Новое, неизведанное

— Объясните мне, пожалуйста, одну вещь. Царила ночь, звездная и теплая. Порывы ветра доносили далекий, но ощутимый запах моря. Синдбад мимолетно задумался о том, что где бы он ни задерживался надолго, он всегда был рядом с морем; и все же это были разные моря, и они даже пахли по-разному. Так, как в Партевии, море не пахло больше нигде. — Спрашивай все, что хочешь, — отозвался Барбаросса. Он сидел на кровати Синдбада, а тот — на подоконнике, свесив одну ногу. Кровать стояла очень близко к окну, и Синдбад тщательно следил за тем, чтобы не начать размахивать ногой, иначе он рисковал пнуть Барбароссу. Иногда, впрочем, он забывался и приходил в себя только когда пальцы ноги уже задевали полу халата, прикрывающую чужое колено. — Один человек как-то сказал мне, — тщательно подбирая слова, начал Синдбад — упоминать в разговоре с Барбароссой Серендину ему совсем не хотелось, — что править народом может только тот, в ком течет королевская кровь. Даже не править, — он мотнул головой, — возглавлять. Только кровь правителя сплачивает людей страны. Вы поэтому оставили Сейлана императором? — Не совсем, — отозвался Барбаросса. Он смотрел Синдбаду прямо в глаза — он всегда смотрел прямо в глаза, когда они разговаривали, и Синдбаду это нравилось и в то же время безотчетно настораживало. — Если бы состоялся решительный переворот, с окончательным свержением монархии, а не превращением ее в конституционную, это могло бы смутить людей и вызвать беспорядки. Люди сложно воспринимают новое. Кроме того, что мне было делать с этим ребенком? Не убивать же его, — он криво улыбнулся, и Синдбад нахмурился. — Мне показалось, у вас с этим проблем нет. — Нет, — охотно согласился Барбаросса. — Но убивать ребенка без цели и смысла мне бы все же не хотелось. Но к чему ты все это, Синдбад? — Может ли править страной тот, в ком нет королевской крови? Барбаросса фыркнул. — А чем королевская кровь отличается от любой другой? Другого цвета? Течет иначе? Если проткнуть мечом тебя и принцессу Серендину, ты думаешь, можно будет различить, где чья кровь? Синдбад поморщился. Ему не нравился взгляд Барбароссы — пронзительный, насмешливый. Словно он все знает. Того и гляди, спросит, как там у Серендины дела. — И потом, Синдбад, — Барбаросса подался вперед, уперевшись локтями в колени, уложил подбородок на руки, — откуда вообще берутся короли? — Не знаю, — удивился Синдбад. — Что вы имеете в виду? Вообще? Рождаются, разве нет? — Само собой, — кивнул Барбаросса. — Но изначально? Вот есть некая страна, правит ею некая династия. Но откуда эта династия взялась? Синдбад не ответил — впрочем, Барбаросса и не ждал его ответа. Он поднялся на ноги и прошелся по комнате. — Вот есть некая территория, и живет на ней какое-то племя. Они выбирают себе вождя — по-разному, кто как. Может, он самый сильный, или самый быстрый, или самый умный. Может, он победил всех остальных претендентов в схватке. Или завалил самого крупного зверя на охоте. А может, он осеменил большее количество женщин. Синдбад фыркнул. Барбаросса кинул на него смеющийся взгляд. — Но вот он стал вождем, неважно, как. А потом его сын стал вождем. А потом внук. И так далее. Племя разрослось, территория превратилась в страну, вождь стал называться королем, возникла династия. Но изначально он был таким же членом племени, как и все остальные. Может, сильнее, или умнее, или быстрее, или плодовитее. Но в остальном — таким же. Так что же это за специальная королевская кровь такая? — Это правда так происходит? — спросил Синдбад после паузы. — Это по-разному происходит, — ответил Барбаросса, снова садясь. — Иногда так. Иногда правящую династию свергает другой род и основывает свою правящую династию. А иногда какой-нибудь фантазер изъявляет желание создать свою страну. И, скажем, создает, становится там королем… потом он женится, заводит детей, его дети становятся его наследниками, и вот уже их кровь — королевская. А что изменилось-то в этой крови? — Я вообще не собираюсь жениться, — несколько рассеянно проговорил Синдбад. Он смотрел в окно, на аккуратные кипарисовые кроны. Он проиграл поединок в подземелье Зепара, потому что сердце его дрогнуло в ответ на слова