Кошмар

Сердце Агилара стучит так громко, точно в его груди скрыт огромный бубен, пляшущий сейчас в умелых руках шамана. Он сделает глубокий вдох, выдох, убеждая себя, что остается невидимым. Что в любой момент может уйти, и сейчас делать этого не хочет лишь по своей воле. Никто не может держать его под контролем. И все же горло спирает, пока он зорко наблюдает за каждым движением мужчины, что находится спереди, возле костра. Все тело ломит, ладони колют черные обломки кустов. В висках стучит кровь, и Агилар впервые за многие годы начинает бояться. Того, как бы не услышал глухие импульсы шаман, склонившийся над пылающим о небес кострищем. А даже если и не услышит — вдруг он может…почувствовать? Его охватил языческий, первобытный страх от одного лишь силуэта колдуна. Он подавил его, наклонив голову и вперив взгляд в землю — тут она была черной, жирной, совсем не такой сухой, как там, где живет он. Подняв взгляд через некоторое время, ассасин увидел, что шаман не сдвинулся с места. Ветер утих, поэтому остался лишь сухой треск ароматного костра. Сейчас или никогда. Никто не видел его лица. Лишь глаза, по рассказам Братьев, пылающие двумя ледяными огнями. Он пришел издалека. Откуда, где всюду расстилается белоснежная пелена снегов, чей блеск на солнце впитали блестящие зрачки. Он был другим даже там — среди собратьев с темно-коричневыми глазами, такими же бубнами и одеяниями. Таковы были слухи, и Агилар поначалу не был склонен верить им. Никто не знал, когда шаман появился и как скоро уйдет. А потому — медлить было нельзя. Шаман может исчезнуть на следующее утро, оставляя Агилара один на один с его снами. Этого нельзя допустить. Всего один шаг — и задержка дыхания. Ведь вся фигура шамана — стоящая перед пламенем костра, а потому необычайно темная, обернулась к чужаку. Ни шороха, ни треска сухих веток под мягкими мокасинами. Точно этот шаман вовсе и не на земле стоял. — Я, — дыхание подводит Агилара де Нерха и из губ вырывается быстрый выдох, — Я буду краток. Шаман не шевельнулся, наблюдая, а в Агиларе запело животное: «бежать, бежать, пока этот чудак, этот богохульник не вонзил в открытую грудь свой клинок». Нет, оборвал он себя. Нельзя. Те кошмары больше продолжаться не могут. Потому он продолжает увереннее: — Мои сны. Расскажи мне, кто тот человек, что сгорает в костре. — Почему я должен знать о твоих снах? — голос шамана неожиданно высокий, мелодичный. Но где-то в глубине его груди трепетал рокот древних. Черт знает, сколько травяных паров в них побывало; от того можно и вовсе голос потерять. — Потому что ты шаман. — А ты — ассасин. Ты не должен быть здесь, твои братья не верят в это, — кажется, шаман над ним насмехается. Де Нерха расправляет плечи, но в глаза не смотрит. Предпочитает им старые кожаные доспехи. Агилар и правда не верил. Не верил до последнего, до предыдущей ночи, когда очнулся, неконтролируемо взвывая от боли и унизительно душащих слез. Вокруг больше не стояли Братья, со смешанными лицами заглядывающие в его лицо, подносящие лампы с бормочущим «что случилось?», ведь подобное повторяется из ночи в ночь. Тридцать ночей. Месяц Агилар засыпает и просыпается в одном кошмаре — кто-то, к кому сон дарит Агилару чувство отчаянной, чистой любви, трепета, а может — даже животного желания, срывается и падает в пылающее под утесом пламя, выскальзывая из рук Агилара. А после — великое горе, будящее ассасина в сухом бурдюке, заставляя сгорбиться и сжать кулаки в порыве, чтобы ногти оставили в ладони алые полумесяцы. Унизительно. Агилар пробовал не спать, пока не терял сознание. Он напивался до одури, пробовал горькие сборы трав, бормотал молитвы и проклятия, даже сделал кровопускание по совету одного из Братьев. Один и тот же сон, раз за разом — крик и узкая, горячая ладонь, выскальзывающая из своей. Агилар начинал сходить с ума. Всего месяц назад он с удовольствием самолично пустил бы богохульнику кровь, а теперь сам пришел к нему, словно побитое животное. Отчасти, он являлся таковым. И теперь ему плевать на то, кем окажется человек из его снов — мужчиной или женщиной, ассасином или тамплиером, королем или нищим. Узнать. И, наконец, покончить с этим навсегда. — Я пришел за помощью, — повторяет Агилар упрямо, делает шаг вперед, к костру. Шаман выпрямляется. — А что взамен? — А что тебе нужно? Молчание. Шаман оборачивается к полыхающему кострищу, и теперь величественные оленьи рога, отходящие от маски на его лице, отливают кроваво — красным. — В