Однажды в Сентинеле

Было глубоко за полночь, когда дверь в комнату Поющего-под-Луной приоткрылась. Вздрогнули огоньки свечей, и метнулись по углам тени. Поющий поднял голову от книги. На пороге стоял До’Радж. Голоса внизу давно уже смолкли; празднество стихло, и утром, не успеют нынешние гуляки пробудиться, все следы его уже смоются рассветным дождем. Шальной взгляд До’Раджа прогулялся по комнатушке и остановился на Поющем. Одежда Раджа была в полном беспорядке: с синей, бретонского кроя рубахой, распахнутой на груди, никак не вязались потертые кожаные штаны и боги весть зачем надетые наручи от легкого доспеха. На запястьях перезванивались широкие браслеты, украшенные медной чеканкой и драгоценными камнями. Вместе с ним в комнату ворвался запах пряностей, сухой пустынный воздух и навязчивый, патокой липнущий к зубам дымок лунного сахара. — Поющий-под-Луной, — сказал Радж на удивление связно. — Старый друг! Почему тебя не было внизу? Тебя не радует наше скромное веселье? Ты устал от До’Раджа? Был ли тот непочтителен к твоему племени? Был ли он слишком навязчив в своей дружбе? Как ему заслужить прощение в том, чего он не осознал пока? — Ступай спать, Радж. — Не хочу спать, — протянул тот; рокочущий эльсвейрский акцент смягчился, почти исчезла хрипота, столь привычная слуху Поющего. — Хочу кататься под луной и сплетать хвосты во имя Азуры. Поющий вздохнул, отложил книгу и встал, но Радж уже переступил порог и захлопнул за собой дверь. — Смотри! — сказал он и вскинул правую руку. — Редгардские женщины дарят свои браслеты тем, с кем хотят провести ночь. Смотри, вот один, камни на нем сияют, как глаза данмера, который убил мать Раджа! У женщины, давшей его мне, кожа черная, как твой эбонитовый шлем. Взгляни на этот, — поднял он левую руку, – бирюза синяя, как твои глаза! Радж никогда не видел ящеров с такими синими глазами, как у тебя! — Ну и почему же ты до сих пор не с этими женщинами? Радж утробно, мурчаще рассмеялся: — Радж взял оба браслета и сказал каждой из женщин, что будет ждать её в жасминовой беседке, что на островке близь маяка. Радж сказал, что до рассвета будет дарить все блаженные тайны Эльсвейра одной и лишь одной из них. А потом он прокрался на пляж и оставил там только одну лодку. Радж даже не хочет знать, вцепились ли женщины друг другу в волосы в прибрежных водах или утешились друг с другом в песке. — Утром тебе следует извиниться. Редгарды очень горды, не стоит злить хозяев праздника. — Радж — сахарный дым и лунная пыль, утром его и не вспомнят. Но до утра далеко, и наш праздник ещё не окончен. С этими словами он толкнул шагнувшего было к нему Поющего-под-Луной обратно на кровать и оседлал его бедра. — Радж… Вместо ответа тот потянул с плеч рубаху и, обнаженный по пояс, с руками в путах шелковых рукавов, тряхнул песочной гривой. Вновь тревожно качнулся огонек свечи, и блеснули кольца в острых ушах. — Поющий всегда такой холодный, — шепнул Радж, — словно в крови у него текут нездешние воды. И его синие глаза… Они блестят так, будто Поющий смотрит в реку, которая не принадлежит этому миру! — Не стоит, Радж. Ступай и проспись. «Наутро ты не вспомнишь ничего», — хотел было добавить Поющий, но смолчал и отвел взгляд. — Радж не создан для того, чтобы спать по ночам, как те, кто не имеет хвоста и не умеет наслаждаться дарами Азуры! — Радж двинул бедрами — словно коня подгонял мчаться навстречу ветру, и крепче стиснул коленями его бока. Ладонями, широко и жадно растопырив пальцы, он огладил его грудь под плотной рубахой и вдруг дернул за завязки. — Радж, прошу. Ты похож на обезумевшего шамана, который