Серендины… проиграл бы он сейчас? После разговоров с Барбароссой? — Почему? — разбил тишину несколько настороженный голос Барбароссы. — А? — вздрогнул Синдбад. — Почему что? — Почему ты не собираешься жениться? Синдбад пожал плечами. — Не знаю, это как-то отвлекает, по-моему. — Интересно. Они снова встретились взглядами. Воцарившаяся тишина показалась вдруг Синдбаду необычной. Словно в ней звучали какие-то слова, какие-то вопросы и ответы, но он пока не понимал, о чем речь. Рука Барбароссы потянулась вперед и легла Синдбаду на колено, поверх халата. И в этом жесте тоже было какое-то значение, непривычное и вместе с тем удивительно, раздражающе знакомое. Что-то такое уже происходило с ним, подумалось Синдбаду, только почему-то ощущение, что наоборот, зеркально… Он не успел додумать. Барбаросса, привстав, наклонился к нему, и его губы легко коснулись губ Синдбада. Никто не закрыл глаза. Во взоре напротив ошеломленный, забывший как дышать Синдбад увидел вопрос. Судорожно вздохнув, он качнулся назад и почти скатился с подоконника. Барбаросса, выпрямившись, отступил на шаг. — Что-то не так? Лицо его оказалось в тени и было совершенно нечитаемо. Синдбад не вполне осознанно сделал еще один шаг назад. Первое стремление — немедленно схватить сосуд Баала — потихоньку гасло. Да и меч был не под рукой. А Барбаросса не пытался больше ничего сделать. — Я не… Он замолчал — он не знал, что сказать. Но Барбароссе, видимо, больше слов не требовалось. — Ты не, — повторил он. — Извини, я ошибся. Мне подумалось, что со всеми этими твоими странствиями, разными людьми… ты уже все попробовал, — он коротко усмехнулся. Встряхнувшись, Синдбад шагнул ближе. Он все еще был настороже… но пока что случившееся выглядело как недоразумение, так ведь? Но странно, почему Барбаросса вообще… — Разве мужчины делают это добровольно? Вопрос вырвался сам собой, и Синдбад немедленно пожалел об этом. Во вскинутом навстречу взгляде Барбароссы было столько насмешливого изумления, что он почувствовал, как заливается краской. Словно мальчишка, в первый раз увидевший обнаженную женскую грудь, стыд-то какой… — Ты спрашиваешь меня, действительно ли мужчина может по собственной воле желать физической близости с другим мужчиной? Ощущая, как пылает лицо, Синдбад тем не менее кивнул. — Уверяю тебя, — весело проговорил Барбаросса, садясь на кровать и опираясь на руки, — еще как может. Особенно когда речь идет о таких привлекательных мужчинах, как ты, — наверное, лицо Синдбада стало еще краснее, потому что Барбаросса откровенно рассмеялся, глядя на него. — Но к чему вообще такой вопрос? Синдбад шагнул ближе к кровати, оставив расстояние в три шага между собой и Барбароссой. Странно, он ведь не ощущал никакой опасности, не боялся атаки. Но это — это было что-то иное, какая-то доселе неведомая ему агрессия. Да и агрессия ли? И почему это так знакомо, если он совершенно точно раньше в подобной ситуации не оказывался? — Я был рабом, — сказал он. Взгляд Барбароссы сделался острым. — Со мной там много чего произошло, но это неважно. Важно другое. Там был один юноша, примерно моих лет, тоже раб. Наша хозяйка продала его мужчине, своему постоянному клиенту, для постельных утех. Он раб, и у него не было выбора. Вот почему я… я не видел, чтобы такое… как мужчина и женщина… делали два свободных человека… мужчины. — Почему она отдала именно его? — спросил Барбаросса. Синдбад посмотрел на него удивленно. — Потому что… кого же еще? Он был ей предан, он был… взрослый, — он пожал плечами. — Красивый. — Дело не только в этом, — возразил Барбаросса. — Она знала, что такое для него было приемлемо. Не пыталась же она сделать что-то подобное с тобой. Не пыталась же? Синдбад качнул головой и на мгновение задумался — а если бы пыталась? Было бы это хуже, чем то, что она с ним сделала? — Люди рождаются разными, — продолжал тем временем Барбаросса. — Ты ведь понимаешь это? Люди могут отличаться цветом волос, глаз, кожи, а могут — предпочтениями в любви. Большинство рождается с тягой к противоположному полу. Но есть и такие, которых тянет к людям своего пола. А есть третьи, которым нравятся и те, и другие. Понимаешь? Чуть помедлив, Синдбад кивнул. — Я еще не сталкивался с