***
Отабек всегда возвращается домой одним и тем же маршрутом. Наверное, это неразумно, не вносить в свои достаточно серые будни хотя бы такого разнообразия, с учетом того, что Алтыну, как личности творческой, это бы очень и очень не помешало. Ему всего двадцать пять. Не так давно он закончил университет. Теперь у него есть свое, пусть и небольшое, но все же любимое дело. Отабек рисует. Он мечтал открыть свою собственную студию, наверное, лет с четырнадцати. Грезил этим, откладывал деньги, разрабатывал планы, думал, думал, думал… И у него получилось. Студия была крохотной, но невероятно уютной. Отабек сам красил стены, которые в итоге выглядели так, что любой импрессионист при взгляде на них искусал бы свои локти: белые, синие, голубые, сиреневые оттенки смешивались друг с другом, образуя просто невероятные переходы. Кое-где проскальзывали мелкие пятнышки перламутра. Где-то серели пепельные всполохи. В целом, когда кто-то входил, создавалось иллюзия парения в облаках. Небо вышло просто невероятным. Но на взгляд Отабека чего-то не хватало. А чего именно — никак не удавалось придумать. Вдохновение, которое то и дело проскальзывало где-то в двух шагах, снова и снова утекало сквозь пальцы. Но Отабек не был бы Отабеком, если бы не славился своим терпением. Он подождет. И тогда все будет совершенным. Честно говоря, вдохновения в последнее время действительно было не много. Редкие заказы, которые нет-нет, да и делали, он, конечно, выполнял, но оставался ими недоволен. Не было в них жизни. Не было в них души. Честно говоря, это угнетало. И сказывалось на студии. Прошел год, а он почти не сдвинулся с мертвой точки. Алтын тяжело вздыхает и прогоняет эти мысли прочь. Они точно не помогут, скорее наоборот сделают его творческий кризис еще более тяжелым и глубоким. — Осторожно, — звучит хрипловатый голос рядом, в котором, тем не менее, сквозит безразличие. — О, — только и может выдавить из себя Отабек, уставившись на присевшего к железной ограде парня, которого он, задумавшись, чуть не столкнул. — Прости, — после секундного замешательства выдавливает из себя Отабек, все еще не в силах оторвать взгляд. Как художник, он всегда быстро подмечал что-то необычное, красивое, так вот и в этом парне тоже было что-то такое: то ли редкие лучи солнца, пробивающиеся сквозь сизые питерские облака и причудливо играющие в длинных, до плеч, светлых волосах, то ли невероятно правильные, но, тем не менее, совсем не женские черты лица, то ли просто невероятные зеленые глаза. Глаза человека, пережившего и испытавшего многое. Сломанного, но не сломленного. Глаза воина. — Бывает, — парень на секунду усмехается взгляду Алтына, затем запрокидывая голову к небу, вновь, видимо, погружаясь в собственные мысли и делая очередную затяжку. Чтобы не выглядеть в его глазах психом, Отабеку пришлось собрать все свои силы в кулак: иначе он, скорее всего, так и остался бы стоять в метре от совершенно незнакомого парня, чтобы смотреть как тот, черт возьми, просто невероятно-красиво курит. Алтын откашлялся и пошел дальше, ускорив шаг. Мысли о творческом застое как-то даже забылись, уступив место длинным узловатым пальцам и зеленым глазам. Если бы Отабек обернулся, он бы узнал, что в тот день эти глаза провожали его спину вплоть до того момента, как он завернул за угол.***