думает, что мертвый Хист благословит кладку. Тот лишь прижался плотнее, грудью к груди, шаловливо ухмыльнулся в висок. Провел языком, в ответ на дрожь крепче обнял Поющего, коснулся его щеки носом. — О, Радж прекрасно видит, что этот Хист до сих пор крепок и полон жаркого сока. Давай же, Поющий. Позволь развеять твою печаль, она пугает, словно духи Пустой Луны сжимают сердце ледяными когтями! Говоря это, он то сдергивал с Поющего рубашку, то тянул за завязки его штанов; между делом отпихнул в сторону позабытую книгу. Поющий, охваченный смятением и зараженный лихорадочным желанием, неуверенно положил руки на пояс его штанов. Пальцы Раджа же ласкали тонкую чешую на шее, задевая когтями там, где всегда ждут укуса, и голос вливался в разум, словно зов болотных огней, и желто-зеленые глаза призывно сияли. — Скажи мне, Поющий, — звучал искушающий шепот, — доводилось ли тебе бывать с кем-то из моего народа? Нет? Знаешь ли ты, как горячи мы внутри, как тесны? Как мы отзывчивы и жадны? Скажи, ты думал когда-нибудь о том, каково овладеть каджитом? Ты думал о мужчине или женщине? Ты думал обо мне, Поющий? Наши народы враждуют издревле, так разве я не твоя добыча? Не тот, кто пал перед тобой на колени и умоляет быть милосердным? Он переступил коленом через Поющего и ловко выскользнул из штанов, вильнув бедрами. На нем осталась лишь рубашка, держащаяся на наручах и браслетах. Свет угасающих свечей очерчивал его гибкое тело и золото его шерсти, и глаза разгорались все ярче и жаднее. — Взять, к примеру, людей, — усмехнулся он, наклонившись над поясом Поющего; ладонями по-хозяйски развел ему бедра, дыханием опалил то место, откуда уже показалась пурпурная головка члена, — и их смешные, неполные поцелуи, людей и их короткие языки… — Радж! — Разве чей-нибудь мягкий язык сравнится с моим? — смеялся тот, то вылизывая член, то с восторженным любопытством проводя костяшками пальцев по набухшим складкам, из которых тот появлялся. — Ты такой влажный, такой скользкий… Радж никогда такого не пробовал. Это потому, что твой народ живет в болотах? Поэтому ваши мужчины прячут свои орудия в ножны своего тела? Мы должны попробовать в воде, Поющий, и я хочу, — он толкнулся языком вглубь, под основание уже полностью показавшегося члена, и Поющий-под-Луной зашипел от острого томления, — побывать в тебе не только языком… Но не сейчас, нет, сегодня я хочу быть твоим. — Ты как солнечный блик на чистой воде… — ответил, забывшись в его светящихся глазах, Поющий. – Зачем я тебе?.. Ещё не поздно отступиться. — О нет, нет, молчи! Радж очарован тобой, как молодая кошка — первой весенней луной… Ты не посмеешь сказать, что жалеешь обо всем, — шипел Радж, и его тени в свете умирающих свечей плясали по стенам как чужие, незнакомые, коты. — Я много о чем жалею в жизни, Радж… но точно не об этом. Я лишь хочу, чтобы не пожалел ты. — Хорошо!.. Хорошо, — со смехом повторил Радж. — И разве пришел бы к тебе этот каджит, если бы не желал тебя всем телом и сердцем? Не выдержав, Поющий перевернулся и подмял его под себя, но ненадолго; они катались по кровати, словно в шутливой драке, и сверху оказывался то один, то второй. Радж восторженно ощупывал хвост, с мурлыканьем терся о чешую, нахальные пальцы теребили, и щипали, и тут же поглаживали в немом извинении. Он обхватил ладони Поющего, повел их вверх по своему телу и мурлыкнул от радостного изумления, когда пальцы без подсказки обвели соски, властно огладили шею и запутались в гриве. — Да, вот так, так… — бормотал он, подставляя под ласку ухо и требуя любовного укуса. — Не бойся, ты не сделаешь больно, Радж любит, когда