подобным, — сказал он, и ответ его прозвучал как извинение. Барбаросса кивнул, принимая, и тогда Синдбад спросил: — А вы? Каковы ваши предпочтения? Оба пола или… — Мне, — улыбка растянула губы Барбароссы, — нравятся мужчины. Ты — мне нравишься. Настолько, что… — он слегка вздохнул, — я, возможно, хотел бы, чтобы ты остался рядом со мной. Слегка приоткрыв рот, Синдбад в изумлении смотрел на Барбароссу. А тот, не дождавшись ответа, продолжил: — Ты очень красив, но дело не только в этом. Ты умный, отважный и решительный. Ты интересный. С тобой хочется проводить время. С тобой хочется быть рядом. Ты очень привлекательный человек, Синдбад Покоритель лабиринтов. Я очень хорошо понимаю, почему столько людей следуют за тобой, — он вдруг резко отвел взгляд, уставившись в пол. — Будь все иначе… я бы, может… Он смолк. Синдбад смотрел на него, не в силах ни отвести взгляд, ни что-то сказать. Лицо горело. Сердце, по ощущениям, бухало где-то в горле. Так странно… ему говорили много комплиментов, он привык слышать «ты особенный», он привык думать «я особенный». Но в словах Барбароссы было что-то иное. Что-то темное, тягучее, сладостное лилось из его слов. Желание. В этот момент Барбаросса вскинул глаза, и взгляд его будто хлестнул Синдбада огненной плетью. Он невольно шарахнулся назад. Барбаросса невесело улыбнулся и поднялся на ноги. — Уже поздно, нам обоим пора спать. Увидимся утром, Синдбад. Спокойной ночи. Подхватил свечу в подставке и вышел из комнаты. — Спокойной ночи? — повторил Синдбад, когда дверь за Барбароссой закрылась. — Да какая тут… Он пробежался по комнате, повалился на кровать на спину, раскинув руки. Что все это было такое? Он прижал ладонь к губам, потом отнял ее, посмотрел на пальцы. Разумеется, на них ничего не было. Синдбад зажмурился. Каков был этот поцелуй? Чем он отличался от поцелуя с женщиной? Отличался ли? — Да ладно, — проговорил он вслух. — Там было то… Действительно, было то. Легкое прикосновение губ. Можно ли это вообще считать поцелуем? — С чего-о-о? — простонал он и, закрыв лицо руками, перекатился на живот. Барбаросса сказал, что он красивый. Предположим, Синдбад это и так знал, в конце концов, что-то же привлекало к нему девушек и женщин. Он знал, как посмотреть на них, как улыбнуться, как коснуться, что сказать. Но ведь он же ничего такого не делал с Барбароссой! Они просто разговаривали, и он даже так до конца и не начал Барбароссе доверять… Синдбад рывком сел на кровати, потому что до него вдруг дошло. Вот оно, вот почему все это казалось таким знакомым и незнакомым одновременно. Барбаросса смотрел на него, вел себя с ним практически точно так же, как сам Синдбад вел себя с женщинами, которых соблазнял. — Что же выходит?.. — пробормотал он, с изумлением глядя в окно. Там царила все та же ночь, в небе мерцали все те же звезды. А между тем он, Синдбад, покоритель лабиринтов, владелец металлических сосудов, президент торговой компании «Синдрия», и так далее, и тому подобное, только что подвергался попытке соблазнения, как женщина. — Вот это да. Он встал, подошел к окну, оперся о подоконник. Хвост на затылке растрепался, лента сползла, и он стянул ее и рассеянно принялся перебирать волосы, пытаясь расчесать их пальцами. Потом замер, качнул головой, роняя пряди вперед, уставился на них так, словно видел впервые. — И это тоже? Наверняка. Ему самому нравились длинные волосы у девушек. Их приятно перебирать, ласкать, сжимать в кулаке, приятно, когда они падают тебе на грудь, если девушка сидит сверху, щекочут кожу… Но неужели же и его можно видеть… вот так? По-другому? Наоборот? — Интересно, — прошептал Синдбад. Ночь вдруг показалась ему горячей, ветер — раскаленным. Пожелание спокойной ночи определенно было издевательством. Он же теперь до утра не уснет. Он запустил пальцы в волосы у самого затылка, провел рукой по всей их длине. Почему он раньше не обращал внимания, что у него такие гладкие, прохладные волосы? Ничем не хуже женских, если так подумать. Ну, может быть, как правило, более лохматые. Он всегда носил длинные волосы, как отец, он привык к ним. Но дело же явно не только в волосах. Если подумать, Барбаросса о них и слова не сказал. Зато он положил руку Синдбаду