1.
Тяжело скрипнула дубовая дверь, и Люсиль увидела за ней незнакомую комнату. Единственная свеча тускло освещала довольно обширное пространство, выхватывая из мглы массивный стол, на котором стояла она в бронзовом канделябре, грубую лавку возле стола… В густом полумраке угадывались неясные очертания длинных, многоярусных полок, что тянулись вдоль стен, и толстых книг, которыми они были забиты. Но вовсе не аббат оказался здесь, в зловещей темной комнате: вдоль полок взад-вперед расхаживал епископ Франциск, заложив руки за смиренно согбенную спину, в углу, громко сопя, топтался мессир Д’Лоран, а за столом, на лавке, беспардонно развалился этот страшный охотник. Люсиль отпрянула, испугавшись, что они заметили ее. Однако, епископ продолжал расхаживать, негромко, но свирепо вещая, мессир Д’Лоран бранился на чем свет стоит, а охотник — тот таращился куда-то мимо них и теребил некую пухлую книгу — то распахнет ее, то захлопнет. — Что ты натворил, свинья? — шипел епископ, гневно дергая за ленты свою митру. — Ты прекрасно знал, для чего я устроил всю эту охоту! И что ты натворил? — На кой черт ты запихал моего сына на настоящую охоту, семя дьявола? — мессир Д’Лоран грозно зарычал, выпрыгнув из угла, и обрушил на столешницу перед охотником всю тяжесть своих кулаков. — Я понимаю, что ты ненавидишь людей… Но не до такой же степени! — Послушайте, — тихо огрызнулся охотник, захлопнул книгу и бухнул ее около свечи. — Я рассчитывал показать пару фокусов, попугать виконта, собрать золотишко и смотаться к черту! Ну, какую шептуху или блаженную прихватить по дороге — чтобы твой сынок, Альфонс, прослыл охотником! Как всегда! Откуда я знал, что чертов Дюран столько народу перекусал? — А причем тут это? — ехидно и скрипуче отрезал епископ, застряв напротив охотника, и наклонился так, чтобы заглянуть в его мерзкую рожу. — Я… — Да, мой сын — тряпка! — раскатисто перебил епископа мессир Д’Лоран, сурово топая по осклизлому полу, и епископ остался торчать с разинутым ртом. — Я хотел, чтобы он хотя бы перед свадьбой совершил подвиг — чтобы Виктору не стыдно было отдавать за него свою дочь! Но для чего ты всучил ему этот пояс проклятый? Неужели сам довезти поленился? — Молчать… — епископ попытался его заткнуть, но потерпел фиаско: мессир Д’Лоран вошел во вкус и орал так, что дрожали древние стены. Люсиль застыла, прижавшись к холодной и сыроватой каменной стене, и в душе ее собрался страх. Епископ Франциск, мессир Д’Лоран и это чудовище связаны каким-то темным делом. Похоже, Люсиль не найти защиту в аббатстве, ведь аббат Бенуа, так или иначе, тоже замешан. Чтобы добраться сюда из замка — Люсиль украла кобылу миледи Кьюнгонды, и теперь боялась, что строгая хозяйка изобьет ее и выбросит на улицу, как щенка. — Ты нарезался так, что лыка не вязал! — мессир Д’Лоран продолжал изобличать охотника, но тот лишь хмыкал, отвернувшись. — Валялся, небось, в хлеву с коровами, и даже, как звать тебя, забыл, чертов пропойца! — От того клоповника до аббатства на хорошем коне — два часа езды, — негромко буркнул охотник, закинув ногу на ногу, навязчиво постукивая о столешницу костяшками пальцев. — На чертовом пиру развлекался с девицами! — мессир Д’Лоран, рявкая, аж побагровел, схватил охотника за тунику и встряхнул. — Для чего ты притащился туда? Отбить у моего сына невесту? Я не слепой, фон Кам — я найду на тебя управу! — На плохом коне — три, — ответил охотник сам себе, а не