Прошло две недели, и Отабек все еще возвращается домой тем же путем. С одним только различием: теперь в этой небольшой прогулке появился среднего роста парень, всегда носящий олимпийку и неизменно курящий у парковой ограды. В какой-то момент Отабеку стало интересно, когда и насколько появляется этот парень. Откровенно говоря, он преследовал свои «коварные» планы: руки просто невыносимо чесались сделать пару набросков с натуры, а не по памяти, ведь каждый гребаный раз что-то было не так. Так что, если задать Алтыну вопрос, какого черта он торчит в кафешке напротив парка уже полтора часа, изрядно продрогнув и греясь второй кружкой кофе с подлитым в него коньяком, ответ будет достаточно очевидным. Отабек в очередной раз смотрит на часы, когда видит уже знакомую фигуру: обычно сам Алтын проходит в этом месте минут через пятнадцать-двадцать. Что же, теперь, если будет совсем невтерпеж, он знает, где можно увидеть парня, чтобы сделать пару набросков. Отабек всем сердцем, душой чувствует, что это оно — то самое вдохновение, до этого так долго и упорно его динамившее. Алтын рисует взахлеб: так было в самом начале обучения, так было в юности, это чувство несравненное, упоительное, заставляющее хотеть жить. Он не замечает, сколько прошло времени: озябшие руки уверенно держат карандаш, схематично вырисовывая каждую деталь. Отабек приходит в себя, когда совсем рядом с парнем останавливается машина. Из нее выходит мужчина средних лет, подходит к его (уже без сомнения) вдохновению и начинает что-то быстро объяснять. Парень натянуто улыбается и кивает, и уже через минуту захлопывает за собой переднюю дверцу черного Volvo. Отабек не может подавить разочарованный вздох: этого оказалось слишком мало. Что же, приходится довольствоваться тем, что есть. Алтын переводит взгляд на сделанные зарисовки и… — Блять, — на одном из них он узнает те самые большие проницательные глаза воина.***
— Привет, — Алтыну крайне неловко, но он не подает виду. Как говорится, в любой непонятной ситуации делай лицо кирпичом и веди себя так, будто бы все идет по плану. — Ну привет, — парень докуривает сигарету и не утруждает себя выкинуть ее в урну, стоящую в десяти метрах: банально влом. — Извини, если напугал вчера. Было невежливо: рисовать тебя без твоего разрешения, — выходит, на самом деле, суховато, и Отабек боится, что парень усомнится в искренности его слов, но тот лишь смеется. В этом смехе слышатся нотки обреченности. Или Отабеку просто кажется? — Уж на что я не буду жаловаться, так это на то, что ты рисуешь мои портреты против моего желания, — он фыркает, закатив глаза, и достает новую сигарету. Его пальцы почему-то дрожат. — Покажи хоть, что получилось. Юноша смотрит на него скептически и ухмыляется: он слабо верит, что получилось что-то более или менее стоящее. Не потому, что сомневается в талантах горе-шпиона, а лишь из-за того, что банально не думает, что он сам представляет из себя что-то стоящее. — Ебать, — он сминает протянутые листы по краям с такой силой, что те даже слегка рвутся. — Чувак, да у тебя просто талант, — «если у тебя получилось нарисовать подобное с меня», — хочется добавить ему, но эту часть он опускает. — Рад, что тебе нравится, — Отабек кивает, едва заметно улыбнувшись, но тут же осекается. — Вроде как. — Да все заебись, я же говорю, — парень хмыкает и протягивает Отабеку пачку. — Сигарету? «Не курю», — хотел было сказать Отабек, но почему-то подумал, что это не самая подходящая фраза. «В другой раз», — отвечает он и, на самом деле, думает, что, скорее всего, не врет. — Как хочешь, — юноша улыбается заминке, прекрасно все понимая, но решая не акцентировать на этом внимания. На самом деле, ему вообще глубоко похуй. На все. С недавних пор. — Юра, — он сам не понимает, почему вдруг решает познакомиться со странноватым брюнетом, укутанным в шарф. — Отабек, — Алтын осторожно пожимает протянутую ладонь, смотря прямо в чужие глаза. — Мудрено, — фыркает Юра. — Буду звать тебя «Бека», — безапелляционная констатация факта. — Что ж, Бека, — парень бросает быстрый взгляд на часы. — За мной приедут с минуты на минуту. Ты бы шел домой, а то холодно ведь. — Друзья? — понимающе кивает Алтын, мысленно ругая себя за то, что полез не в свое дело. — Если бы, — Юра кривит губы и спешно отворачивается. — Можешь считать, что начальник. — Ясно, — рассеяно говорит Отабек, гадая, почему новый знакомый так резко изменился в лице. — Удачи на работе, — в ответ он слышит нервный хохот и понимает, что на сегодня разговор окончен. Отабек спешно уходит, пока не ляпнул чего-то лишнего снова.***