на колено. — Ему нравится мое тело. Вслух это прозвучало необычно, чуть жутковато и восхитительно. Синдбад даже повторил: — Ему нравится мое тело, — и добавил, словно пробуя на вкус: — Он хочет меня. Слова эти будто ошпарили его. Синдбад уткнулся лицом в руки, словно это могло унять жар. А ведь если так подумать, наверное, на свете много таких мужчин, как Барбаросса, которым нравятся другие мужчины. И если он, Синдбад, привлекателен для Барбароссы, он же может быть привлекателен и для них тоже. А это значит, что можно проделывать с ними то же, что он делает с женщинами, если будет нужда. Улыбка, нужные слова, нужный жест. Да, неизбежны ошибки, как с королевой Мирой, но также… Он замер, пораженный этой мыслью. А не потому ли Барбаросса вообще взялся ему помогать? Но что из этого следует? Надо ли… позволить что-то большее? По коже пробежали мурашки, но не от отвращения, совсем нет, Синдбад понимал это. Он был возбужден. А ведь Барбаросса предполагал, что у него уже есть такой опыт. Потому что Синдбад — путешественник, человек широких взглядов, тот, кого влечет большой мир, кто хочет пробовать новое. Новые места, новую еду, новый способ… Позволить Барбароссе. Попробовать. Испытать неизведанное. Но как это вообще? Синдбад поднял голову и уставился в ночь. — А действительно, — проговорил он вслух, — как это вообще? Библиотека в особняке у Барбароссы была, может, и небольшая, но вдумчиво подобранная — хозяин сам показал ее Синдбаду в первый день приезда. Почему бы не предположить, что там может найтись что-то… интересное? В конце концов, существую же такие книги для мужчин и женщин. Положа руку на сердце, Синдбад сильно сомневался, что найдет в библиотеке Барбароссы книгу о мужской любви. В конце концов, сам Барбаросса явно в наставлениях не нуждался. Но спать не хотелось вообще, так почему бы и не попробовать? Синдбад не стал переодеваться, справедливо полагая, что вряд ли сейчас по дому передвигается много народу. Маловероятно, что он кого-то смутит своим ночным халатом и босыми ногами. Прихватив свечу, он направился в библиотеку. Здесь было темно, только звездный свет выхватывал прямоугольник окна на полу. Синдбад подошел к полкам, огляделся. Барбаросса, педант, расставил свои книги по темам, и с одной стороны это могло облегчить Синдбаду задачу, а с другой… ну и в какой теме искать книгу о мужской любви? Немного поразмыслив, Синдбад выбрал раздел «О человеческой душе». Поставил свечу на столик рядом, потянулся к свиткам… — Скажи мне, что ты ищешь. Я помогу. Вздрогнув, Синдбад едва не уронил несколько свитков. Барбаросса сидел в кресле у окна, вытянув длинные ноги. Он затеплил свечу рядом с собой, и Синдбаду было видно его лицо, резкими тенями выхваченное из полумрака. — Э-э-э… хотел найти книгу о подводных морских течениях… — Ты ошибся разделом, — Барбаросса поднялся на ноги, подошел к полкам, не глядя достал свиток. — Вот, «Понятие о подводных течениях, в морях рождающихся, их виды и особенности». Но мне казалось, ты знаешь все о море. Синдбад изобразил сияющую улыбку. — Никто не может знать всего, — он вынул из рук Барбароссы свиток и с независимым видом направился к свободному креслу. Он подождет, пока хозяин дома покинет библиотеку, и вот тогда… — Хм, — сказал за его спиной Барбаросса. Тоже снял с полки какой-то свиток, вернулся на свое место. Синдбад сделал вид, что поглощен чтением. Через несколько минут, впрочем, книга действительно захватила его. Барбаросса был не прав — он, Синдбад, не знал всего. К тому же сведения его были по большей части практические, он понимал течения, волны и ветра, но не всегда знал, как они называются, почему возникают, чем различаются… По полу тянуло прохладой, босые ноги вскоре начали зябнуть. Всякий раз, когда у Синдбада замерзали ноги, он со смесью отвращения и ужаса вспоминал пытки, которым подвергла его Мадара. Потому он старался избегать этого ощущения. Подобрав ноги под себя, он прикрыл их для верности волосами. Так было гораздо лучше. А потом он ощутил на себе взгляд. Взгляд этот был таков, что Синдбад вскинул голову, машинально дернувшись рукой к бедру. Мгновением спустя он понял, что никакой опасности нет — в библиотеке по-прежнему не