Головная Боль

— Закрой окно, дует. Голос раздается в помещении чересчур раскатисто и громко. Я жмурюсь от этого неприятного ощущения по телу. Это как когда по стеклу скребут куском пенопласта. Только сейчас этим куском был голос, а стеклом — тягучий воздух. Со вздохом я встаю и подхожу к окну, вдыхая глубоко холодный, даже морозный воздух. Странно. Голова болит уже вторые сутки, а от этой постоянной боли помогает только свежий воздух. И то, на короткое время. Вновь голос режет по ушам, повторяя просьбу, так похожую на приказ. Хотя, скорее всего, так оно и было. Повинуясь, закрываю окно и ощущаю, как клокочет в груди от горячего воздуха в комнате. Странно. Почему так? Окно было открыто, а свежий воздух не проходил. Или может быть что-то не так со мной? Я долго смотрел на пейзаж за окном, глубоко и тяжело дыша. В абсолютной тишине я слышал лишь скрежет пера по бумаге, дыхание командора и собственное биение сердца. Натужное и тяжёлое. В груди ухало каждый раз, отдавалось в ушах странным шумом. Я даже не сразу понял, что скрежет кончика пера прекратился, что скрипнули половицы под шагами главнокомандующего, очнулся я только после того, как широкие горячие ладони обняли меня, прижимая к широкой, казалось бы раскаленной груди. — Тебе бы прогуляться. Выглядишь неважно, — на этот раз проникновенный шепот прямо в ухо, вместо громогласного голоса во всю мощь. Заставляет подрагивать и изгибаться. — Заткнись, Смит. И так чувствую себя не лучшим образом, ещё и ты тут со своими ораторскими умениями. — шипение из моих уст какое-то жалкое, немощное. Да что же со мной? На Эрвина это действует, как эффект красной тряпки для разъяренного быка на арене. Он сжимает меня в своих объятиях до хруста. Ребра скулят от этой боли и ремни препротивно впиваются в тело, оставляя на нем красные следы даже через рубашку. Эрвин всегда такой, сначала он жесток, а потом аккуратен. Он и сейчас такой. Нужно только потерпеть. Но голова все ещё болит, заставляя кривиться. Командор замечает, но принимает не верно. — Больно? — шепот, как шелест листьев на ветру, заполняет комнату, а жаркое дыхание прямо в ухо вызывает очередную волну дрожи. Паршивец. — Не твоего ума дело, — парирую я, вздрагивая от неожиданного действия. Он прикусил мочку уха. В ответ только лишь хмыканье. Руки начинают самозабвенно тереть моё тело, покрывая каждый миллиметр жаром раскрытых ладоней. Я, как и всегда, неразговорчив и невозмутим. Смотрю в окно и ощущаю, как сдавливает лёгкие. Это Эрвин постарался. Нет, он не остановится. Если дорвался до своего, то доведет дело до логического, а может и нет, конца. Или заберёт себе. Но второго варианта я не хочу. Меня вдавливает в подоконник и я ощущаю, как свободно воздух поступает в лёгкие. Он отпустил. Наконец-то. — Ты бледный, Ривай. — шепот в ухо. Губы Эрвина касаются мочки, а зубы следом в неё впиваются. Не чувствую ничего, кроме пульсирующей боли в висках. Все тело потеряло ощущения, любое касание ощущается отдаленно и пусто, будто бы случайно. Широкие ладони хватают мои бедра, впиваясь в них пальцами. Или нет. Только одна рука, вторая же упирается в мою поясницу, заставляя прогнуться и выпятить задницу, как заправская шлюха. В глазах мутнеет и до слуха, как под водой, доносится голос Эрвина. Он приказывает и просит о чем-то. Только о чем? Ничего не слышу. Ничего. И вдруг, как будто включились ощущения. По телу, как будто прошли разряды тока. Больно. Невыносимо больно во всем теле, и эта боль, как успокоение, заглушает пульсации в голове. С сухих губ срывается стон, после чего я обвожу их языком, смачивая слюной. Эрвин ухмыляется. Я чувствую это своим затылком и короткие волосы на нем встают дыбом. — Мне больно, — мой тихий хрип пробегает по кабинету Эрвина. Я возбужден. Что с моим голосом? — Я знаю. — с безразличием говорит командор. Усмехается, мразь. В который уже раз? — Но может быть это приведёт тебя в чувство? Его широкая ладонь проходит по моему оголенному плечу. Когда эта сволочь успела меня раздеть?! Не могу сопротивляться нежному касанию мозолистой ладони. Он ведёт ей вдоль корпуса, по бедру, а затем замахивается и хлестко бьёт по заднице. Из моего горла вырывается крик, который позже сменяется шипением и коротким стоном. Свинья. Доволен. Чувствую. — Не кричи, — только и говорит Смит, касаясь губами моего затылка, шумно втягивая воздух в грудь. Мне не остаётся ничего, кроме как терпеть все, что здесь