взбесившемуся графу. — Черт, да тебе на все плевать! — мессир Д’Лоран с безнадежным видом отпустил охотника и упал на лавку рядом с ним. — Епископ, вы-то хоть что-то сделайте! — Мы можем тихо допросить его в отсутствие палача и инквизиции, — епископ Франциск слащаво улыбнулся, намекая на то, что богатенький мессир Д’Лоран должен для этого раскошелиться. — И если понадобится — можем продолжить охоту, — его святейшество улыбнулся шире, намекая, что мессир Д’Лоран должен раскошелиться еще. — Ради сына мне ничего не жалко, — просипел мессир Д’Лоран, пыхтя и обмахиваясь ладонью — дурно ему, видимо, стало. — Это бесполезно, — буркнул охотник и потянулся, было, к книге, но епископ Франциск звонко врезал ему по руке. — Не смей марать Святое писание, свинья, — епископ не орал, а глухо и свирепо квакал, очевидно, опасаясь быть услышанным, а охотник поднял башку, воззрившись на него, и угрюмо продолжил: — Идите домой, мессир, а то Франциск вас как липку обдерет… — Молчать, или я объявлю тебя ведьмаком и сожгу! — пригвоздил охотника епископ Франциск, однако тот лишь повернул к нему острый нос и проворчал: — Знаешь, епископ, у меня уже есть от Папы персональная булла, в которой меня объявляют ведьмаком и отправляют на костёр — для мня это не ново. И есть вторая, где я пожизненно оправдан! Чертовы буквоеды: одной ногой рисуют буллы, другой — зачеркивают! Все, разбирайтесь сами, мне пора! Желчно ухмыльнувшись, охотник поднялся с лавки и направился к выходу с громким топотом. — Стоять! — яростно приказал епископ, но охотник уже вывалился в коридор, пихнув дверь плечом так, что едва не сбил с ног Люсиль. Люсиль рванула прочь, но сразу потерялась в кромешной тьме, панически бежала наугад, иногда натыкаясь на стены. Она пыталась не кричать, но страх навалился с непреодолимой силой, заставляя метаться, выдавливая из горла жалкие стоны. Внезапно некто грубо схватил ее за шиворот железной рукой и швырнул, Люсиль больно стукнулась лопатками о стену. Ноя от пронзающей боли, зябкого холода и страха, Люсиль всматривалась во мглу, лихорадочно хлопая глазами, но не видела ничего, никого… — Слушай, мелюзга, я сегодня добрый, и поэтому тебя не съем, — жутко прошипели над ухом, и Люсиль уже готова была разрыдаться, чувствуя на своем лице чужое дыхание. — Отпустите… меня… — чуть слышно всхлипнула девушка, ерзая спиной по шершавому камню стены. — Умоляю… Чудовище нашло ее и схватило — сейчас, притащит к епископу, который объявит ее ведьмой и сожжёт… — Да кому ты нужна? — беззлобно проворчал охотник. — Ведьма из тебя, как Папа Римский из коровы! Люсиль трепетала в суеверном страхе: охотник слышит, о чем она думает… — Чего ты вообще ползаешь здесь? — охотник схватил ее за руку и куда-то насильно поволок, а Люсиль безвольно тащилась, едва переставляя ватные ноги. — Я… Хотела найти мосье аббата и попросить заступиться за Персиво… — выдавила Люсиль, глотая слезы. Под ее ногу подвернулось нечто, и она жёстко споткнулась, не упала лишь потому что охотник держал ее руку. — Мышиный рыцарь! — выплюнул он и вдруг резко дёрнул Люсиль за руку и пихнул в спину перед собой. Она перепугалась до полусмерти, но потом увидела над головой луну, ощутила кожей летнее тепло и поняла, что охотник вытолкнул ее в широкий мощеный двор. Под луной топталась, пофыркивая, хозяйская кобыла, которую миледи Кьюнгонда нарекла Маргариткой, да бил копытом высокий черный жеребец. — Садись на нее и дуй