В подобном режиме проходит месяц. Они встречаются вечером у парка, говорят минут десять, а затем Юра безапелляционно под разными предлогами выпроваживает Отабека домой, говоря, что ему пора на работу. Об этой самой работе они никогда не говорят: Отабек интуитивно чувствует, да и помнит ту самую, первую реакцию, так что эту тему не поднимает. Юра молчаливо его за это благодарит. Постепенно они начинают договариваться встретиться чуть пораньше, чтобы успеть поболтать хотя бы полчаса, что обоих, надо сказать, радует. Алтын узнает, что парню полгода как исполнилось восемнадцать, что фамилия у него — Плисецкий, учебу он ебал, как и, собственно говоря, многое другое. Когда становится теплее и Юра расстегивает олимпийку, Отабек отмечает у него страсть к тиграм и леопарду. Это его почему-то умиляет: иногда он в шутку называет Плисецкого котом, за что неизменно получает тычок в плечо и недовольное фырканье. Однажды Алтын не сдерживается и приносит с собой ободок с кошачьими ушками: он застает Юру врасплох, надевая его активно рассуждающему о преимуществах Marvel перед DC парню на макушку. — Это, блять, что еще за хуйня? — Юра пытается вывернуться, смешно морща нос и размахивая руками точно как взбешенный кот. В тот раз Отабек уходит со случайно расцарапанной Юрой щекой. Он миролюбиво соглашается звать Плисецкого «тигренком». «Почему не тигр?!» — «Потому что еще не дорос». — Ты будешь моим другом или нет? — говорит Юра через пару дней. — А разве мы уже не друзья? Если до этого Алтын и без того рисовал необычайно вдохновенно, то теперь он прерывался только на сон, еду и Юру.***
— Скоро открою первую выставку, — они сидят в том самом кафе, где Отабек рисовал Юру два месяца назад и лениво пьют чай. — Придешь? — Не могу обещать, — честно отвечает Плисецкий, обмахиваясь меню, словно веером. Выглядит он, мягко говоря, не очень. — Юр, сними свою олимпийку, я понимаю, она к тебе приросла, но такими темпами ты скоро подохнешь, — цокает Алтын закатывая глаза. — А чего, боишься, что помрешь без меня? Вот же чертов эгоист, — Юра привычно старается отшутиться, но Алтын улавливает, как тот напрягся. — Именно, — Отабек привстает и тянется, чтобы расправиться с молнией на чужой куртке самому. Море мата, попыток вывернуться, перевернутая чашка чая и неодобрительный взгляд окружающих — столько потребовалось, чтобы Алтын наконец совершил задуманное. — Ты мне молнию походу сломал, мудила, — шипит Юра, возясь с собачкой на олимпийке, пока Отабек уперся взглядом в закрытую до этого шею. — Юра? — растерянный голос Отабека прерывает злобное бормотание Плисецкого, и тот замирает на месте. Шея и ключицы Юры усеяны сетью синих, красных, розоватых кровоподтеков. Укусов. Засосов. Меток. Мелких царапин. — Вижу, бурная у тебя выдалась ночь, — Отабек встряхивает головой, дрогнувшей рукой беря оставшуюся невредимой чашку чая. Алтына пробивает до глубины души. Чашку хочется банально разбить: мало ли, полегчает. — Типа того, — Юра поджимает губы складывая руки на груди. — Просил же не лезть. Так нет же, ты никогда меня не слушаешь, — Плисецкий выглядит злым и немного смущенным. Отабек же пытается понять, отчего он вдруг вспомнил о пословице «душа ушла в пятки». Их прогулка кончилась скомкано: Юра как и прежде болтал без умолку, кажется, не замечая отстраненности и потерянности Отабека, возможно, попросту стараясь так скрасить появившуюся между ними неловкость, а потом привычно выпроводил Алтына прочь, ибо «работа, работа, работа». Этой ночью Отабек долго не мог заснуть. Этой ночью Отабек осознал, в какую задницу он попал. Этой ночью он признался сам себе, что успел влюбиться в Юрия Плисецкого.***