было никого, кроме него и Барбароссы, оба — без оружия. Взгляд Барбароссы из-под челки был страшен, темен, нечитаем. Отведи глаза, будто бы говорил он. Отведи глаза, признай поражение, и тебя не тронут. Признай, что слаб, что трусишь. Не смотри в ответ. Но Синдбад не умел признавать поражение до схватки. Он не умел отступать. И пусть его зовут безрассудным — он не попятится перед новым. Он не испугается неизведанного. Никогда. Этого не будет никогда. Так он говорил себе, глядя прямо в глаза Барбароссы, которые казались уже не светло-карими — черными, как штормовое море. Между ними словно натянулась тугая, прочная нить; и будто управляемый ею, Барбаросса встал и двинулся к Синдбаду. Это не было опасно. Синдбад знал, как знал в бурю, где находится берег, что Барбаросса не причинит ему зла. Не сейчас, во всяком случае. И все же он подобрался, замер, как замирает олень, заслышав тяжелую поступь хищника, в надежде, что его не заметят. Были ли это какие-то глубинные инстинкты, которых Синдбад в себе раньше не подозревал? Он не боялся Барбароссы. Он не боялся ничего. Но ему было страшно. Барбаросса остановился, нависнув над ним, сидящим в кресле. Синдбад запрокинул голову, чтобы не разрывать зрительный контакт. Барбаросса протянул руку, подрагивающие пальцы коснулись скулы Синдбада, легко проехались до виска. Коснулись волос. Погрузились. Вплелись. Синдбад услышал прерывистый, жадный вздох. — Я хотел этого, — прошептал Барбаросса почти неслышно, — с того мгновения, как увидел тебя на пристани рядом с королем Рашидом. — Рука его, потянув несколько волосков, легла Синдбаду под затылок. Странное это было чувство, тревожное — позволять своей голове вот так лежать в чужих руках. На мгновение Синдбадом овладела паника — что он должен делать сейчас? В следующее мгновение Барбаросса наклонился и поцеловал его. О, этот поцелуй ничем не напоминал целомудренное прикосновение губ в спальне. Синдбад не мог припомнить, целовал ли его кто-то подобным образом, целовал ли он кого-то так. Скорее всего, нет. Он предпочитал нежных, не склонных к агрессии женщин. Наверное, он много потерял… или нет… Мысли путались, ускользали, он пытался цепляться за них, как за спасательный круг. Барбаросса, впившись пальцами ему в затылок, второй рукой обхватил его за талию, практически приподняв над креслом, и целовал — горячо, неистово. Синдбад не мог толком вдохнуть, в груди ныло, между ног наливалась тяжесть. Кажется, он застонал… Барбаросса немедленно разорвал поцелуй — взгляд у него был дикий. Мгновение он смотрел в лицо Синдбада, словно читая, потом снова поцеловал — коротко, зло, прихватил зубами нижнюю губу, — а потом впился поцелуем в шею. Синдбад, ахнув, непроизвольно вскинулся, вцепился ему в плечи, выгибаясь, прижимаясь к чужому телу. Сквозь два слоя тонкой ткани отлично ощущалось, насколько Барбаросса возбужден. Барбаросса застонал, рука его, оторвавшись от затылка Синдбада, полезла под полу его халата, заскользила от колена вверх, по бедру, на задницу — ощущалось это так, будто Барбаросса ведет по его коже раскаленной головней. Упаду, мелькнуло в голове, сейчас упаду. Он обхватил Барбароссу за шею, а когда тот вскинул голову — удивительно растерянный взгляд словно ударил Синдбада под дых. И тогда он поцеловал Барбароссу сам. Охнув, Барбаросса, не разрывая поцелуя, вздернул его на ноги. Теперь Синдбад стоял в кресле, нависая над ним. Руки Барбароссы вовсю хозяйничали у него под халатом, оглаживали сзади и спереди, и Синдбада пробивала дрожь всякий раз, когда они задевали его стоящую колом плоть. Он старался не отставать, перебирал чужие волосы, гладил плечи, но всего этого было мало. Он хотел большего. Барбаросса вдруг резко отстранился, и Синдбад едва не упал на него, потеряв опору. — Что? Собственный голос показался незнакомым, так хрипло и сорванно он звучал. И просяще. Да, просяще. Несколько минут назад Синдбад страшился того, что должно было между ними произойти, а сейчас он вдруг испугался, что Барбаросса передумал. Нет, нет, это не может закончиться вот так! — Я хочу взять тебя, — прошептал Барбаросса. Сейчас он не выглядел ни холодным, ни уверенным. На бледных скулах алели пятна, губы вздрагивали, челка