домой! — наставительно потребовал охотник, толкнув Люсиль в сторону кобылы. — Сидеть мне около миледи Кьюнгонды, делать ей прически и не лезть не в свои дела! — Эта маркиза не любит Персиво, — всхлипнула Люсиль, все топчась на месте и раздражая охотника. — А я люблю! Я все сделаю, чтобы его отпустили… Пожалуйста, выслушайте меня, мессир! Она упала на колени, схватив фон Кама за плащ, но тот злобно вырвал у нее свои одежды и даже сапогом едва не пнул. — Знаю я про твоего дядьку, и про жениха, но подавлять восстания — дело солдат, — проворчал охотник скрипучим голосом, запрыгнул на жеребца и убрался, оставив Люсиль тихо плакать на пыльном булыжнике двора. Она никогда не уехала бы из Ле-Бли — если бы не любовь. Еще в деревне люди недоверчиво шептали: «Не человек… Не человек», — пытались приклеить виконту нехорошее клеймо. Но Люсиль не верила — тогда не верила, и сейчас ни за что не поверит. Ее возлюбленный рыцарь случайно оказался в компании тварей — и не должен был ничего у них брать. Холодок пробежал по ее спине, когда Люсиль заглянула в щель между бревнами конюшни и увидела, как Персиво взял ужасный мешок из нечистых рук охотника-чудовища… Этьен сказал ей, что ведьмак отдал виконту волчий пояс, дядюшка Эдуар потребовал его украсть. А она — наивная, глупая — всем поверила, всем хотела угодить, но только предала любимого. Люсиль поклялась, что выручит Персиво любой ценой.***
Мессиру Д’Лорану в последнее время в казематах становилось не по себе. Очень холодно и сыро — климат подземелий явно не для его поясницы. Епископ Франциск уводил его все дальше и дальше в какие-то жуткие, извилистые катакомбы, и мессир Д’Лоран все чаще оглядывался, боясь заблудиться. — Вы точно знаете, куда идти, ваше святейшество? — осведомился мессир Д’Лоран, стараясь скрыть страх. — Я тут много раз бывал, — пробулькал епископ Франциск, весьма довольный лептой, которую граф пожертвовал церкви. В осклизлых, замшелых стенах в свете факелов выделялись закрые двери — одинаковые, черные, с решетками на запертых окошках. Редкие стражники около них громко храпели — кто стоя у стен, кто сидя. В другой раз епископ Франциск обязательно бы их перебудил и пригрозил бы казнью за плохую службу, но только не сейчас, когда они здесь тайно. — При обыске у виконта нашли вот это, — епископ остановился и показал графу ту самую дрянную железку, со сбруи клячи. — Но я забрал ее себе и скрыл, потому что ежу понятно, что ваш сын не способен их делать. — Да что это, к чертям собачьим, за дрянь? — воскликнул мессир Д’Лоран, «пробудив» в бесконечности казематов озлобленное эхо. — Чшш! — шикнул епископ, оглядевшись, будто вор. — Какая вам разница? Кстати, мессир, мы пришли — он тут, — его святейшество кивнул головой на одну из безликих дверей. И как он, вообще, отличил ее от остальных? — Да, — бестолково кивнул мессир Д’Лоран, обходя спящего стражника так, чтобы не наступить ему на руку. Епископ Франциск долго возился с ключом — все проворачивал и проворачивал его в замке с громкими щелчками и скрежетом. Крестоносец под ногами графа заворочался и заныл — мессир Д’Лоран поспешил отойти от него, чтобы не разбудить. — Ну, наконец-то, — выдохнул епископ, справившись с упрямым замком, и подналег на скрипучую дверь, чтобы отворить ее. — А? — внезапно встрепенулся крестоносец и вскочил на ноги, вытянулся в струночку, моргая ошалелыми глазами. — Я не спал, богом клянусь, ваше святейшество, — он принялся лихорадочно