— Когда ты там говорил у тебя выставка? — Юра ест свой любимый чизкейк, непринужденно разглядывая Отабека. Он привык, что в последние дни его друг стал более задумчивым, списывая это на волнение перед его первой персональной выставкой. — В этот четверг ведь, да? — Угу, — кивает Алтын, задумчиво вычерчивая что-то на листе бумаги. — Отлично! Значит, я правильно отпросился. Если б налажал, было бы обидно. Я очень хочу прийти, — Юра просто сияет, гордясь собой, и Отабек, оторвавшись от разрисовывания несчастного листа, улыбается ему в ответ. На душе становится теплее. — Я рад. Спасибо тебе большое. — А чего там, костюмы обязательны? Я надеюсь, меня в спортивном пустят? — Юра хмурится, непроизвольно поправляя ворот любимой олимпийки. — Не волнуйся, я тебе не мировая звезда, да и выставка не масштабная. Вход свободный, — Отабек тихо смеется, представляя, насколько неуютно Юра бы чувствовал себя в официальном костюме. — Вот и отлично, — Юра смотрит на часы, понимая, что ему пора бежать: в этот раз они выбрали другое кафе, в пятнадцати минутах ходьбы от привычного места. — Скинешь адрес и время по смс, хорошо? — он легко толкает Алтына кулаком в плечо, готовясь уйти. — Я встречу тебя на привычном месте. В привычное время, — улыбаясь, Отабек машинально накрывает чужую ладонь, коснувшуюся его плеча, затем спешно одергивая себя и молясь всем богам, чтобы выражение его лица не было глуповато-влюбленным. — Хорошо, — Юра счастливо улыбается, помахав на прощание, и уходит. Кажется, не заметил.***
Предстоял действительно волнующий и важный вечер: Отабек не мог сдержать волнения с самого утра. Вот и сейчас он пришел раньше, чем планировал, просто потому, что ему нечем было себя занять. — Привет. Долго ждешь? — это странно, но Плисецкий появляется не в привычной спортивной форме, а в обычных джинсах и футболке. Надо сказать, это ему идет в разы больше. Алтын старательно гонит мысли о том, что все это слишком похоже на свидание: по законам жанра, Юра даже опоздал на десять минут. Слава богу, открытие выставки только через час, так что можно не торопиться. Только Отабек собирается ответить, как резкий скрип тормозов заставляет и его, и Юру обернуться. Совсем рядом с ними тормозит смутно знакомый Отабеку Volvo, у которого тут же открывается окно со стороны водителя. — Так, Фея, тебе просили передать, что твои поблядушки на сегодня отменяются. Помаши своему ебарю ручкой и скажи, что уезжаешь к другим, более состоятельным, — гнусавит мужчина, а с задних сидений слышится противный гогот. — Заебал меня так называть, просил же, — ощетинивается Юра, тут же меняясь в лице. Отабеку, подумавшему было, что мужчина явно обознался, оставалось лишь хмуриться и гадать, что происходит. — Юр, кто это? — тихо начинает он, но его тут же перебивают. — О, так он еще и не знает, кто ты? — мужчине откровенно весело. — В таком случае, я помогу. Чтобы дальнейшем не было недопониманий. Какого это, со шлюхой встречаться? — Пасть закрой! — Юра кидается было на мужчину с кулаками, но один предупреждающий взгляд пресекает его решительность. — Он мой друг, а ты иди нахуй, урод. Они продолжили препираться, но Отабек уже ничего не слышал, пытаясь переварить услышанное. Полученные знания никак не хотели складываться в единую картину. Из прострации его вывел хмурый Юра, охрипшим голосом попросивший его отойти чуть в сторону, чтобы поговорить, а затем гаркнувший в сторону машины, что скоро будет. Они заходят в подворотню неподалеку, чтобы избежать лишних глаз. — Ну, в общем да, прости, что не сказал раньше. Вот такая вот у меня работа. Можешь слать меня нахуй прямо