Все моря в тебе

      Бескрайнее небо высоко над головой окрасилось в сотни багровых оттенков. Лучи закатного солнца отражались в гранях стакана и играли золотистыми бликами в дешёвом виски, освещали старый мотель у дороги на окраине какого-то городка. Это был тот мотель, каких сотни тысяч по всему миру, — старое здание, кое-как заплатанное, с покосившейся вывеской, стены которого, казалось, впитали в себя запах дешёвого алкоголя и пота и видавшие на своем не малом веку многое. По большей части это была ночлежка для шлюх и их небогатых клиентов, которые не смогли оплатить место подороже, наркоманов и мелких наркоторговцев, а также всего прочего сброда, таящегося в затхлых комнатах. Не то, чтобы мотель имел совсем уж дурную славу, но его сторонились те, кого принято называть приличными людьми.       Приличным человеком Юрий себя не считал, но он явно был выше всех тех мерзостей, что иногда творились тут, и поэтому вслух о своих мыслях никому не говорил. Закинув тонкие ноги на обшарпанный, как и всё тут, стол, он глубоко вдохнул воздух, ещё хранивший в себе жар дневного июльского зноя. По серой, раскаленной от солнца дороге проезжали редкие машины, и Юра провожал их скучающим взглядом. Близилась ночь, но Плисецкий никуда не торопился. Здоровый восьмичасовой сон ночью он позабыл ещё до того, как семнадцатилетним юнцом покинул родной город. Просто поняв в один момент, что ещё чуть-чуть — и серые, насквозь сырые от бесконечных дождей дни в Питере затащат его в свой водоворот, сделав частью безликой массы, он решил бросить всё и, сунув в карман небольшую сумму накопленных денег и закинув на плечи рюкзак, отправился в путь. У него не было ничего за душой, даже водительских прав, — только тоска под сердцем да вера в лучшее.       Это был холодный октябрь. А говорят, что если взойдёшь на дорогу осенью, то нельзя сходить с нее до конца дней.       И вот, более чем через год сидя на этой разваливающейся веранде грязного мотеля, попивая кислый виски и смотря в багряное небо, Юрий ощущал полное спокойствие и умиротворение, граничащее со счастьем.       Впрочем, жил он не без проблем. Плисецкий имел внешность воистину кукольную и, соответственно, физической силой был обделен. Тонкое и изящное телосложение, стройное гибкое тело, фарфоровая кожа, яркие зеленые глаза да и вообще внешняя схожесть с девушкой, доставшаяся Юре от матери-балерины, привлекали ненужное внимание. Да, он был быстрым и ловким, но это не поможет, если его зажмут в узком переулке. У него в кармане был нож, деревянная ручка которого сейчас чуть упиралась в бедро, и он научился ловко им орудовать, но если к нему начнет приставать груда мышц под наркотой, то все — плачь, Юрочка. И это только в больших городах можно надеяться на неравнодушных случайных прохожих, а в таких Богом забытых местах, как этот мотель, где околачиваются всякого рода мерзкие типы, помощи ждать неоткуда.       Однажды его действительно чуть не изнасиловали, но Юре повезло — мужик так был пьян, что споткнулся о собственную ногу, и Юре удалось вырваться и сбежать. Но слишком ясны ещё были те воспоминания о противных руках на своем теле, о заплетающемся языке, говорящим мерзости. И поэтому Юра вздрагивает от любого неожиданного движения в свою сторону.       Вздрагивает Юра и тогда, когда на его стол кладут черный мотоциклистский шлем, а на свободный стул рядом садится парень. Юра недовольно посмотрел на него из-под сведённых к переносице бровей, но мотоциклист не испугался явно не многозначного взгляда в свою сторону. По понятным причинам — он был пусть и не намного выше Юрия, но шире в плечах и явно сильнее. Достаточно коренастый, он всей своей фигурой излучал силу, пусть спокойную, но Плисецкий всё же насторожился.       «Киргиз, что ли?» — подумал Плисецкий, замечая привычные южные черты лица, учитывая количество этих казахов-киргизов-таджиков в России. Можно сказать, свела нелёгкая через сотни километров с соотечественником. Мелочь, а приятно. Если он, конечно, не постарается разложить его в одном из грязных номеров.       Но киргиз, как про себя назвал байкера Юра, сидел спокойно, буравя Плисецкого серьёзным взглядом карих глаз. Юра не особо привык к этому, поэтому чувствовал себя неуютно. Когда блондин уже подумывал, что всё же стоит высказать этому парню всё, что он о нём подумал за это время, киргиз заговорил:       — Какую газировку любишь?       Юра рассеяно моргнул. Чуть покачал головой, озадачено смотря на ожидающего ответ незнакомца.       — Что?       — Спрашиваю, какая у тебя любимая газировка, – терпеливо повторил киргиз.       Юра с секунду подождал, ожидая смеха или чего-то в этом роде, но лицо незнакомца оставалось каменным и вполне себе серьёзным. Всё же надеясь, что это какой-то тупой розыгрыш или пранк, Плисецкий осмотрелся, но не нашёл ни камер, ни ржущих над ними друзей незнакомца. На террасе они были одни.       — Ну, допустим, это фанта.       Байкер встал и скрылся в проёме входа в мотель. Юра удивлённо уставился ему вслед. В голове промелькнула мысль, что лучше бы он не вернулся, а потом — что Юре лучше встать и убежать к чертям от этого треклятого мотеля с его стрёмными постояльцами. Но Плисецкий заставил себя сидеть на месте до момента, как вернулся тот байкер и поставил перед ним банку фанты.       Юра уставился на эту банку как на восьмое чудо света, потом перевёл взгляд на снова севшего рядом киргиза, который всё с тем же спокойным и серьёзным лицом открывал вторую банку фанты. Кажется, у Юры дёрнулся глаз.       — Ты шутишь? Да, определённо.       Юре показалось, что он заметил удивление на лице киргиза.       — С чего ты так решил?       — Ну, это…       Он уставился на банку фанты перед собой, пытаясь понять, в какой момент всё пошло не так. Однозначно, этот парень был странным, вне зависимости от того, какие у него планы.       — Давно путешествуешь? — спросил байкер, делая большой глоток и глядя куда-то вдаль. Юра осторожно открыл фанту и сделал небольшой глоток.       — Год.       — Куда отправляешься?       — Никуда.       Байкер вопросительно изогнул бровь, и Юрий поспешил объяснить.       — Куда глаза глядят. У меня нет определённой цели. Я просто езжу.       — Нравится?       Юра тянет с ответом. Он смотрит на остывающую дорогу, на пьянящее багровое небо. Прислушался к далёкому рёву мотора. Вспомнил дожди Питера и насмешливые голубые глаза. Теперь, спустя год, сердце его билось ровно, а внутри потеплело.       — Очень.       Байкер ещё с минуту смотрел на него. Юра уже не боялся, предавшись воспоминаниям и молча смотря вперед, неторопливо глотая из бутылки.       — Тогда могу подвезти куда-нибудь утром, — внезапно сказал парень, и Юра нехотя посмотрел на него. Тот всё так же был спокоен, однако теперь скорее располагал к себе, нежели вызывал отрицательные эмоции.       — Правда? Буду благодарен, — невольно улыбнулся Юра.       Байкер кивнул, а потом протянул руку через стол.       — Отабек.       «Всё же казах,» — думает Юрий, смотря на большую смуглую ладонь. Его ладошка казалась совсем маленькой, когда он пожимал её.       — Юрий.

