before the dawn

Сколько мы встретили рассветов? Предполагаю, что их количество больше, чем у некоторых людей за всю жизнь. Уже когда нам нужно было скрываться — у нас была наша ночь. Солнце проваливалось за горизонт города, и мы сплетались клубком, лишь мимолетно обращая взгляды к потухающему небу. Твои глаза такие яркие, ты всегда смотришь на меня так, словно я, как в далекие от нынешнего времени года, могу исчезнуть на несколько недель. Теперь, в столице, мы задыхаемся. Жалюзи опущены и окна выходят на оживленную улицу, нас могут видеть. Нас уже замечали. Это не как в нашем первом городе. В городе, где я питался тобой, где я хотел взять от тебя все, что ты мог предложить, а ты отдавался полностью. Иногда ты врал, чаще это делал я, но потом у нас была ночь, и я сидел на твоих бедрах, выжимая остатки желания. Оно всегда неутолимое, мне казалось, что иногда мы всю ночь сходили с ума, и перед рассветом наконец понимали, что нужно делать — я стою перед тобой полностью обнаженный, и ты стягиваешь футболку, даже не смотря, куда она упадет, а затем мы залпом опустошаемся. Пока мой желудок переваривает паэлью — твои пальцы надежно зарыты в моих волосах, и я закрываю глаза, чтобы наш город на время исчез из поля зрения, и я мог представить, что все иначе и мы не здесь, или я — это не я, или на твоем месте другой человек. Ты, кажется, чувствуешь каждую глупую мысль и поднимаешь мою голову на уровень своих губ, чтобы мы снова могли целоваться. После рассвета мы засыпаем в одной из кроватей - в твоих объятиях, как в старые добрые времена, где я постоянно замерзал в твоей комнате. Тогда все было иначе, тогда утром мы просыпались с неловкой паузой между телами, не готовые взглянуть в глаза и признать, что имели наглость получать наслаждение от неловких, но настойчивых прикосновений друг друга. Я так хочу быть нежным с тобой, боясь притронуться к набухающей вене в основании челюсти, и ты так открыто позволяешь мне делать с собой все, до чего дойдет мое воображение… Нам почти никогда не нужно спешить, но мы срываем одежду на скорость и потом до последнего не убираем ее с пола при свете дня. Мы уже не чувствуем стыда за то, что получаем удовольствие от тел друг друга. Ты меня любишь, как я люблю тебя - всем своим сердцем. И перед рассветом я вижу мягкий и прозрачный свет, проникающий из-за штор, которые мы решили не закрывать на ночь, наблюдая за небом и зеленеющими деревьями, что видны из твоей комнаты. Мы уже долгое время «мы», а не ты и я, мы так долго работали, совмещая вопреки советам нас с тем, что приносит деньги, и теперь, благодаря проделанному пути, я могу закрывать глаза без страха, что ты окажешься другим человеком, и самое главное — без страха, что ты окажешься не тем. Я целую тебя реже, и я уже не так возбужден от прикосновений, но я люблю тебя гораздо глубже, чем мог предположить подростком. Ты почти спишь, когда я провожу пальцами по свежей щетине и утягиваю тебя наверх, целуя мягкие расслабленные губы, постепенно ощущая жар. Через полчаса мы снова закрываем глаза, немного взмокшие, с распухшими губами, и ты утыкаешься носом мне в подбородок, и это почти слишком, с учетом температуры в комнате, но я не отодвигаю тебя, а целую в лоб и говорю, что люблю. Ты уже не слышишь (если только во сне), но ты ведь знаешь. И я повторю это завтра. И в любой день. Дни. Теперь они есть у нас. В душной, и низко посаженной лондонской квартире, но они теперь наши. Мы работали так долго и теперь можем спокойно засыпать. У нас здесь остается лишь пара рассветов, но мы их не дожидаемся, уставая еще до заката, а потом сидим в тишине, которую не нужно ничем заполнять. Мы всегда были счастливы друг с другом, но я уверен, что счастливей, чем в момент, когда встретим первый рассвет в по-настоящему нашем доме, мы не будем еще очень долгое время.