сейчас, прости, что занял твое время. Хочу только пожелать тебе удачи в будущем. И да, если тебе не противно брать что-то от меня, то вот, — в голосе Плисецкого отчетливо слышались истерические нотки, говорил он быстро, смотря при этом куда угодно, но не на Отабека. Алтын машинально взял в руки протянутый подарочный пакет, еле успевая перехватить спешащего поскорее удрать Юрия за плечо. — Юра, прекрати, — Плисецкий замирает, смотря в пол, и плотно сжимает губы. — Посмотри на меня и скажи, как так вышло. — Да блять вышло, как у всех вышло, нахуй! Родителей нет, дедушка скончался, оказался на улице, нужны деньги! Да, блять, бывает такое! Можешь смело начинать осуждать, я привык, — начинает орать Юра, вынуждая Отабека ухватить его за плечи и развернуть к себе лицом. — Успокойся. Дыши, — с нажимом говорит Алтын, начиная сам демонстративно делать глубокие медленные вдохи. Дождавшись, когда Юра более-менее успокоится, он решает продолжить. — Мы справимся, слышишь? Я помогу. — Это не так просто, как ты думаешь, меня тупо не отпустят, — смеется Юра, и уже за один этот смех его можно смело отправлять в дурдом. — Я помогу, — настаивает Отабек тоном, который не терпит возражений. — Захуя тебе это надо? Слишком опасно, чтобы рисковать собой ради парня, которого знаешь чуть больше двух месяцев, — Плисецкого все еще колотит нервной дрожью, но он явно начинает успокаиваться. — Потому что я люблю тебя, — вырывается раньше, чем Отабек успевает подумать. Что скрывать, вся эта ситуация влияет и на него, напрочь отключая мозг. Воцарившую звенящую тишину, кажется, можно резать ножом. На секунду Отабеку кажется, что на Юрино лицо падает тень. Все происходит слишком быстро. Плисецкий отталкивает его от себя и отходит на пару шагов назад. — Что ты сказал? — едва слышно выдавливает он, сжимая кулаки. — Что люблю, — Алтын не видит смысла что-то отрицать или переводить в шутку: Юра бы и не поверил. — Нет. Ты. Не. Смеешь. Ты, блять, не смеешь, Отабек! — полное имя, которое Плисецкий никогда не использовал раньше, режет слух больше, чем его крик. — Я не педик, блять, какого хуя, Отабек?! — Но ты же… — невовремя и совсем неудачно начинает Алтын, снова не думая, прежде чем ляпнуть. Кулак Плисецкого врезается в его лицо с такой силой, что, пошатнувшись, Алтын невольно пятится назад, почти падая на мусорные контейнеры, но все же удерживая равновесие. — Не смей, — Юра больше не кричит. Он говорит обычным тоном, он голос его звенит неподдельной яростью. Отабеку впервые становится страшно рядом с ним. — Просто не смей, — пресекает он новую попытку Алтына заговорить, и тот понимает, что лучше послушаться. — Я этого никогда не хотел, усек? Мне это не нравится. Я, блять, ненавижу таких извращенцев, как вы, из-за которых я… Блять, я из-за вас себя ненавижу, — Юра смеется, закрыв руками лицо. — Не приближайся. Плисецкий смотрит на Отабека так, будто бы он только что собственноручно подписал Юре смертный приговор. Юра смотрит на Алтына, как на предателя. Юра уходит. Через минуту Отабек слышит, как заводится злосчастная черная иномарка, из-за которой все и полетело в пизду окончательно. Он неподвижно стоит в подворотне еще пару минут, просто потому, что еще не осознал. Собственно говоря, не осознает он и когда начинает медленно плестись к выставочному залу. Не понимает, когда, будто в тумане, произносит свою речь. Отвечает что-то невнятное, когда многие интересуются, почему у него разбита скула. Он находится где-то в прострации, принимая восторженные отзывы и отвечая дежурной улыбкой. Понимает он только когда останавливается перед главной картиной вечера. Зеленые глаза воина улыбаются, смотря на него, как он и задумывал. Алтыну становится предельно ясно: это — единственное место, где они когда-либо еще улыбнутся ему впредь.***
