Все может быть

Питер Паркер по-разному представлял себе свою взрослую, самостоятельную жизнь. Он воображал себя и в пентхаусе среди роскоши, и в съемной комнате среди коробок с вещами, и в обыкновенной квартирке среднего класса. Воображал себя и видным ученым, изобретателем, инноватором, одно имя которого заставляет шестиклассников трепетно зубрить учебники; он так же представлял себя научным сотрудником при какой-нибудь лаборатории, в белом халате, в тяжелых очках на переносице, от которых обязательно ломит глаза к концу дня, и даже кассиром в какой-нибудь забегаловке. Он представлял себя и женатым, и одиноким, и только одного не мог себе предположить никогда. Никогда Питер Паркер не представлял и не мог подумать, что будет жить в трущобах с вышибалой, травокуром и профессиональным мордоворотом Уэйдом Уилсоном, и будет у них едва ли не образцовая семейная пара. Впрочем, на самом деле все было не так страшно, как звучало — в старом доме, едва ли не бараке, невысоком, трехэтажном, на краю города и мира, было даже уютно: тонкие стены, пропускавшие каждый звук, создавали эффект какой-то общинности, скрипучие лестницы очень тепло скрипели, даже когда по всему дому свистели до костей пронизывающие сквозняки, соседи были либо мирными торчками, либо общительными торчками, либо душевными торчками. Уэйд Уилсон относился к двум последним типам сразу, а Питер среди всего этого уютного андеграунда был настоящим экспонатом — у него единственного во всем этом доме было высшее образование, и он единственный мог объяснить кайф наркомана с точки зрения физиологии и биохимии. Так же Питер был единственным, кто ни разу не носился по коридорам в диком угаре и под приходом, пытаясь поймать какого-нибудь ехидного подзалупного беса, которые в изобилии мерещились хорошенько вдолбившим торчкам — ничего тяжелее травки, которую Уилсон предлагал ему то «для глаз», то «от глаз», он не пробовал, да и не хотел пробовать. Так же Питер был, возможно, единственным во всем этом милом доме, кто имел абсолютно законный доход — он преподавал естественные науки в старшей школе, и все его ученики, учуяв остаточный запах травы, который въелся едва ли не в кости Питера, удивительным образом из несносных подростков превращались в весьма приятную аудиторию. Уэйд же, который называл Питера то женушкой, то принцессой, то еще как-нибудь, вряд ли вообще когда-либо где-то работал, а деньги отжимал либо у неудачников, которым хватило ума сцепиться с ним языками, либо явно чем-то приторговывал. Питера быстро перестало волновать, откуда же его… его сожитель приносит деньги. Момент их знакомства как-то быстро выветрился из головы Паркера, и вряд ли он мог бы внятно описать, как же так получилось, что он живет с таким мутным типчиком с рассеченной бровью и вечно красными глазами. Но Питер совершенно точно знал, что все вот это вот — обдолбанный Уилсон в своей вечной красно-клетчатой куртке, мутный типчик Джонни из квартиры прямо над ними, которого никто и никогда не видел в ясном сознании, который раз в месяц без предупреждения заявлялся к ним и задвигал что-то жутко философское и пронзительное, попутно выкуривая пачку сигарет и растворяясь в их дыму так же, без предупреждения, безнадежная пьяница Джой, которая, изредка протрезвев и нюхнув снежка для бодрости, начинала до блеска драить свою квартиру, куда потом звала всех, до кого могла докричаться, чтобы устроить грандиозное попоище — все вот это казалось Питеру ничуть не хуже того будущего, которое могло бы ждать его в каком-нибудь пентхаусе. Они с Уилсоном существовали в этом уютном, изолированном сообществе совершенно размерено, привычно, и Питер был совершенно иррационально уверен в завтрашнем дне — так же, как был уверен в том, что Уилсон не вылезет из своей куртки даже летом. Иногда Уэйд, став свидетелем очередной пьяной истерики Джой, начинал приставать к Питеру с просьбами рассказать, что ж он там такое преподает в школе, и тогда они оба могли просидеть всю ночь за кухонным столом, под желтой лампой, где Питер раз за разом объяснял Уэйду суть реакций, например, пентозо-фосфатного шунта, или на пальцах и в лицах изображал формулу Е= mc^2. Уилсон обычно мало что понимал, но был благодарным слушателем, и мог заткнуться на час, а то и на два. Потом же Уэйд, замечая, что Питер с трудом превозмогает сонливость, просто тащил того на диван, откуда предварительно сгонял жирного рыжего кота, который жил по очереди в каждой квартире дома. Так прошло уже много времени, и Питера совершенно не волновало, как долго это еще может продолжаться. Он бы никогда не подумал, что так сложится его жизнь, и, возможно, все же мечтал о том, чтобы хоть раз заснуть в тишине, а не под шум и пляски, чтобы Уэйд получил образование, а рыжий кот жил бы только с ними и спал бы на собственной лежанке — не исключено, что все это когда-нибудь произойдет так же внезапно и непредвиденно, как и его нынешняя жизнь, так же, как и Уилсон произошел с ним. Все может быть.