Немного о любви в середине столетия

Снова гость к моей соседке, Дочка спит, торшер горит. Радость на лице. По стеклу скребутся ветки, В рюмочки коньяк налит — Со свиданьицем.

      Это была большая сталинская коммуналка, таких в Питере, а особенно на Васильевском острове было до чёрта.       Юлька коммуналку любила.       Они с мамой и Серёжкой въехали в неё ещё во время войны, летом сорок четвёртого, когда появилась возможность вернуться из эвакуации в родной Ленинград. Им с мамой и братом помог какой-то мужчина из многочисленных маминых знакомых, помог достать пропуск и доказательства того, что до войны семья Хмельницких действительно жила в Ленинграде.       Он как-то заходил к ним после возвращения, этот мамин знакомый, даже начал к маме приставать, но мама его очень вежливо «отшила». Юльке тогда было непонятно: мама таким образом хранит верность отцу, который бросил её с маленькой Юлькой и ещё с более маленьким Серёжей в тридцать четвёртом, или просто хочет сохранить с этим мужчиной исключительно дружеские отношения? Юлька этого не знала, но знала одно: к маме с такими вопросами лучше не приставать. У Алёны Викторовны была тяжёлая рука, Юлька это знала наверняка. Ей часто попадало от матери раньше. Она и так устаёт на работе, так ещё и Юлькины «художества», как это называла мама, не давали ей покоя.       Юлька действительно до войны, до блокады, дружила исключительно с парнями, вместе с ними играла в футбол «двор на двор» и никогда не убегала вместе со всеми, когда мячик вместо ворот попадал по чьему-нибудь окну. Влетало всегда ей. Ещё и эти фразы дурацкие: «Ну ты же девочка, ну так же нельзя. Алёна Викторовна, сделайте что-нибудь с дочерью». А что могла с ней сделать мама, если она Юльку растила одна?       Отец, когда уходил от них, почему-то оставил ремень. Хорошо, что не офицерский с тяжёлой бляшкой — обычный кожаный. Но больно было всё равно. Больно и жутко обидно.       Хулиганить Юлька перестала сразу же, как началась война и мама стала сутками пропадать на работе. Мама работала бухгалтером, предприятие в срочном порядке готовилось к эвакуации. И тогда у Юльки как отрезало. Всякое желание пропало. Они очень быстро повзрослели, дети военных лет.       В том году исполнилось два года, как они вернулись в Ленинград. Юлька заканчивала школу и готовилась к поступлению на недавно вновь открывшийся юрфак ЛГУ. В учёбу ушла практически с головой. Учителя говорили:       — Если б ты с таким упорством училась все остальные года, Хмельницкая, то спокойно вышла б на золотую медаль.       Юлька на это всё лишь молча пожимала плечами. Дел хватало и помимо учёбы. В начале десятого класса её внезапно выбрали комсоргом. А ещё были домашние заботы, рос младший брат, а мама, как и до войны, на работе пропадала сутками: главный бухгалтер — это вам не шутки.       А в тот вечер, с которого всё началось, мама пришла домой необычно для себя рано, в районе половины девятого. И пришла не одна.       — Юля, сходи на кухню, поставь чайник. Вы ужинали? Где Серёжка? Освободи пожалуйста стол.       Юлька подняла голову от учебника:       — Да, ужинали. Серёжа в гостях у соседей. Чайник я, конечно, поставлю, но, мам, мне заниматься надо.       — Иди на кухню заниматься. Юля, мне нужен стол! — В голосе матери появились металлические нотки.       Юлька что-то недовольно буркнула, отнесла учебник в соседнюю комнату на кровать и пошла на кухню ставить чайник. Её очень интересовал этот мужчина, пришедший вместе с матерью. Но вопросов она не задавала по привычке.       По пути на коммунальную кухню в длинном коридоре она налетела на соседского ребёнка, который прямо по квартире ехал на велосипеде.       — Тётя Катя, ну что это такое? Почему ваш Робка прямо по квартире… Пусть идёт на улицу.       