оправдываться, зевая со сна во весь рот. — Молчать, или я объявлю тебя ведьмаком и сожгу! — заткнул недотепу епископ Франциск, и бедняга сразу заглох и даже моргать прекратил, выпучив глаза. — Вот так-то, — кивнул епископ Франциск, когда воцарилась тишина. — Стой на страже и молчи, пока я не разрешу тебе говорить! Бледный с перепугу стражник молча кивнул, а довольный собой епископ переступил порог и вошел в камеру. — Идемте же, мессир! — поторопил он графа, который застрял в коридоре. — Сын… — мессир Д’Лоран почувствовал себя опустошенным, увидав Персиво, бессильно сидящим на сгнившей лавке, прикованным цепью к стене, будто преступник. Кроме лавки, в камере еще кадушка торчала — в дальнем углу, подгнившая уже, скрепленная заржавленными обручами. В ней тускло блестела вода, а в воде плавал большой черпак. Виконт был избит — лицо в темных подтеках крови — обряжен в драное рубище, а его дорогие одежды исчезли неизвестно куда. — Что ты с ним сделал, епископ? — мессир Д’Лоран, было, разозлился, но епископ Франциск его осадил. — Пока что, его допросили, как обычного преступника, а не как колдуна! Но если я прикажу — инквизиторы проведут ведовской процесс! — Не надо… — булькнул граф, всматриваясь в неподвижное лицо Персиво. — Он жив-то хоть? — суровый рыцарь не смог сдержать слез, увидав сына в таком плачевном состоянии, в безвыходном положении. Из казематов инквизиции не выходят живыми. Бывает так, что не помогает ни индульгенция, ни подношения… — Живой, — буркнул епископ, пихнув виконта кулаком в бок. — Я не давал приказ казнить! Виконт закряхтел, медленно поворачивая побитую голову. Сначала он не видел ничего — лишь оранжевое пятно света факела — дрожащее, расплывчатое. Голоса звучали для него невнятно и глухо. Боль забивала сознание. — Сын… — голос отца вырвался из гула, и виконт вздрогнул. В душе затеплилась надежда: отец может его спасти. — Отец… — заныл Персиво и от бессилия сполз с лавки на сырой пол. — Сын, скажи ради бога, как тебя угораздило связаться с этим поясом, будь он неладен? — отец наклонился над ним, опершись о колени руками. — Скажи правду — я ни за что не поверю, что ты стал слугой сатаны! Персиво судорожно сглотнул, уставившись на отца одним глазом, потому как второй от побоев заплыл. Отец нависал, свирепо требуя ответа, но виконт замялся. Если он скажет всю правду — его отпустят, но тогда пострадает Люсиль: епископ сразу же спихнет на нее ведьмовство и сожжёт, а отец — обвинит в пособничестве бунтовщикам. — Мне… его кто-то подсунул… — глупым голосом булькнул Персиво, с огромным трудом вернувшись на лавку, чтобы не простыть на полу окончательно. Кажется, вранье написано у него на лбу: епископ Франциск изменился в лице так, что сам стал походить на исчадье. — Он врет! Вот, что значит малодушный слабак! Ведомая душа! Шаткая вера! — проквакал епископ Франциск, злобно топнув ногой. — Видишь, что произошло, Д’Лоран? Ты хотел, чтобы твой отпрыск стал охотником, а он решил по-своему! Говори, скольких несчастных ты лишил души, чудовище? — Никого… — прошамкал Персиво, теряя сознание из-за побоев. — Спросите фон Кама, он скажет вам, что я не вервольф, не ведьмак… — А, ты еще не знаешь фон Кама, глупый щенок! — едко протянул епископ Франциск, уставившись виконту прямо в несчастную душу. — Это отродье дьявола заслуживает только костра! Могу догадаться, что это он помог тебе стать вервольфом, щенок! — Нет же, ваше святейшество! — виконт