Хакс ненавидит джедаев

Хакс ненавидит джедаев, и проходит немало времени, прежде чем Рен понимает почему. Нет, конечно же, он знает те банальные отговорки, к которым, несомненно, прибегает генерал: слабость пред лицом власти, их лживое учение, сулившее надежду, похищение детей. Разумные претензии и вполне обоснованные с определенной точки зрения — той точки, которой Рен в целом придерживается. Но он также знает по личному опыту: требуется нечто большее, чтобы вызвать столь искреннее и глубочайшее презрение к действиям тех, кто, при всех своих недостатках, лишь пытался изменить галактику согласно своему видению. Их план — в общих чертах — был слишком похож на план Первого Ордена, чтобы Рен мог понять, почему всё-таки губы Хакса бледнели и сжимались при любом упоминании джедайских преступлений? Из-за чего его голос, ровный и холодный, словно вакуум, не уставал громить их общего врага? В конце концов, они отступают, и лицо Рена всё ещё вспыхивает одуряющей болью, проникающей до самых уголков черепа, — последствия удара вырвавшейся девчонки, — когда Хакс признается. — У моего деда был брат, — говорит он, едва не засыпая: веки у него все красные от усталости. Они находятся посреди поля боя на планете, название которой Рен забыл, и Хакс уже много дней не брился — в его скупой и хищной улыбке явно читается отвращение к этому факту. — Мой прадед был фермером на Стьюджоне, — рассказывает он и поясняет без какой-либо любви в голосе: мелкая планетка, глухие задворки. — И у него было два сына. Однажды джедаи пришли и забрали младшего. Больше он не вернулся. Осознание ошеломляет, стоит Рену позволить своим личинам полностью осмыслить эти слова: кто, как он подозревает, на самом деле является предметом этой ненависти, чьё именно лицо отражается в наполненных яростью глазах Хакса: его абсолютной противоположности и его безусловного предка. — Больше он не вернулся, — повторяет Хакс, то и дело срываясь на презрительные смешки. — А ведь мог. Не вернулся, когда война захватила его родной дом. Даже ни разу не спросил. — Вот так поступали джедаи, — говорит Хакс. «Я так поступать не собираюсь». Этого он не говорит, когда тащит их, вцепившись в ворот Рена, сквозь дым и вспышки бластерных выстрелов, и кричит изо всех сил — невыразимые, ужасные вещи о мести, о верности, о том, что — давай же, вставай и сражайся, ты, ничтожество... Рен говорит себе, уже гораздо позднее, что вряд ли стоит умалять блестящий мозг Хакса, притворяясь, будто бы проблема столь проста: можно сообщить ему, что Кеноби никогда не знал ни своего отца, ни своего брата, что у него не было причин за них волноваться, что, если откровенно, его забытой семье, пожалуй, было лучше без него. Но это, решает Рен, не способствует его целям. Он позволит Хаксу ненавидеть джедаев столько, сколько потребуется, неважно какими средствами.