зависимости от вопроса духам и их ответа… Что ты готов отдать? — Все, что угодно. Лучше уж смерть, чем жизнь в аду. Вдруг шаман оборачивается, и его глаза впиваются взглядом в лицо Агилара. Они точно такие же, каковыми их и описывали, но теперь в них нет холода далеких льдов. Они темны и бархатисты, как ягоды голубики, которые когда — то приносила ему мать. Ссыпала в подставленные ладони целую горсть и позволяла есть, и эта голубика пачкала губы, пальцы, долго носившие темные отпечатки; на вкус чуть горчила, но вскоре заполняла тягучей сладостью все нёбо. И в том воспоминании было заключено детское счастье, теперь обхватывающее сознание Ассасина. Кажется, из-за этого он перестал бояться шамана. И сам протянул руку, чтобы тот подвел его к костру, первым же порывом принял из его рук деревянную миску с остро пахнущим надобьем. И тогда — тогда начался танец. Сперва Агилар задыхался. Он не понимал, как может шаман летать вокруг костра часы напролет, как может петь, так, что кровь стынет в жилах от ужаса неизведанного, тут же воспламеняясь и возобновляя свой бег. Перья в его одеяниях развивались чернильными крыльями с алым обрамлением костра, а олений череп, скрывающий лицо, наливался кровью. Как только ассасин попытался остановиться, присесть, перевести дыхание, шаман оказался напротив — и подхватил его за руку, понеся за собой по треклятому кругу. Снова и снова, бубен стучит в груди, а под ногами танцуют камни. Пламя костра разжигает огни в глазах, и бежать становится намного легче. Даже движения становятся такими же плавными, как у шамана, и Агилар понимает, что просто не может остановиться. А еще понимает, что теперь думает о том без капли страха. Он не успевает перевести дух, как вдруг шаман налетает на него. Его грудь, облаченная в дерево и кожу, сбивает ассасина на траву и тотчас же приземляется сверху. — Ты чувствуешь? — шаман берет ладонь Агилара и прижимает к груди — там, где бешено стучит сердце. — Да. Еще с секунду черные глазницы черепа всматриваются в раскрасневшееся лицо, пока не слышится краткое: — Ты готов? — К чему? — пытается было спросить Агилар, но шаман, кажется, не ждал ответа вовсе. Их тела — просто оболочки, предназначенные для духов — зверей. И сейчас они внутри, они поют своими голосами, воздевая лапы к серому небу. Зверям не нужна одежда. Им не нужна ласка — укусы оставляют россыпи алых звёзд на телах — пусть сейчас их не видно на небе, так пусть они появятся на тех, кто создан из звездной пыли. Голоса духов поют в горячем воздухе, а шаман и мужчина, поддавшийся его чарам, поют им в унисон, объединившись с природой. Став единым целым. Тогда — то Агилару чудится сквозь пелену жара, что ладонь, сжатая в руке, удивительно знакома. Узкая, с длинными, горячими пальцами. И глаза, и губы; эти алые губы, приоткрытые сейчас в трепетном наслаждении. Агилар не может думать. Он трясет головой, пытаясь прийти в себя, но следующее же движение бледного тела шамана — и снова в голове стучит одно. Лишь двигаться. Двигаться и рычать. Сегодня они не люди. Духи. Проснувшись на рассвете, шаман не допустит ни одной мысли о том, чтобы остаться. Как бы бережно не сжимали его руку ладонь Агилара, как бы не манил свет счастья в груди. Он долго будет сидеть над спящим ассасином, гладить жесткие волосы, слушая шепот ветра. "Пора-а" - скажет порыв, расчесавший листья благородных дубов, - "Пора оставить того, кто был предначертан. В мире людей его проклянут и сожгут на костре, как предателя веры, как предателя женского тела". И шаман уйдет, вытащив пальцы из ладони Агилара. Когда ассасин проснется, он не будет помнить ничего. Ни бешеного танца, ни рева животных в теле, в голове. Он сочтет свое присутствие в глубине леса за глупую шутку или последствие очередной пьянки. "Как же болит голова..." - все, что слетит с его губ. И Агилар покинет залитую солнцем поляну, и взгляда не бросая на угольки прежнего костра. *** Аккурат перед ужином в зал войдут Братья, посланные на миссии в глубины города. Они рухнут на деревянные лавки, приветствуя остальных, а за трапезой расскажут, что жители сегодня пожинали кровавые жертвы. Опишут, с каким ликованием они встречали огонь, пожиравщий жертвенный столб, к которому был привязан очередной нечистивый. Богохульник. Кажется, даже колдун; Его оленья маска сгорела вместе с телом, так и не покинув лица. Агилар спокойно прикончит свою еду и покинет зал, особо не задумываясь о расказанном. Его больше никогда не будут мучать кошмары.