взмолился, и из глаз сами собой брызнули бессильные слезы: они никогда не поверят ему. Отец морщится и смотрит с презрением, епископ прищурился, предвкушая сожжение «нечисти»… — Заткнись! — рявкнул отец, подперев бока кулаками. — И скажи, наконец, правду! Для чего тебе понадобился этот пояс? Почему ты стащил его, а не отвез в аббатство? Неужели, ты притащил его на пир из-за того, что я не позволял тебе жениться на крестьянке? Если это так, то я тебя прощу… — Крестьянка! — змеем зашипел епископ, сейчас же зацепившись за слова отца. — Уж не она ли тебя надоумила? Персиво осознал, что заикнуться о Люсиль — значит, обречь ее на смерть. Что бы он ни сказал — они обратят все против Люсиль: отец ненавидит бунтовщиков, епископ — искореняет происки дьявола. К тому же, отцу выгодно казнить Люсиль: Персиво охотнее женится на маркизе. И поэтому виконт сидел на лавке безвольной куклой, не в силах выдавить ни буквы в свое оправдание. — Я разве мало дал тебе? Разве ты в чем-то нуждался? — отец сокрушался, упрекая, и его громкий голос отражался от сырых булыжных стен камеры и будто бы бил по голове, заставляя Персиво чувствовать физическую боль. — Неужели, я так и не смог научить тебя добродетели рыцарей?.. — Пойдемте, мессир, — епископ Франциск решил вывести его, и взял графа под руку. — Но… — мессир Д’Лоран заупрямился, ведь Персиво так ничего и не сказал. — Вы видите, что это бесполезно? — осведомился епископ, настойчиво выводя графа прочь из камеры. — Я не знаю, почему, но он молчит… Любой юнец на его месте уже бы давно все рассказал! — Его кто-то запугал! — мессир Д’Лоран уже начинал выходить из себя, нервно дергал свою бороду и усы. — Он говорил, что видел где-то какую-то ведьму… — Мессир, — епископ Франциск вновь натянул улыбку, выводя графа из камеры в коридор. — Я могу продолжить охоту — хоть следующей ночью охотники притащат любую ведьму. Но, вы понимаете… Да, чем щедрее подношения — тем великодушнее церковь — мессир Д’Лоран уже давно эту истину знал. Он оглянулся на несчастного сына, а тот с кислым лицом отвернулся в сторону. — Я согласен, — уныло вздохнул граф, ступая так, чтобы не отдавить руку стражника, который снова заснул.2.
Подобно гигантской крысе выскользнула из богатого дома старая мещанка, побрела по узкой тёмной улице, кутаясь в черный платок, который почти скрыл ее лицо. Хромоногая, дородная — она продвигалась небыстро, опиралась на суковатую клюку, которой старалась не греметь о булыжник мостовой. Дальше по улице шумел трактир — свет из окон неярко освещал мостовую, до слуха мещанки долетали свирепые пьяные песни, вопли, ругань, звуки драки. Громко ржали на коновязи беспокойные кони: шум явно мешал им заснуть. Крепкая дверь распахнулась с опасным треском, и из-за нее вывалился в стельку пьяный мессир — бородатый, без шлема. Шатаясь и едва не падая в лужи, грохотал он доспехами, ковыляя в сторону коновязи. Мещанка прижалась к ближайшей стене — опасалась быть замеченной здесь, где торчат и солдаты, и наемники, и рыцари короля. — Бедняк пошел в разбойникиии! — широко разевая рот, тянул мессир, неуклюжими руками отвязывая первого попавшегося жеребца. Тот недовольно фыркал, сопротивляясь, прядая в стороны, а мессир расхлябанно дергал вожжи, лишь сильнее затягивая узел. — Закройся, пёсья шерсть! — злобно рявкнул хмельной рыцарь, топнув ногой, и разразился отвратительной бранью. — Ах ты ж, гнилой ворюга!! — внезапно его ругань