надо лбом взмокла. — Ты мне позволишь, Синдбад? От ужаса и предвкушения по телу прошла дрожь, руки моментально взмокли. Синдбад кивнул. Потом прокашлялся и сказал: — Да. Я… возьмите меня. “Овладей моим телом”, — отозвалось в голове. Синдбаду стало жарко, страшно и весело. Ему показалось, что он снова тренируется с сосудом джинна. Новое оружие. Ему выдавали новое оружие и учили с ним обращаться. И этому оружию, как и сосудам джинна, требовалось его тело. Так что с того? Синдбаду не было жаль своего тела. — Но не здесь, — прошипел Барбаросса. Обхватил Синдбада за талию, снял с кресла. Потом сгреб за запястье и повлек за собой, прочь из библиотеки. Они практически бегом преодолели коридоры и лестницы — вперед, вперед, вглубь особняка, до тяжелой, массивной двери в хозяйскую спальню. Синдбад здесь еще не был — с чего бы? В расшторенное окно заглядывали те же звезды, но море здесь ощущалось меньше — наверное, это крыло выходило на другую сторону дома. Синдбад цеплялся за эти кусочки реальности, чтобы его не смело ураганом, не протащило, не похоронило. Барбаросса не давал ему опомниться — едва они оказались в комнате, сгреб в объятия, практически оторвав от пола, дотащил до кровати, и на нее они повалились вместе. Кровать была огромная, под балдахином на четырех столбиках. Синдбад моментально утонул в мягкой перине, а Барбаросса навалился на него сверху. Дыхание его было быстрым, рваным, оно опаляло Синдбаду губы. Колено его вдруг оказалось у Синдбада между ног, раздвинуло их. Рука рванула пояс халата, развязала одним движением. В глазах, в которые неотрывно смотрел Синдбад, читалось дикое, жадное желание. Пришло инстинктивное, вне разума, понимание — бежать больше некуда. Отступать надо было раньше, в библиотеке, в коридоре, у двери в спальню. Теперь, когда он лежал под Барбароссой обнаженный, растрепанный, зацелованный, он ясно понимал — этот человек не отпустит его, пока не сделает с ним все, чего хотел. Волна, подумалось Синдбаду, морская волна. До какого-то предела ты можешь предсказывать ее ход, предугадывать, можешь сопротивляться ей и спорить с ней, но наступает такой момент, когда она подхватила тебя и несет, и ты ничего, ничего не можешь сделать — только подчиниться. И он подчинится. На этот раз. Барбаросса целовал его. Губы, лицо, волосы, шею, грудь, живот. Поцелуи его стали жадными, резкими, почти злыми, почти грубыми, и Синдбада подбрасывало от этих острых, жалящих не то поцелуев, не то укусов. Он пытался отвечать, пытался ласкать Барбароссу в ответ, целовать его, но руки соскальзывали с широких плеч, а ртом получалось только хватать раскаленный воздух. Потом Барбаросса вдруг отстранился, и Синдбад остался лежать, раскинувшись, тяжело дыша. Барбаросса поднялся на ноги, халат соскользнул с его плеч на пол. Синдбад следил взглядом, как Барбаросса отходит куда-то в сторону, а потом возвращается. Что-то упало на кровать рядом с ногой, он ощутил прижавшуюся к икре холодную стеклянную грань. — Что это? — Масло, — ответил Барбаросса, снова забираясь на кровать и опускаясь между ног Синдбада. Руки его поползли вверх, сдвигая полы распахнутого халата, остановились на талии. — Масло, — тупо повторил Синдбад. Голова почему-то отказывалась работать, и он никак не мог взять в толк, зачем нужно масло. — Чтобы тебе не было больно, — пояснил Барбаросса, наклоняясь к нему. — Я хочу, чтобы ты кричал подо мной, Синдбад. — Его горячее дыхание коснулось лица Синдбада. — Но не от боли. Синдбада прошило судорогой, он выгнулся, приподнимаясь над кроватью. Барбаросса улыбался как безумец. Потом наклонился, провел языком по его шее до мочки уха, прихватил зубами кольцо, потянул. Синдбад ахнул, короткий стон вырвался у него. — Тебе нужно что-то более роскошное, — прошептал Барбаросса — глаза у него горели, словно его терзала лихорадка. — Чтобы подвески доставали до плеч. Много, много золота. На шее, на груди, на руках и ногах. Я бы одел тебя в золото… и только в золото… Ладони сжались на талии Синдбада, а потом Барбаросса приподнял его и перекатил на живот. Синдбад ткнулся лицом в подушку, тут же встал на четвереньки, опираясь на руки, попытался оглянуться через плечо, но волосы упали волной по обе стороны