеркало в дешёвой рамке отображает посеревшую кожу и плотную, хоть и немного неряшливую, повязку на голове; в нагрудном кармане лежит сюрикен в форме летучей мыши, a в голове лихорадочно проносятся мысли, о том, как он здесь оказался и что у него теперь будет со зрением. — Эй, здесь есть кто? — голос хрипит, и Николас нервно дёргает уголком рта. — О, пиратик очнулся, — в комнатку входит тень, фигура, карикатурная пародия на человека, и это последний раз, когда Ник может воспринимать его как случайного знакомого, пока чертова физика иного мира, помноженная на чуждую же физиологию, не перекраивают его, Ника, жизнь и судьбу. Позже, многим позже (о, у него было достаточно времени через эти странные промежутки-променады по мирам, чтобы думать) он не мог сформулировать для себя, что его поразило больше — белая кожа, зелёные волосы или также зелёные глаза. На самом деле глупо. Даже если затемнить его кожу, сбрить волосы и закрыть маской глаза (эти чёртовы, сумасшедшие, невозможные глаза со сломанной вселенной в зрачках), то он все равно останется Джокером — нервным диодом в бомбе, звездой перед взрывом и вечностью. Он останется собой — дьявольским праведником, которому даже Иисус мог задолжать двадцатку. Только его, Ника, но это станет ясно гораздо позже — не через одно, и не через пять появлений, после безветренных ночей и вечеров, после кучи мерзкого скотча, выпитого с безымянными наёмниками, после мягких офицанточек в дорожных кафе с послушно раздвинутыми ножками. Сейчас же он осматривает фигуру перед ним: светлая кожа с нелепо наложенной белой извёсткой (или чем там мажут лицо — Фьюри без понятия и вообще ни разу не задумывался об этом раньше) и темными пятнами вокруг глаз; потёртое пальто из фиолетовой шерсти и белоснежный воротник рубашки, который сливается по цвету с кожей дополняют образ городского сумасшедшего. У него широкие плечи — по крайней мере, он загораживает свет; тусклая лампа подсвечивает его сзади и едкий запах химикатов настойчиво щекочет нос, но Фьюри сдерживается, стараясь не двигаться. А фигура напротив же, словно состоит из ртути, и даже когда он просто стоит — вечно движется: мышцы сокращаются под кожей, тени танцуют на лацканах этого фиолетового пальто, a глаза — мистические, ведьмачьи глаза — пробегают по всему Нику, что ощущается им буквально воздушными касаниями по телу: щекоткой под коленкой, внезапным зудом лопатки и диким желанием мотнуть головой, словно пес, отгоняющий мошек. Если он и не боялся клоунов, то сейчас самое время начать (внутренний голос как всегда не кстати, хотя тогда он был прав, но Ник уже подсознательно понимает, что тот опоздал с предупреждениями). Парень в фиолетовом пальто представляется: — Зови меня Джокером, пиратик. — Как карту? Джокер смеётся, театрально кивает головой и, подобравшись близко к Нику, влажно шепчет на ухо: — Как карту, да. И снова начинает смеяться. Как окажется потом, Джокер вообще много смеялся: и истерически, с присвистом, хватаясь за живот одной рукой, a за стену другой — чтоб не упасть. Он мог смеяться тихо, морща нос, и приобнимая Ника за плечо, или же смеялся так тонко и визгливо, нервно дёргая кадыком, что начинал задыхаться. Когда Джокер не смеялся — он усмехался, или щерился, или же ухмылялся, скалился… Он примерял на себя разные оттенки смеха, как иная модница подбирает оттенки помады. Ник пару раз ловил себя на том, что Джокеру смех нужен больше еды или воздуха; скорее всего, в одну из тех отвратительных ночей, что бывают у всех, Ник почти на полном серьёзе думает о том, что Джокер просто неправильный вампир, который… Который что? Впрочем, такие ночи редки, чаще всего Гидра занимает его мозг. Гидра и методы борьбы с общемировым злом, потому что со всем персональным злом он ничего не может сделать, его личное зло, кажется, самовольно прописалось в его ДНК, а еще разгоняет собой кошмары, даже когда не в этом мире и ничего не пытается узнать про его работу, что важно, ведь у Ника уже 4-й уровень доступа и все такое; Джокер только смеется и перед тем, как его мир притянет того назад оставляет сувениры-бомбы: «ты умрешь из-за меня, а не от ебанной работы», — и целует Ника в кончик носа. Общемировое зло, в отличии от него, поддаётся анализу. И его можно победить. Фьюри не считает себя сентиментальным (в конце концов, на этом могут сыграть слишком большое количество недоброжелателей), но в его память навечно впечатан один кадр: ни стереть, ни удалить, (только если скальпелем сразу с мозгом. Фьюри думает, что это слишком радикально, но…) как Джокер дотрагивается своими длинными и бледными пальцами до его лица — проверить как глаз, сам Ник инстинктивно