оборвал визгливый и такой же пьяный крик, и из трактира, размахивая кулаками, вырвался второй мессир — высоченный и тощий, словно жердь. — Получай! — подлетев к бородачу, он широко замахнулся, но промазал, крутнувшись вокруг себя, и бородач поспешил его пнуть. Сбитый пинком, тощий забарахтался, вляпавшись в свежий навоз, вскочил и завихлялся на нетвердых ногах. Кони ржали все громче, некоторые зло поднимались на дыбы, вертелись. — Сейчас я проучу тебя, Оливье! — гаркнул тощий и, все же, влепил бородачу в глаз. — Будешь знать, как красть моего Вихря! Бородач бухнулся у самых конских копыт, рискуя получить подковой в рожу. Невнятно и гундосо бормотал он, ворочаясь, но не встал, а повернулся на бок, подсунул под голову грязные руки и разразился громким храпом. — Оливье-е! — ревел тощий, пихая его ногой, однако бородач только всхрапывал в ответ. — Будь ты проклят, старый пес! Вор… Пьяница… Пррредатель… Кинув его, тощий принялся сам копаться, отвязывая коня, но, разозленный свалкой, гнедой жеребец рвался так, что бесповоротно затянул узел. — Чтоб тебя собаки… — прошипел мессир и рассек вожжи мечом. Мещанка терпеливо выжидала, покуда этот рыцарь уедет — наблюдала, стоя в густой тени, как пытается он взгромоздиться в седло, а конь фыркает и отходит в сторонку. — Но, пшёл, волчья сыть! — усевшись, наконец, мессир стегнул скакуна остатками вожжей, однако тот поддал задними копытами и скинул хозяина на мостовую. Рыцарь грохнулся пустым заржавленным ведром и тоже захрапел, уткнувшись мордой в грязь. Сердито фыркнув, отвязанный конь мотнул головой и небыстро порысил по дороге в темную неизвестность. — Чтоб вам золотуха! — сердито пожелала обоим мещанка, ведь из-за этих пьяниц она могла опоздать. Мещанка еще немного постояла в тени, поглазела на светлые окна трактира, подождала. Это мерзкое место называется «Драконий Окорок» — название ему под стать. Мосье Дюран частенько тут засиживался со своим глупым помощником да с кем-то еще… Решив, что путь свободен, мещанка выбралась из укрытия, воровато озираясь, и отправилась дальше, переступив через задрыхшего поперек дороги тощего пьяницу. Обложные тучи сделали небо противно серым, скрыли луну. Мещанка не зажигала огня, чтобы ее меньше замечали — и спотыкалась, в темноте не замечая рытвин и камней. В подворотне противно орали коты, кудлатая бездомная собака, вспугнутая неуклюжими шагами мещанки, вывернулась из мглы и потрусила по улице, поджав облезлый хвост. В который раз оглядевшись, мещанка вдруг свернула с улицы и нырнула в кривой и вонючий проулок, бочком протискиваясь между близкими стенами домов. По ее ногам пробегали крысы, и она молилась богу о том, чтобы они не уксили ее и не заразили чумой. Черная дыра подвала обозначилась в одной из стен, и мещанка юркнула туда неожиданно ловко для своей неуклюжей фигуры. Спрыгнув с небольшой высоты, она удержалась на хромых ногах, опершись на клюку. Мещанка оказалась в тесной, холодной каморке, где в сыром углу едва тлел куцый огарок. Она зябко поежилась, посильнее запахнувшись платком, переступила с ноги на ногу… И вдруг за спиной у нее хлопнула дверь. Мещанка вздрогнула, ощутив суеверный страх: план провален, и мосье Дюран мертв… Что же теперь будет с ней? — Клодин, — не спеша, произнес мерзкий хлюпающий голос, и мещанка застыла, ощущая по телу жуткий холодок. Много лет она служила ключницей в доме покойного губернатора, знала обо всех его грязных делишках. Даже