лица, скрывая обзор. — Не бойся, — голос у Барбароссы дрожал. — Просто скажи мне, если будет плохо или больно. Его руки гладили Синдбаду спину, задницу, ноги. Синдбад чувствовал, как он прижимается сзади, чувствовал у ноги напряженную мужскую плоть. “Не бойся”, — сказал Барбаросса. Но Синдбад не был уверен, что ему это нужно — кажется, он не боялся. Внутри у него все сжималось, сердце колотилось как сумасшедшее, он не мог вдохнуть толком, но это был не страх. Это было предвкушение. Запахло маслом. Синдбад втянул запах носом, попытался сосредоточиться на нем — сладковатый, тяжелый: розовое масло, дорогое вино и под этим что-то, похожее на запах просмоленных корабельных досок. Его пробило сильной дрожью, когда теплые, скользкие от масла пальцы коснулись его сзади. — Расслабься, — прошептал Барбаросса ему на ухо. Пальцы гладили нежную, чувствительную кожу, разминали, раздвигали тугие мышцы. Потом один толкнулся внутрь, начал ввинчиваться, вторгаясь, заполняя… Виски сдавило, рот наполнился слюной, локти подломились, и Синдбад уткнулся в подушку, сорванно, со всхлипами вдыхая и выдыхая. Он ясно понял вдруг, как это все должно происходить, и сам себе поразился, почему не сообразил раньше такую очевидную вещь. Он не был уверен, что выдержит. Он не был уверен, что это вообще возможно. А пальцы тем временем терзали его внутри, и их было уже больше, чем один. Два. Три, может быть. Они казались Синдбаду раскаленными, он был уверен, что после у него останутся ожоги. Огонь шел от того места, где двигались эти жесткие, безжалостные пальцы, вверх по позвоночнику, до головы, до самого мозга, выжигая в нем что-то. Может быть, даже его самого. Он не мог ясно мыслить. Он вообще не мог мыслить. Стоны срывались с его губ, подушка и пряди волос под щекой намокли, он ощущал влагу на лице и не мог понять, слезы это, пот или слюна. Глубоко, как же глубоко вторгались эти пальцы. Словно Барбаросса пытался таким образом завладеть Синдбадом целиком и полностью… а может, и пытался, может быть, это… Пальцы ввинтились особенно глубоко, задели что-то — и Синдбаду показалось, что его ударила молния. Под зажмуренными веками вспыхнуло, будто фейерверк в ночном небе, он выгнулся, вскрикнув. Пальцы толкнулись снова в то же место, а потом еще раз, и еще. Потом Барбаросса сгреб второй рукой пряди волос Синдбада, отводя их от лица. — Смотри, — прошипел он. — Смотри! Смаргивая пелену с глаз, Синдбад посмотрел. Барбаросса стоял на коленях рядом с ним, рельефные мышцы на его животе поджимались от напряжения. Его рука мелко двигалась, и таковы были эти движения, что Синдбаду хотелось распластаться по кровати и скулить. Но он смотрел — смотрел во все глаза на детородный орган Барбароссы, большой, толстый, алый. Невозможно. Он этого не выдержит. — Хочешь? — голос у Барбароссы был как змеиное шипение. Нет, хотел сказать Синдбад. Не получится. Он не сможет. — Да… — выдохнул он и уронил голову на руки. Он ощутил, как покидают его пальцы, и выдохнул с коротким стоном. Запах масла стал сильнее, оно полилось ему на задницу тягучей теплой струей, и он снова застонал. В голове будто что-то осыпалось. Казалось, сама его личность разваливается на кусочки. Я никогда не буду прежним, мелькнула мысль и тут же погасла. Он не боялся измениться. Руки легли ему на бедра, приподняли, он оказался в странной, непривычной, но удивительно удобной позе, распластавшийся на подушках, с задницей выше головы. Он услышал рваное дыхание Барбароссы. Потом он почувствовал, как в него вторгается что-то, что было больше, чем пальцы. Он непроизвольно сжался, но теплая ладонь легла ему на поясницу, наглаживая, слегка надавливая, и стало легче — сначала, а потом снова невыносимо, и Синдбад начал дышать чаще и резче, а потом застонал, потому что молчать сил не было. Стоны его были короткими, задыхающимися, будто плачущими, и это должно было звучать жалко, но Синдбад не ощущал себя жалким. Барбаросса над ним тоже стонал, протяжно, сквозь зубы. Его рука соскользнула с бедра Синдбада на его прижимающийся к животу орган, начала гладить. Потом он замер, вжимаясь в задницу Синдбада и хрипло выдыхая. — Я в тебе, — прозвучал его шепот. — Я в тебе полностью. Ты чувствуешь? Синдбад