Игнорирование порождает отчаяние. А отчаяние порождает насилие. Прислушивайтесь к тем, кто добивается вашего внимания, ибо человек может пойти на всё, дабы не быть забытым Вами. И зачастую это заканчивается плохо... для Вас. Сергей Руденко. «Письмо впервые влюблённого».
***
Доски неприятно скрипели и трещали под весом, создавая неприятный отталкивающий звук, словно тысячи насекомых решили подточить свой ветхий дом. Такао осторожно, словно боясь упасть, ступал на дырявый помост; босыми ногами царапаясь за едкие бездушные иголки. Измучен. - Давай быстрее! – Его кто-то грубо толкнул в середину толпы и словно в напоминание между лопатками, куда и попал небрежный удар остался горячий невидимый след. Словно через густой сизый дым затуманенными глазами Такао смотрел на таких же, как и он: понурых и измученных, в изодранных лохмотьях, с застывшими, словно неживыми глазами, с завязанными за спину руками и босыми ногами, за щиколотки которых цеплялся хвост крепких цепей… Одурманен. Такао вздрогнул, когда словно выхлопы то там-то сям звучали крики, едкие и противные, и словно в издевку толпа гудела как наполненный опасными осами улей и казалось ещё одно мгновение, и она разорвёт стоявший на подмостках маленький «мирок». Парень усмехнулся, заметив в зрителях своих крылатых «коршунов», цепи звякнули тихим напоминанием, что сейчас он – обречён. Глашатай, стоявший в стороне, резко вскинул руку и толпа затихла… - Сегодня у нас новая коллекция! – Он махнул в сторону стоявших пленников. – Крепкие, - зазывала мигнул статному работорговцу, - изящные, - мигнул ещё раз, но куда-то уже в другой край толпы. – На любой вкус! – громко и зазывно. – Да начнётся наш маленький аукцион! Радостный гул и громогласное дыхание толпы.***
Высокий потолок словно вздымался над головами и терялся в темноте, мраморные бездушные стены отдавали холодом и скукой. Мягкие подушки и шёлковые покрывала раскинуты по всей опочивальне, небрежно и бесцеремонно. - Вы меня звали? – Кисэ осторожно ступил по шёлку, мягко и беззвучно. - А, - Аоминэ откинулся на спину и вздёрнул покрывало, заставляя Кисэ сделать пару шагов к себе. – Присядь. Визирь кинул взглядом, на подушки, словно приглашая. Кисэ опустился на колени, прямо на взбитое лёгкое покрывало. Аоминэ долго не думает и падает рядом на подушки, ложась головой на колени своего наложника. Кисэ вздрагивает, но молчит. - Не против? – Аоминэ шутливо приподнимает бровь. - Нет…
***
Небо словно искрится яркими звёздами, плачет золотыми слезами и становится тихо и спокойно когда на востоке начинает медленно, словно играясь, гореть красное пламя. Светает. - Мне почти нечего рассказывать.… Только. – Куроко замолкает, но ненадолго. – Меня выкупили почти сразу после твоего ухода, - Кисэ вздрогнул и вопросительно взглянул на говорившего. - Его звали Огивара Сигэхиро. - Звали…? – тихо, так чтобы не испортить, не помешать. - Да. – Немного грустно и совсем шепотом. – Караван пошёл через пустыню во время самума… Где-то вдалеке горячее зарево вспыхнуло ярко и беспощадно. - Он не смог пережить перехода через горящую пустыню, - спокойно и словно бездушно. – Последним его желанием было дать мне полную свободу и, - Куроко покрутил цепочку с разрисованным орлом в форме переплетённой цепи. – Он дал мне право быть равным подобно Акаши. Высоко в небесах громко крикнула пёстрая птица, словно подтверждая или опровергая слова…***
Воздух словно чаша наполнен равнодушием и отрешённостью. Безразличие. Или обман? Мидорима стёр пролитую каплю, осторожно и аккуратно; руки непроизвольно тряслись, когда он внимательно, чтобы снова не разлить зелье, начал переливать содержимое. Когда «она» переполнится? Он чертыхнулся, когда небольшая деревянная мисочка треснула. Обыденность.***
-Аоминэ-чи, можно…? – Кисэ осторожно словно боясь, наклоняется к визирю. Можно. Тот неопределенно хмыкает и тут же вздрагивает, когда ловкие прохладные пальцы осторожно прочерчивают невесомую картину. Сперва аккуратно по изгибу нахмуренных бровей, словно стараясь их разгладить, потом по вискам и вниз к подбородку заставляя Аоминэ приподнять голову, открывая вид на беззащитную шею, но Кисэ не останавливается и мягко подушечками пальцев скользит по приоткрывшимся губам, словно рисуя их линию, аккуратно и беззастенчиво. Улыбается, когда Аоминэ ловит пальцы губами; визирь смотрит в глаза бездумно и жадно, начиная ласкать их языком. Мокро и страстно. На щеках у Кисэ появляется яркий румянец, а сердце начинает биться слишком гулко и часто… Но он не двигается, только нависает над Аоминэ, заворожено следя за действиями своего владыки, и наклонятся ещё ниже так, что его чёлка щекочет кожу визиря и тот снова вздрагивает, когда Кисэ сперва целует его щеку, а следом убирает руку и губами прикасается к губам визиря. Целуя тепло и ласково. - Кисэ, - у Аоминэ голос хриплый, непривычный. - Да? – Кисэ также отвечает сипло и словно надрывно. Аоминэ улыбается немного хищно и дико. - Расскажи мне ещё раз «историю». – В тёмно-синих омутах пляшут бесы буйный и невозможный танец. Кисэ удивлённо хлопает пушистыми ресницами. - Какую историю? - Про Синеглазку… - Аоминэ наблюдает, как глаза наложника ошеломленно распахиваются и становятся большими и яркими. - Про Синеглазку? – эхом повторяет Кисэ. - Да… Довольно милая история.