о том, что на швейной мануфактуре бесплатно работали пленные мавры и сарацины, которых мосье Дюран покупал за бесценок у обедневших крестоносцев. — Охотники… — пискнула ключница, заметно дрожа, нервно кутаясь в платок и топчась, чем, видимо, раздражала страшного собеседника, потому что тот сопел все свирепее. — Молчать, — выплюнул он вместе с хриплым, нечеловеческим хрюканьем и подошел ближе, топая тяжело и очень гулко, словно подковами. — Я знаю, что ты глупая курица, Клодин, а Дюран — просто бесполезный мешок! Зря я вообще связался с вами… Но у меня для тебя есть работа поважнее! — Д-да, мессир, — едва слышно хлюпнула Клодин, а из ее глаз сами собой текли бессильные слезы. Он может запросто убить ее здесь, и никто даже не найдет ее труп, не похоронит по-христиански, и несчастная душа будет обречена на вечные скитания… — Повернись, наконец! — он рявкнул, вцепившись в мягкое плечо ключницы широкой грубой рукой, и рывком повернул, едва не повалив. Он был намного выше ее, весьма дороден и обряжен в черную сутану с плотным клобуком, полностью скрывшим лицо. Из косых прорезей для глаз сверкнули на миг жуткие красные точки, и несчастная ключница отшатнулась, непроизвольно молясь. — Заткнись, старая гусыня! — он зарычал, сжав ручищами голову — уши, наверное, заткнул. Ключница заглохла, не смея шевельнулся, а он прошелся мимо нее, сильно переваливаясь, будто хромой. — Втащить! — грозно приказал он неизвестно кому, и низкая, узкая дверца в полумраке коморки снова открылась. Ключница стояла, будто завороженная, и недвижимо взирала на двух отощавших, посеревших типов, одетых в ветхую рвань, которые, неестественно передвигая костлявыми ногами, выдвинулись из-за двери, волоча кого-то за собой. Бедняга тихо стонал, а спутан был так, что не видно было даже лица. Но все же, Клодин узнала знатную даму: длинные волосы растрепались и волочились по грязному полу — ухоженные, блестящие волосы. — Бросить! — рявкнул он, и серые типы одновременно разжали худые пальцы, выпустив жертву, встали прямо и замерли двумя скульптурами. — К-кто это… — превозмогая ужас, решилась спросить Клодин, невольно разглядывая пленницу, которая, скорее всего, обречена. — Ты займешь ее место, Клодин, чтобы быть ближе к моей овце! — он шипящим полушепотом вынес вердикт и остановился напротив вусмерть испуганной ключницы. Она чувствовала, что на нее нацелен испытующий взгляд — даже не видя из-за клобука его глаз. И это даже к лучшему, что не видит… Пленница зашлась рыданиями, гундосыми из-за кляпа, а он несильно пнул ее и поднял правую руку в повелительном жесте. — Начинаем! — приказал он, и тот час же серые оборванцы скользнули за дверь — легко и бесшумно, будто призраки старого кладбища. Клодин охватил болезненный ступор. Не в силах терпеть взгляда господина-чудовища, она уставилась на вяло ворочавшуюся на полу пленницу. Из-за толстых пут сложно было ее разглядеть, однако Клодин смогла понять, что эта дама помоложе и постройнее ее — да и ноги у нее, вроде, здоровы. Ключница поймала себя на греховной мысли о том, что не откажется иметь здоровые ноги. Да и сбросить пару лет не откажется. Серые типы снова скользнули мимо нее, шелестя рваниной, встали перед страшным господином своим, склонив лысые головы. Один передал ему потертую нищую чашу из глины, а второй — протянул кривую саблю, на рукояти которой зловеще сверкали драгоценные камни. — Да начнется! — хрюкающим голосом выкрикнул