Юра чувствует себя хреново, как никогда. Он никогда бы не подумал, но это даже хуже, чем в очередной раз ложиться под какого-то богатого извращенца, который не может себе позволить трахать мальчиков просто так, и, держа это в тайне, вынужден прибегать к услугам разнообразных эскортов. Юра их ненавидит. Юра считает это отвратительным. Юре кажется это настолько противоестественным, что хочется вскрыться. Честно говоря, иногда подобные мысли нет-нет, да мелькают в его голове: было бы намного легче, если бы он умер. Не было бы этих мучений, позора, стоящих в горле слез и жуткого ощущения грязи по всему телу: после очередного рейда он сидит в ободранной, местами ржавой общажной ванне часами, соскребая это липкое чувство всем, чем только можно: мочалкой, ногтями, да он бы и наждаком с радостью себя тер, если бы ему сказали, что это хоть капельку поможет. Он хотел бы вернуться в прошлое и все изменить. Он хотел бы не идти в тот ебаный клуб, он хотел бы не пить с той невероятно-красивой девушкой, он хотел бы не очнуться после этого, поставленный перед фактом: «все твои документы у нас, нихера ты сделать не сможешь». Он мог бы попытаться сбежать. Но тогда на следующее утро его нашли бы в ближайшей сточной канаве. И как бы хуево Юре ни было, умирать он не хотел. Рано или поздно это обязательно кончится, проститутки очень рано уходят на пенсию. Юра сможет уйти из этого ада. Юра попытается забыть все это, как страшный сон. Юра прекрасно знает, что нихуя забыть не получится. И от этого хочется выть. Все его клиенты — ебучие извращенцы. Это заставляет Плисецкого закипать еще больше: ведь сам он не в силах ничего поделать. Попросили переодеться в девушку — переоделся. Попросили называть папочкой — называет. Скажут сесть жопой на кактус — и ему придется, потому что иначе донесут Феликсу, а эта ебучая мразь сделает с ним что-то в разы хуже. Вся его «работа» — ебаный пиздец. Но самое ужасное в этом — стонать, когда тебя вбивают в жесткий матрац, делая вид, что клиент — просто бог, а сам ты — ебучий пидор, кайфующий от того, что тебя прут в жопу. Гомофоб, подставляющий свой зад мужикам за деньги — жалкая история. Разве что, так ненавидеть подобные отношения Юра стал именно из-за своей работы, считая всех геев — ебанутыми на голову садистами, хотящими от него лишь одного — трахнуть, воплотить все свои грязные фантазии, а потом уйти в свою идеальную жизнь. А Плисецкому с этим жить. Юра сидит на балконе своей комнаты в общаге и курит. Он не знает, какая это по счету сигарета. Он не считает, не замечает, ему не до этого. Плисецкий думает, стараясь унять дрожь, все еще пробивающую его руки. Отабек был его лучшим другом. С тех пор, как начался этот кошмар, Алтын был первым и единственным, кому он решил поверить. Как оказалось — зря. Потому что «я люблю тебя» — насквозь фальшивая фраза, розовые сопли, которые вешают наивным простофилям, чтобы прикрыть банальное и правдивое «я тебя хочу». Никакой любви не существует. Плисецкий убеждается в этом вновь и вновь, слыша подобный бред несколько раз на дню: клиенты очень эмоциональны, особенно, когда дело идет к концу. Он тянется за новой сигаретой и понимает, что зажал между зубов последнюю. Ебаное блядство. Почему-то тянет затушить ее о собственное запястье. Снова. На его коже красуется малая медведица.***
Отабек приходит следующим же вечером, потому что Юре некуда деться: он обязан стоять на этом самом месте, потому что, блять, это его ебаная точка. Плисецкий матерится сквозь зубы, завидев до боли знакомый силуэт, но не говорит ни слова. Они молча сидят на оградке палисадника, пока за Юрой не приезжают. Отабек, кажется, даже не двигается и даже не смотрит на него, хотя это — невероятно сложное испытание. На следующий день он невзначай передает Юре записку. Он нехотя берет ее, не желая опускаться до уровня детского сада. «Спасибо за открытку, что ты нарисовал к моему дебюту. Это же был мой портрет? Красиво рисуешь». В груди что-то предательски щемит, и Юра сминает проклятую бумажку так сильно, что белеют кончики пальцев. На следующий день он передает Отабеку маленький клочок. «Не за что».***
