one drink to remember, another to forget

Если бы кто-то, кроме Трейс, поймал её со шприцем, то подумал бы, что она пытается забыться, отрешиться на миг от всех тех вещей, которые никто не должен помнить. Но это не так. Трейс знает правду, и Кендре не нравится мысль о том, что какая-то раздражающая хамка может позволить себе вторгнуться в её жизнь и так легко понять её. Но Кендре уже поздно о чём-то жалеть. Сожаления для других. Не для лезвий. А для таких, как Кендра, есть наркотики, воспоминания — и Кара Трейс. Кара Трейс, которая почти — почти — так же хороша, как наркотики. Кара Трейс, КАГ, с которой ей совершенно точно не стоило бы трахаться. Кара Трейс, единственный человек после Хелены Кейн, которому удалось по-настоящему её впечатлить. Кендра под кайфом, Трейс — пьяна, и можно только догадываться, кто хватает кого первым — если это вообще имеет какое-то значение. Кендра уверена лишь в том, чем всё заканчивается: Трейс, прижимающей её к полу, её пальцами внутри Кендры и затапливающим сознание удовольствием. И смутные, обрывочные воспоминания о том, что было до этого — как она впечатывает Трейс в переборку, как та зарывается пальцами в её волосы, притягивая для поцелуя. Кендра целуется грубо, тем более теперь, после пережитой атаки сайлонов, после всего увиденного и сделанного, и Трейс, кажется, единственный человек, которому плевать, если поцелуи больше похожи на укусы. Она отвечает тем же. У Кендры остаются синяки, которые не удалось бы объяснить совместным спаррингом; плечи и бёдра покрывают следы от пальцев, на плечах, шее и нежной коже внутренней поверхности бёдер виднеются укусы. Если их нового коммандера и напрягает, что его старпом трахается с КАГом (вернее — что кто-то вообще смеет трахать Кару Трейс), то он ничего не говорит об этом. А может быть, он просто пока не в курсе: его с головой поглотили незнакомые прежде заботы по управлению звёздным крейсером. Кендре нравится младший Адама, но никто никогда не станет таким же хорошим командиром, каким была Кейн. Не для Кендры. Не после всего, через что они прошли вместе, всего, что та совершила из чувства долга и преданности. Война всё ещё продолжается, и у Кендры нет времени на поиски внутреннего покоя, но она возвращается к Трейс, возвращается к шприцу, потому что если она действительно жаждет успокоения, то его следует искать внутри её воспоминаний, а не в реальном мире. Она хочет пройти сквозь боль и убедиться, что всё сделала правильно. Обрести спокойную уверенность в ощущении тёплого пистолета в руке и легко поддающегося спускового крючка под пальцем. И Кендра отправляется на поиски снова и снова, даже зная, что ничего не найдёт, что её попытки обречены на провал. Приятное изнеможение, которое оставляет ей Трейс, покидая её каюту, или сладкое безразличие, окутывающее Кендру в тот момент, когда она прокалывает иглой кожу на шее и вдавливает поршень шприца, — всё это лишь временные меры, короткая передышка. Больше, чем о покое, больше, чем о безразличии, она мечтает о прощении. Кендра завидует мёртвым, потому что у них есть то, что недоступно ей: их помнят, но они сами не помнят ничего. Она обретёт покой лишь тогда, когда пополнит их ряды. Пока же у неё есть её обязанности, есть Трейс и есть наркотики, и этого достаточно, чтобы уберечь её от безумия и напоминать о том, кто она — и кем она стала.