пытается убрать его руку — лёгкое покалывание, и их пальцы оказываются опутанными тонкой красной нитью. Ник застывает, глядя на то, как составляется удивительно цельная картина — узкая, длинная ладонь Джокера, почти светящаяся на контрасте с его темной кожей, и тонкая красная нить, оплетающая их ладони. У того снежно-белая кожа и холодные пальцы, вцепившиеся в Ника, так, словно они на краю пропасти, только вот не понять, кто падает, a кто удерживает. Одно мгновение — невероятно длинное мгновение они смотрят на ладони, и Джокер не улыбается, о нет, он абсолютно, невозможно серьёзен — и он говорит Нику, что «кажется, Пиратик, ты словил слишком крупную для себя рыбку. Хотя скорее это рыбка словила тебя», и снова начинает зубоскальничать, всхлипывая, но сильнее обхватывая ладонь Ника своими паучьими пальцами, так, что красная нить почти впивается в кожу. Фьюри не знает, что сказать, понятно, что эта странная, неизвестно откуда появившаяся красная нить, что завязана у него на мизинце что-то значит, но это его сейчас не волнует, точнее, волнует не только это, a все в принципе. Очень хочется грязно выругаться, узнать, что за хрень здесь происходит, что у него с глазом и вообще, но не может вставить и слова — смех Джокера ввинчивается в его голову, миксером размельчая все возникающие вопросы на мелкие буквы. Ник с трудом выдавливает из себя короткую фразу: — Что это? — В моем мире, — свистящим голосом начинает Джокер, — есть легенда, которая не легенда. Легенда, которая ожила за последние пару поколений. Она гласит о том, что есть люди, которым суждено быть вместе. Которые… Она означает, что люди, которые предназначены друг другу судьбой связаны вместе невидимой красной нитью. Согласно легенде, — говорит он, торопясь, и проглатывая окончания слов, — у связанных между собой людей, на мизинцах появляется невидимая красная нить, связывающая их вместе. Для этой нити не являются преградой обстоятельства, время или расстояния. По прошествии времени, эта нить начинает сокращаться, до тех пор, пока двое не встретятся. Нить может растянуться или запутаться, но она никогда не порвётся. Если двум точкам суждено соединиться, вселенная всегда найдёт способ их связать. Он все улыбается, и говорит, не умолкая: — В моем мире в последнее время это случается все чаще. Он говорит, а его глаза серьезны, и мгновенно сканируют Ника: — В случае смертельной опасности нить может сжаться, утаскивая из-под носа у Смерти. Он говорит, и смотрит на их руки: — Я не знал. Он говорит, безумно улыбаясь при этом. И стоит последним его словам растворится в высоком потолке промздания, как воздух вокруг начинает мерцать, словно присыпанный пыльцой со светлячков. Джокер успевает только прокричать «я вернусь, Пиратик, ты от меня не скроешься» — и буквально растворяется в пространстве, как если бы чернильное пятно промокнули салфеткой. Николас не знает, что обо всем этом думать. Он выбирается из здания — это оказался какой-то склад с химикатами — и, словив такси (для этого приходится пройти несколько кварталов), возвращается домой. Он подумает обо всем этом позже — сейчас нужно позаботиться о глазе. Сюрикен-летучая мышь в нагрудном кармане мерно бьётся о грудь в такт шагам. *** Незаметно проходит пару лет. За это время Ник успевает убедить себя в том, что все происходившее (кроме потери глаза, конечно же) было бредом — или почти бредом. Ну, на крайний вариант — просто не имеет смысла. Нику нужно думать о другом. Работа на Щ.И.Т. (5-й уровень доступа из 6-и, хотя, ходит слух и про 8-й — но это точно небылица), борьба с Гидрой — вот что должно быть в приоритете, и они успешно перетягивают все внимание на себя. Про странную красную нитку, взявшуюся из ниоткуда он так ничего и не выяснил. Только вот по ночам, в безлунные ночи по пустой квартире иногда слышится шёпот, от которого Ник отмахивается, делая вид, что не слышит зовущий его голос. Периодически он ещё хватается за пистолет (иногда он думает о том, что в его доме слишком много оружия, но успокаивает себя мыслью, что ядовитая капсула в зубах должна беспокоить его больше. Это странно, но работает — в любом случае, он забрался слишком далеко, чтоб обходится без всего вот этого). Однажды отмахнуться не получается. — Скучал, пиратик? Я же обещал, что вернусь, — мефистофелевский смех Джокера осыпается на пол словно стеклянная крошка, и Ник отводит пистолет направленный на неожиданного гостя.  — А тебе идет плащ, — доверительно хрипит зеленоглазый, и оседает прямо в руки, откашливаясь кровью прямо на этот самый плащ. Ник думает, что он, кажется, вляпался во что-то очень масштабное, но не может скрыть иррациональной улыбки.