Отабек приходит каждый день и просто сидит рядом, иногда передавая Плисецкому бумажки, на которых спешно написана пара предложений. Он никогда не говорит ему о чувствах, ничего не требует. Он просто находится рядом и заботится о нем. Юре невероятно больно от того, что он все равно не может ему поверить. Проходит полгода. Затем год. Юре становится хуже с каждым днем, да и Отабеку не лучше. Теперь они курят вместе. И иногда Юре кажется, что Отабек выкуривает в несколько раз больше его самого. На самом деле — не кажется. Алтын начал пить. Нет, он не ходит по клубам и даже не покупает вино. Отабек берет пару бутылок водки, краски, запирается в студии и уже не выходит из нее — скорее, выползает. Тем не менее, это не становится достоянием общественности. Юра вообще узнает об этом случайно, можно сказать, подслушивает, потому что один из его клиентов оказывается другом кого-то, кто является тестем кого-то, кто спит с женой кого-то, кто… В общем, на самом деле, это кажется обычными сплетнями. Только вот, это не так. Проходит еще месяц. Отабек больше не появляется рядом с Юрой на заборе.***
Чем больше времени проходит, тем отчетливее Отабек понимает, что увещевания о том, что выход есть всегда, сплошное наебалово. Он в жопе. Выхода из нее нет. Становится только хуже. Он делает все, что может, он старается изо всех сил, он просто находится рядом, пытаясь показать, что он не такой, каким представляет его себе Юра. Однако терпение у него не безграничное. Да запас прочности уже давно близок к нулю. Отабек кошмарно устал. Он заебался и хочет покончить с этим раз и навсегда. Он находит тот самый эскорт-клуб, в котором работает Юра. И он идет туда с одной единственной целью — ощутить, как это, когда Юра с тобой. Понять, что могло было быть, если бы не ебаная жизнь, которая нихуя не похожа на сказку. Он заходит в двери ровно в тот момент, когда какой-то старикан уводит Юру, приобняв его за талию, в приватную комнату. Плисецкий улыбается ему, смеется над чем-то, что тот тщательно ему втирает, а уже через десять минут Отабек хочет застрелиться. В любой другой ситуации стоны Плисецкого подействовали бы на него иначе. Совсем рядом с ним двое мужчин, косясь на дверь, где исчез Плисецкий, сетуют, что не успели заполучить место на сегодня. А дальше они и вовсе начинают обсуждать вещи, которые Алтын предпочел бы никогда не слышать. Изнеможенное сознание попросту переклинивает. Он ждет их на стоянке за клубом. Если на ком-то из них осталось хоть одно живое место, Отабек очень удивится.***
Юра приезжает на очередной адрес сжав зубы. Предчувствие у него крайне дерьмовое, так что, когда он закрывает дверь и понимает, что та попросту захлопнулась и теперь он не сможет выйти, если того не пожелает заказчик, ему становится более чем не по себе. Открывается дверь спальни. Перед ним стоит Отабек. Юру пробивает дикий смех. Становится невероятно горько. Банально потому, что Юра, блять, оказывается, был прав. Алтын стоит молча и явно ждет, когда Юра успокоится, не зная, как себя вести. — Ну и чего же ты ждешь? — Юра улыбается просто ослепительно, а в его глазах горит неподдельная ненависть. — Иди ко мне, мой милый. Расскажи мне все, что ты хотел мне сказать в этот гребаный год, — Плисецкий приглашающе раскрывает объятия, стараясь удержать выступившие слезы. Такой же. Как. Все. Отабек крепко прижимает Юру к себе, зарываясь носом в его волосы, пахнущие солнцем и ромашкой. Он обнимает его, нежно гладя чужую