Юльку, к её большому удивлению, с конца прошлого учебного года перестали в квартире воспринимать как маленькую. Стали считать равной себе.       В их квартире в основном жили безмужние женщины. Как-то так получилось. «Бабье царство», как часто шутила их соседка, работавшая в районной прокураторе следователем. Из-за этой соседки, Анны Сергеевны Швецовой, Юлька когда-то и сделала выбор в пользу юридического. Но сейчас о другом.       На кухне Юлька дождалась, пока согреется чайник, и вернулась обратно в комнату. На освободившемся столе гость уже разложил нехитрую закуску и достал из портфеля бутылку с чем-то явно алкогольным. Юлька, увидев это, невольно поджала губы. Пьяниц она терпеть не могла. В их квартире одним из немногочисленных мужчин был муж тот самой тёти Кати, сын которой путал квартиру с улицей. Фёдор Андреевич, или попросту Дядя Федя, пил. Алкоголиком он не был, но если напивался, то пиши пропало.       Юлька громко бухнула чайник на подставку на стол. Мама ничего не сказала, но губы поджала так же, как и сама Юлька пару минут назад. От бутылки открестилась:       — Костя, я не буду. Мне на работу завтра.       — Даже за встречу?       — Даже за знакомство, Костя, — упрямо повторила мама. — В субботу пожалуйста. Хоть за встречу, хоть за что. А сегодня и не просите. Кстати, Юля, познакомься, это Константин Викторович Шарков, фронтовой друг отца.       Юлька недовольно фыркнула. Разговоров об отце она не любила. Считала, что отец поступил как последняя сволочь, когда ушёл от мамы с двумя маленькими детьми. Сама Алёна Викторовна на эту тему всегда отмалчивалась. Во всех анкетах правда приходилось писать «разведена», но это её спасало на тот случай, если бы бывшего мужа объявили «врагом народа». Она не жила с ним с тридцать четвёртого года, дети с отцом тоже не общались. Но Юльку она всё-таки одёрнула. Не сильно, но одёрнула:       — Не фыркай, он отец тебе всё-таки!       — Вот именно, что «всё-таки», — буркнула Юлька и, демонстративно топая пятками домашних туфель, ушла в соседнюю комнату и вернулась с книгой.       — Ты куда?       — Заниматься. На кухню, или к Анне Сергеевне. Сама же просила стол освободить, — огрызнулась девушка.       Её стала раздражать эта ситуация. Фронтовой друг отца… Вы скажите ещё, что отец про них не забыл. Что он все эти двенадцать лет помнил, что где-то на свете у него есть дочь и сын. Юлька в такое не верила.       Когда за дочерью захлопнулась дверь, Алёна Викторовна тяжело вздохнула. Хотя относительно бывшего мужа у неё были примерно такие же мысли. Двенадцать лет от Михаила не было никаких вестей. Алименты он выплачивал исправно, почтовым переводом. До войны. А потом всё. Как отрезало.       После войны Алёна Викторовна не стала узнавать, что произошло за это время с бывшим мужем. Не нужно ей это было. А приход Шаркова к ней на работу оказался полной неожиданностью.       Константин окликнул её, когда она выходила из проходной завода:       — Алёна Викторовна…       О таком физическом и душевном состоянии позднее, в семидесятые скажут: «Идёт Светка, в руках сетка, впереди пьяный муж, сзади пятилетка». Даже не о состоянии скорее, — создадут усреднённый портрет типичной русской женщины. Но это потом, а сейчас в сорок шестом Алёна просто очень устала и не могла сразу воспринимать то, что ей говорят. Она не сразу поняла, кто такой Шарков и зачем она вообще ему понадобилась.       Когда поняла, то пригласила к себе.       По дороге Константин рассказал ей о том, что бывший муж на фронте всё-таки погиб. Что интересно, погиб, освобождая от блокадного кольца Ленинград.             — Ну, пусть ему земля будет пухом, — пробормотала Алёна Викторовна. — Он меня когда-то очень сильно обидел, я так и не смогла его за это простить. У него же была другая семья, почему вы ко мне пришли, а не к ним? Её звали, если мне память не изменяет, то ли Арина, то ли Ирина. Что-то похожее…       — Михаил… Он очень просил, чтобы именно к вам. Той семье прислали официальную похоронку, а вам вот… — Константин замялся. — А как он вас обидел?       — Когда к другой ушёл двенадцать лет назад. Когда меня и детей оставил совсем маленьких. Сыну и года не было. Господи, как меня обсуждали… В квартире, да и на работе. Долго обсуждали, месяца два. А потом в декабре убили Кирова и меня обсуждать стало не так интересно. — Алёна Викторовна грустно усмехнулась. — А я ведь его любила, долго очень продолжала любить. Зря я вам наверное это всё рассказываю, вам неинтересно, наверное. Вот, пришли.       В тот первый вечер они на удивление очень много говорили. Изначально чужие друг другу люди нашли много общих тем для разговора. И только когда вернулся Серёжка, Константин поднялся, поцеловал Алёне Викторовне руку и ушёл. Потом, наверное дня через три, он позвонил ей на работу и пригласил в театр. Алёна согласилась сразу же. Театр, что в нём такого, правда? Юлька вот почему-то считала иначе.       Когда в одиннадцатом часу Алёна Викторовна вернулась домой, Юлька не спала. Сидела и что-то читала. Услышав, как мать, сняв туфли, входит в комнату, подняла глаза от книги и спросила на свой страх и риск:       — Мам, он тебе нравится?       — Я не знаю, Юль. И вообще, тебя это не касается, иди ложись, тебе в школу завтра!       Обиженно фыркнув Юлька ушла в соседнюю комнату. А Алёна вдруг задумалась: почему она сегодня с малознакомым человеком пошла куда-то? Может и правда она к нему какие-то чувства испытывает?       Как оказалось, испытывает и вполне взаимные. Они продолжили встречаться и общаться. Так, например, после того как день рождения Алёны Викторовны отметили большим составом, Константин остался ей помогать и чуть было не остался на ночь. Буквально в последнюю минуту Алёна Викторовна решила, что повод для слухов создавать пока рано, и попросила Костю уйти.       Потом был Новый Год, который по традиции отмечали всей квартирой на большой коммунальной кухне, и снова встречи, встречи… Обычно вечером, перед выходным. Реже в будни.       В какой-то момент они перестали говорить, больше молчали. Молча пили коньяк, разлитый по небольшим рюмкам, части сервиза, который ей подарил на день рождения коллектив.       По стеклу стучали ветки (как-то уцелело дерево в войну), Алёна Викторовна нервно поправляла скатерть, и её почему-то внезапно стали смущать ненаточенные ножи. Не наточены, значит, в доме нет мужчины. У многих в доме нет мужчины, война прошла, а вот сейчас почему-то Алёна Викторовна обратила на это внимание. Синим светом горел торшер, накрытый платком, чтоб не проснулись дети. Они молчали.       — Алён, а если…       Он не в первый раз ей это предлагал, Алёна знала, какие слова последуют дальше.       — Я не знаю. Костя, я правда не знаю. Мне надо подумать. Я столько лет жила одна, я привыкла сама отвечать за себя и за детей. Мне очень сложно, Костя. Я боюсь, что если сейчас соглашусь, то дальше всё опять пойдёт наперекосяк. Тебе не интересно это слушать наверное. Давай лучше выпьем.       — Я пойду. — Он поднялся.       — Костя…       Он легонько отстранил её, надел пальто и тихо вышел.       На Ленинград падал снег: почему-то в конце марта весна вновь решила стать зимой. Алёна Викторовна в каком-то непонятном отчаянии подошла к окну и молча заплакала.       Потом они, конечно, помирились, и Алёна Викторовна дала своё согласие. Юльке очень долго решение матери было непонятно, но несмотря на это, когда в шестьдесят седьмом Шарковы отмечали двадцать лет свадьбы, довольно известный адвокат Юлия Михайловна Хмельницкая в Ленинград к матери приехала.       Потому что — а как иначе?