ему напоминают, что он из плоти и крови… Сильнее, да! В этой игривой борьбе Радж наполовину проиграл, наполовину поддался, и Поющий перевернул его на живот, вжимая в подушки, и рукой стиснул обе горячие ладони над головой. Лишь раз брыкнувшись, Радж затих, сладко дрожа. — О, во имя Первой, Третьей и Седьмой Теней… — стонал он, ощутив, как острые зубы прихватывают его за загривок, и язык ведет вниз, по хребту, и ниже — к хвосту, и ещё ниже. — Радж никогда больше не будет заявлять, что его язык в этой постели самый умелый, лишь только не останавливайся, прошу! Он комкал подушку, не замечая, что рвет её когтями. Ткнулся лбом в спинку кровати и оперся на колени, весь подставляясь Поющему, жалобно заскулил и выгнул спину, стоило тому чуть властнее сжать основание хвоста. — Хватит, хватит, — просил он, — не торопись, Радж сперва хочет стать твоим, полностью стать… Поющий помог ему приподняться и вжал в стену, подтолкнул бедром, заставляя шире раздвинуть колени. — Радж… солнце на моей чешуе. Поющий вылизывал острое ухо, пряное, словно впитавшее изысканный вкус сентинельского мускатного ореха, и зубами тянул за золотые колечки. — Да, — простонал Радж, — так! Сильнее, Радж давно уже не тощий котенок! О, как хорошо он теперь видит, что правду говорят про аргониан с большими хвостами! Когти его бессильно царапали стену, Поющий схватил его за запястья, едва не сминая чудом оставшиеся на тех браслеты, скользя по наручам и скомканным рукавам. Радж блаженно откинул голову ему на плечо и тихо зарычал. — Ох, сейчас Радж жалеет, что он не родился ящерицей… О нет, он не хотел бы родиться ящерицей, но вот чего бы он хотел — чтобы Поющий-под-Луной наполнил его целиком, как женщину из своего народа. Представь, Поющий… о да, ещё сильнее!.. живот Раджа полон твоих яиц, они перекатываются внутри, такие крупные… и ты чувствуешь их, когда кладешь руку… Зашипев, Поющий втиснул его в стену и принялся толкаться глубже. Радж, оскалив зубы, вжимался лбом в скрещенные руки и почти беспрерывно громко стонал. — Плевать, пусть хоть весь дом проснется, — жалобно пробормотал он, — Поющий, Раджу так хорошо сейчас… Он вскрикнул, когда зубы Поющего, прокусив остатки рубашки, до крови прихватили кожу на плече, на последних толчках блаженно обмяк и почти сразу, стоило Поющему отстраниться, повалился на кровать. Поющий подумал было, что тот вот-вот погрузится в дрему, но Радж пошевелился и, обвив его руками и ногами, притянул к себе. — В следующий раз попробуем в воде, — сонно и сыто шепнул он. — Мне нравится, как она играет на твоей чешуе. И теперь Радж хочет сыграть роль захватчика крепости… *** Дождь обошел город стороной, но колючий ветер стих, сам воздух, казалось, смягчился. Свечи в плошках догорели, и вместо них уже солнце расцвечивало комнату розовым и золотым, словно её осыпали лепестками капризных алинорских вишен. Даже устроенный ночью бардак напитался этой невинной утренней свежестью. До’Радж наконец уснул и спал крепко, разметавшись в преддверии сентинельской дневной жары. Поющий-под-Луной, сгорбившись и уткнув лицо в ладони, сидел на краю кровати. Наконец он поднял голову и посмотрел на своё запястье, охваченное браслетом с бирюзовыми, как его глаза, камнями. Потом перевел взгляд на Раджа. Тот перевернулся во сне, поежился, неосознанно пошарил подле себя рукой. Поющий набросил ему на бедра одну из измятых простыней и, не в силах убрать ладонь, остался сидеть так, жмурясь на восходящее солнце и всей чешуей ощущая его согревающее тепло. Глубоко в груди, в пустом месте, которое привыкли считать вместилищем души, что-то нестерпимо и сладко болело.