***

**       "Куда-нибудь утром" растягивается на восемнадцать месяцев.       Спустя эти восемнадцать месяцев Юрий Плисецкий танцует босиком на ночной мостовой за пределами какого-то крохотного городишки, название которого затеряно на карте. Рядом переливаются струны гитары, раздаются голоса, золотистой пылью искры горящего костра устремляются в звёздное небо. Юра закрывает глаза, ощущает, как тело само движется под незатейливую музыку, а сердце мерно бьется под ритм, и ему кажется, что он каким-то чудом перенёсся в десятки лет назад, в легендарное Лето Любви.       Юра танцует, Юра цветёт, Юра вновь влюбляется.       У него порванные и поношенные джинсы, такие же рваные кеды разного цвета, обгоревшие на солнце нос и щеки, выгоревшие волосы и тонкий росчерк от ножа на щеке. Он настолько худ, что ремень можно обвернуть вокруг него два раза, и вся одежда висит на нём. Но под сердцем у него тепло, а в светлых глазах — искрящееся счастье.       Отабек смотрит на него и улыбается. Он хорошо узнал его за это время. Алтын знает, что Юра любит дешевый алкоголь, молочный шоколад и фанту, что без ума от кошек, что может часами танцевать, даже если музыки нет, что он может, как есть, прыгнуть в воду, а потом смеяться долго, пока в лёгких не кончится воздух, не в силах остановиться. А ещё Юра мечтает о море — он его никогда не видел в реальности, но уже очень любит, и он верит, как ребёнок, в русалок и духов.       И Отабек уверен, что глубоко внутри Юрия Плисецкого есть столько любви, ранее никому ненужной, что её хватит на десяток таких, как Отабек.       И Отабек танцует с Юрой, пока они оба не выбьются из сил, и прыгает с ним в воду, хохоча и помогая Юре держаться над водой, когда тот не может остановиться, и готов часами слушать рассказы Юры — придуманные или услышанные где-то, не важно, и обязательно отвезёт его к морю.       Отабек знает, что Юрий носит в себе целое солнце, которое может согреть, и он терпеливо ждет того момента, когда оно будет греть его.       Отабек держит его тонкие руки и целует запястья.       Он говорит Юре:       — Все дороги твои.       Все моря в тебе.