рвано дернул головой — на слова ему не хватало дыхания. Ему хотелось посмотреть на Барбароссу, но он не был уверен, что сможет открыть глаза. Еще больше ему хотелось увидеть сейчас себя, но это было и вовсе невозможно… — Ты горячий, — пробормотал Барбаросса. Он навалился сзади, практически лег сверху, его дыхание опаляло Синдбаду ухо. — И такой гибкий… твоя задница такая узкая… Он начал двигаться. Его бедра ходили туда сюда, раскачивались, и от этих движений, от огромного распирающего чувства внутри у Синдбада будто каждую мышцу выкручивало. Это было нестерпимо, он не мог этого выносить — и он не хотел останавливаться. Простыня под ним сбилась, волосы лезли в рот, подушка под головой стала совершенно мокрой, и он весь был мокрым. Барбаросса стонал и хрипел ему в ухо. Синдбад слышал скрип кровати, слышал их общие стоны, оглушительные в тихой ночи. Наверняка их слышно во всем доме… если он будет еще громче… но это невыносимо… Барбаросса вдруг выпрямился одним слитным, быстрым движением, вздернул его за бедра, поднимая задницу выше. Его движения стали резче, толчки — глубже, рука, что ласкала Синдбада, сжалась. Перед глазами заискрило. Синдбад захрипел, широко открывая рот, пытаясь вдохнуть глубже… на выдохе у него вырвался крик. И еще один. И еще. Он не мог больше сдерживаться. Его швыряло, ломало, выкручивало, словно утлую лодчонку в бешеный шторм. Он взвыл, запрокинув голову, когда новый толчок пришелся снова в то самое место, а Барбаросса больно сгреб его волосы, рывком наматывая их на руку, и жестким движением уткнул Синдбада лицом в подушку, лишая воздуха. В голове потемнело. Тело содрогалось и корчилось, Синдбад широко открывал рот, пытаясь вдохнуть. Хорошо-больно-хорошо — его переключало между этими состояниями с такой скоростью, что в какой-то момент он вдруг перестал их различать. Он понял, что умирает. Его пронзило длинной судорогой и дрожью, то ли собственной, то ли передавшейся от Барбароссы. На мгновение мир замер. Потом все его тело обмякло, и Синдбад распластался на кровати. Хватка в волосах разжалась. Он снова мог дышать, но не был уверен, что ему это нужно. Тяжелое тело накрыло его собой. Прошло сколько-то времени. Барбаросса шевельнулся, и его движение выдернуло Синдбада из дремотного забытья. — Как ты? — спросил на ухо низкий, мягкий голос. — Не знаю, — честно признался Синдбад. Голос был хриплый и севший. Он попытался шевельнуться, но тело ощущалось тяжелым и неповоротливым. Впрочем, лежать ему нравилось, а нужды двигаться, кажется, не было. Барбаросса, тихо вздохнув, вытянул у него из-под головы подушку и положил вместо нее другую, сухую. Стало еще лучше. Синдбад улыбнулся, не открывая глаз. — Это лестно, — судя по голосу, Барбаросса тоже улыбался. — Твоя реакция… то, какой ты сейчас. — Теплая рука проехалась по его волосам, по спине, по заднице, по ногам. — Ты останешься со мной, Синдбад? — Ага, — пробормотал он. — Мне надо быть в порту к отъезду короля Рашида… это еще три дня… Он ощутил, как на него натягивают одеяло. Потом Барбаросса лег рядом, его губы коснулись уха Синдбада. — Не уезжай, — услышал он шепот. — Останься со мной. Как любовник и напарник. Партевия станет нашей… а может, и не только Партевия. Ты же хочешь изменить мир? Это будет старт. Можно будет, начав с Партевии, творить мир, какой захочешь. — Я хочу спать, — пробормотал Синдбад. Веки наливались свинцовой тяжестью, думать не хотелось. — А вы говорите прямо как… Он все-таки сообразил не произнести имя Серендины. Хотя уж очень это было похоже. Он даже тихонько фыркнул в подушку. Барбаросса вздохнул. — Подумай, Синдбад. — Еще три дня, — ответил Синдбад. Язык ворочался еле-еле. — И потом тоже приеду… вы обещали мне землю. Я помню. — Упрямец, — сказал Барбаросса и поцеловал его в шею. — Самонадеянный мальчишка. Он говорил что-то еще, целовал Синдбаду губы, глаза, шею, волосы. Синдбад улыбался сквозь сон. Во сне он стоял на берегу моря, созданного из золотистого света, и оно ласкалось к его ногам, к его рукам, к лицу. Он управлял этим морем, как управлял волнами в детстве, как управлял своей судьбой, как управлял людьми. Он улыбнулся вновь, удовлетворенно и счастливо. И сон сомкнулся над ним.