… Эй! – щелчок по носу и Аоминэ озадаченно смотрит на парня. – Ты чего? - Так ты всё слышал!? – громко и обиженно. - А что? – Аоминэ обезоруживающе улыбается, словно не он виноват. Кисэ зло сощурился. - А то! – и он нахмурился, надувая губы, словно и, правда, разозлился. - Видел бы ты себя… - Аоминэ улыбнулся и протянул руку к наклонившемуся парню и кончиками пальцев осторожно провёл линию по застывшим губам…
***
Мраморные колоны возвышались над землей, словно беззвучные слепые стражники; на белых покорёженных временем стен, словно кистью умелого художника разбросана картина из рельефа тонкого хрусталя, который словно иголками утыкан по всему пространству; то тут, то сям небольшие скульптуры идолов и богов склонятся на землю, будто в вечном поклоне. Вот только перед кем? Аоминэ шёл среди высоких колон, среди поросшего тростника и травы, среди белокурого дыма мягких благовоний. - О, милорд!? – удивлённо и немного растеряно. – Вы к нам с визитом или …? Аоминэ удерживает взгляд евнуха и невольно усмехается. Среди тысяч садов этот наиболее извращён. Евнух ступает рядом с господином и улыбается, блаженно и победно. - Что прикажете милорд? – они идут близко и Аоминэ, кажется, что задыхается от дерзкого аромата масел и трав, но он молчит. Он молчит и тогда когда евнух открывает первые двери и в нос ударяют новые запахи, разврата и порока. - У меня немного другое предпочтение, - визирь проглатывает севший в горле ком. Аоминэ. Надломленный, словно кусок тонкого и пустого фарфора.***
Страх, оставляет после себе неприятной осадок. Его не запить водой, не заесть простой безвкусной едой. Ведь толпа гудит и гудит и мир не исчезает, а только хлещет, словно палкой; бьёт по лицу, по рукам, по босым ногам… И хочется упасть, закрыть глаза и исчезнуть. Он просто так не исчезает. Он липнет к коже, подобно сладкому мёду; он проникает в кровь, заполняя её, поглощая её клетки, и кажется, она превращается в грязную помойную воду. Но страх… Словно заставляет жить, ведь если не чувствовать, то можно превратиться в тоже что и «они».***
- Смотрите, какой выбор! – Громогласно. – Шёлк чёрных бровей, прекрасные темно-серые глаза, а тело…! – кто-то больно толкнул Такао, и не ожидавший такого парень вылетел на середину «сцены». На обозрение. Сильные руки сорвали с плеч тонкое подобие лохмотьев, оставляя Такао почти обнажённым. Сальные взгляды будто прилипали к коже подобно клещам, забирались под нее, зарываясь в мягкую плоть и добираясь до кости. Противно. Такао хмыкнул и выпрямился, расправляя плечи и становясь ровно. - Грациозный, - и точно зазывала не кричал работорговцу, не тому, кто убивает людей тяжкой работой не тому, кто перепродает их… - Изящный, - не тому, кто отдаёт их на вёсла, - Одна тысяча ливров! – не тому…. Такао испуганно моргнул. - Не много ли? – Кто-то хихикнул приторно. Зазывала хлопнул в ладони, будто этого и ждал. - Это ещё мало, - он как-то хитро ухмыльнулся и подошёл к застывшему Такао, приподнимая того за подбородок; тот вскинулся стараясь убрать прикосновение, но зазывала только оскалился смотря в глаза и провёл пальцами по губам надавливая, сильно но осторожно. Такао сощурился и зло клацнул зубами, кусая, но зазывала уже успел убрать руку. Цепи звякнули. - 1500 ливров! Гул голосов съедает, подобно рою шумных зелёных мух. - 1700! Зазывала хлопнул. - Тысяча семьсот ливров! Хорошая цена! - Мужчина лет сорока с морщинистым лицом криво улыбнулся. – Никто более не желает? И так много. Такао опустил голову, чёрная чёлка упала на глаза. - Нет? Значит, решено тысяча сем… - Три тысячи. – Зазывала замолчал на полуслове, перепугано оглядывая толпу. Такао вздрогнул, боясь поднять глаза. - Три тысячи ливров. – Опять, но уже через толпу пробирает молодой паренёк, быстро и рьяно откидывая зевак в стороны. – Мой господин желает приобрести этого раба. – И он кидает увесистый мешок глашатаю. Монеты громко брякнули, словно маленький барабан, будто отбивая странную мелодию.… И почему-то стало страшно. Дзинь-дзинь…