спину, и начинает взахлеб рассказывать о том, какой Юра для него прекрасный, любимый и особенный. Он говорит, прижавшись щекой к его макушке, а Юра старается быть спокойным. Плисецкий пытается пропустить мимо ушей каждое слово, старается не слушать изо всех сил, но выходит с точностью наоборот. Кажется, это длится целую вечность. Юра уже мысленно умоляет его трахнуть и закончить на этом, но Алтын, кажется, и не собирается начинать. Юрины нервы попросту не выдерживают. Первый удар приходится по затылку: Юра попросту хватает пепельницу, стоящую на комоде рядом, и бьет из всех сил. Отабек не теряет сознание, с тихим вскриком оседает на пол, утягивая за собой и Плисецкого. Юру засасывает в бесконтрольный водоворот эмоций. Он просто бьет, руками, ногами, что-то кричит, не в силах контролировать себя, а Алтын даже не сопротивляется, лишь изредка пытаясь защититься от ударов и говоря что-то, что Юра не в силах разобрать. Он приходит в себя так же резко, как и теряет контроль. Отабек улыбается, смотря на него с какой-то нежностью. Его трудно узнать: Плисецкий к черту разбил его лицо и наверняка сломал не один десяток костей, а он, блять, просто-напросто улыбается. Юре становится страшно. Он переводит взгляд на свои ладони и просто-напросто осознает. — Нет-нет-нет-нет, — только и может бормотать он, дрожащими руками цепляясь за пропитанную чужой кровью рубашку. — Бека, я… Алтын молчит, и Юра с ужасом понимает, что этот взгляд совершенно пуст. Отабек не скажет больше ничего. Никому. И никогда. — Оба на, какие люди, — гнусавит голос рядом, и Юра узнает в нем Феликса. — А ты, малой, за нас работу, оказывается, сделал. Славно, — он противно гогочет, выпуская облако сизого дыма. — Что вы тут делаете? — безэмоционально хрипит Плисецкий, все еще смотря в некогда живые глаза, не осознавая, что сейчас, мать его, раскачивается взад вперед, будто псих. — Грохнуть его пришли, конечно же, — нараспев отвечает сутенер, будто бы это — очевидный факт. — Он перешел нам дорогу. Избил важных клиентов. Угрожал, что закопает, если от тебя не отстанут. Тоже мне, герой Казахстана, — Юре кажется, что он умер. — На вот, — рядом с ним мягко приземляется какая-то папка. — Раз уж ты так нам удружил — проваливай на все четыре стороны. Заслужил. Мы все уладим, — если бы Плисецкому было дело, он бы сделал для себя открытие: судя по озабоченному голосу, у Феликса, мать его, есть сердце. И ему, блять, Юру жаль. Он не замечает, как его оттаскивают в сторону и даже не сопротивляется, когда его грубо заталкивают в душ, а затем впихивают в руки какую-то чистую одежду. — Смой с себя кровь и пиздуй. В папке документы. И денег на первое время мы тебе дадим, — хрипит кто-то из амбалов, чье имя он даже и не знает. И Юра послушно моется. На автомате. Надев одежду, он, путаясь в своих же ногах, выходит, и его взгляд невольно падает на стену комнаты, которая, наверное, служила Отабеку спальней. Вся ее стена была портретом Юры. И Юру прорвало. На глаза навернулись слезы, и он, схватив ебучую папку и кое-как обувшись, бросился прочь из злополучной квартиры. В голове вмещается только одна мысль: «Отабек Алтын был не таким». И он, Юрий Плисецкий, блядский дебил, отброс общества, недостойный существования, убил его. «Кажется, это взаимно, Бек», — запоздало появляется новая мысль, и Юра без сил падает на колени в каком-то безлюдном закутке, чтобы закрыть дрожащими руками глаза, которые и без того не видят из-за слез ни-че-го. — Это, блять, взаимно, — истерично кричит он, разрывая голосом ночную темноту: кто-то из жителей спального района даже высовывается из окна, начиная кричать, что вызовет полицию. Юре плевать. Все, что у него осталось — осознание, память и одежда Отабека Алтына. Все, что ему осталось — существовать, думая об этом каждый миг.