происходит. Моя спокойная пастораль нарушается ещё до того, как начались эти муки. Война делает из Смита монстра, который рвёт все, что попадает в его лапы. Даже. В отсутствие. Боевых. Действий. И вновь в груди скрежет. От этой боли я кусаю успевшую высохнуть от жара губу и ощущаю металлический привкус крови на своём языке. Мразь. Он издевается надо мной. Но я стараюсь ничего не замечать. Даже того, что мои чувствительные соски прижимаются к холодному стеклу, в которое меня вжимают руки Эрвина. — Расслабься, Ривай. Иначе будет больно. — с рычанием шепчет Смит, кусая моё плечо и оставляя на нем заметный след от его зубов. Мне уже больно, свинья. Колено вжимается в мою промежность, надавливает и трется. И ты думаешь мне приятно? Но он будто чувствуя моё недовольство, нежно проводит ладонью от плеча к бедру. Но куда там долго длиться моей радости? Горячий шлепок широкой ладони пришёлся на мою многострадальную задницу, на которой уже и так был след от ладони командора. Горячо! От удара по телу пробегает толпа идиотских мурашек, а с губ срывается отчаянный стон наслаждения. Я действительно наслаждаюсь всем этим. Когда я успел стать мазохистом? Хотя, рядом с этим садистом и не только я буду наслаждаться тем, что он делает. Он умелый любовник, смею признать, как бы это ни было мерзко. До уха доносится тихий вжик. Молния его штанов поддается, а затем он спускает их до колен вместе с бельем. Он стимулирует член движением руки, нарочито медленно проводя по нему и растирая пальцем смазку, выступившую на головке. Я вижу это в отражении окна, к которому прижат. Горячая влажная головка касается сжатого колечка мышц. Чёрт, Эрвин. Знай, я тебя ненавижу. Резкая боль пронзает моё тело. Мразь! Сколько раз я уже успел тебя так назвать, Эрвин? И кажется этот раз был вслух, потому что до меня доносится глухой смех, похожий на рычание. — Ривай, я тоже тебя люблю. Любишь. В каком смысле ты меня любишь? Каждую ночь. Через день на своём столе и сейчас у окна. Ты всегда меня любишь. Жестоко и не сдержанно. А я тебя ненавижу. Чисто и пылко. С губ слетают стоны боли от частых проникновенных толчков. Сухо. Сволочь. Ногтями я скребу стекло. Мерзкий звук, но он меня отвлекает от боли. И от каждого такого моего движения по телу пробегает дрожь омерзения. Он больно толкается в меня. Эрвин, умоляю, прекрати это сейчас же! Но мою немую мольбу никто не слышит. Пальцы командора вцепились в мои бедра, сжимая их до синяков. Я опускаю руку вниз и обхватываю свой член рукой. Смазка стекала по нему и я её тут же размазал, начиная двигать рукой по всей длине. Оставшейся рукой я упирался в стекло. Эрвин рычит и кусает меня, оставляет свои следы, метит. Свинья. Свинья и мразь. Когда это закончится? — Эрвин, я… — мой голос хриплый, едва слышный, сквозь стоны. Как же низко я опустился. — Кончай. А вот сейчас все моё тело прошибло от его проникновенного шепота. Он был таким мягким, что я и не сразу заметил, что движения так же претерпели изменения. Из жестоких нагибательных, он стал двигаться медленно и более спокойно. Сейчас я получал именно то наслаждение, которого так долго желал. Да. Это он. Тот Эрвин Смит, которого я люблю. Сначала жестокий, невообразимо резкий и холодный, а затем нескончаемо нежный и тёплый, приятный и ласкающий. Толчки аккуратные, но глубокие. Главнокомандующий нежно выцеловывает мои плечи, опуская одну руку вниз. На мою. На мой член. Смит вытесняет мою ладонь и охватывает пылающую от возбуждения плоть. Несколько движений широкой ладони и я изливаюсь в неё, выпуская из груди исступленный стон. Оргазм, настигший меня, заставил сжать Эрвина в себе. Он не выдерживает и с протяжным стоном кончает в меня, вздрагивая от наслаждения. — Я люблю тебя, — лениво шепчет блондин, целуя мою щеку, до которой дотянулся едва ли не в три секунды. Это долго. Он устал. — Заткнись. Я шиплю на него беззлобно, устало и нехотя. Он же смеётся. Прижимает бережно к своей груди, не давая упасть мне на пол. Его голова над моей, утыкается лбом в окно. Я блаженно улыбаюсь. Он не видит этого, но чувствует. А ещё я ощущаю, что голова больше не болит. Наконец спокойствие. — Больше не болит? — тихо спрашивает Смит, целуя мою макушку. — Так ты знал тогда? И ты спрашивал о головной боли? — и почему я не удивлён? А он смеётся. Смеётся и прижимает к себе. Так бережно и нежно целует мою макушку и мурлычет от наслаждения. Конечно же он знал. Это же мой Эрвин Смит.