он, подняв чашу и саблю кверху на вытянутых руках. Серые типы сделали шаг, и Клодин решила, что они собрались ее убить — зажмурилась, ожидая смертельный удар… Но ничего не случилось с ней: оборванцы прошли мимо и вдвоем схватили ноющую пленницу, приподняли за веревки и потащили. Они поставили ее перед страшным господином, поддерживая с обеих сторон. Она рвалась, пыталась кричать, но ее никто не слушал — господин лишь переступил с ноги на ногу, колыша пузом под сутаной и громко, но невнятно заговорил, медленно произнося непонятные слова. Сердце Клодин готово было выскочить — так колотилось — и одышка душила ее, однако она не могла сбежать из жуткого подвала. Хромота и страх держали на месте будто кандалы. Голос господина становился громче, он завывал, мотая головой под клобуком, взмахивая чашей и саблей. Внезапно он размахнулся, и клинок жутко свистнул в спертом воздухе подвала. Пленница оглушительно вскрикнула, на что господин ответил диким рычанием и с размаху снес ей голову, подставив чашу, чтобы собрать хлещущую кровь. Кровь в чаше шипела и пенилась, словно на раскаленных углях, издавала непонятное зловоние, а он все бормотал и бормотал, делая саблей непонятные пассы. Оборванцы удерживали вертикально обмякшее тело убитой, остатки ее крови капали на пол. — Пей! — господин подсунул чашу под нос дрожащей Клодин, но та отшатнулась, вдохнув зловоние. — Пей же, она теряет силу! — настоял господин, взмахнув саблей над головой ключницы. Он не оставил ей выбора: либо выпьет, либо смерть — Клодин послушно взяла гадкую чашу трясущимися руками, несмело отхлебнула глоточек дряни… Она оказалась безвкусной и тепловатой — вода, постоявшая на солнце. — Пей! — рычал господин, а жуткие серые чудовища около него со звериным урчанием глодали обезглавленное тело несчастной — рвали плоть, дробили кости. Ее кровь брызгала на пыльный булыжник пола, а они наклонялись и слизывали ее длинными змеиными языками. Мысленно ключница читала молитву, стараясь не смотреть на жуткое пиршество нечисти. Схватив чашу в кулак, ключница опрокинула ее и залпом выпила все до капли, зная, что и ее сожрут, если откажется. — Умница, — прошипел он, приблизившись и мягко отобрал у ключницы чашу, запрятал в складках сутаны. — Я знал, что ты будешь верной, Клодин. — Да… — пролепетала ключница, чувствуя внутри пугающую пустоту. Никакой боли, удушья — только пустота, сонливость и полное безразличие к жизни. Клодин просто села на пол, не замечая, что он залит кровью и забросан ошметкам тела. Серые твари подбирали ошметки, ползая вокруг нее, но Клодин перестала замечать и их — бессильно склонила голову на холодный булыжник и провалилась в тяжелое забытье.***
Прямоугольный здоровяк мощно навернул ногой и с грохотом сокрушил дверь, но, вломившись в дом, застрял на развороченном пороге, озираясь. Где-то в глубине раздался писк, и громила заметил съежившуюся у стены тощую служанку с тусклым огарком в дрожащих руках. — Стоять! — он свирепо зарычал и попытался ее схватить, но служанка с визгом нырнула в темноту. — Ну и чего ты ломишься, как шальной осел? — за этим громилой в лишенный двери проем вдвинулся второй — повыше ростом, но потоньше слегка. — Всю «рыбу» распугал! До утра теперь собирать их… — Она все равно бы нам не открыла, — басовито буркнул громила, отряхнув труху с белого плаща и громадными шагами потопал вглубь дома. — Сам ее и лови! — огрызнулся второй, следуя за ним с мечом в кулаке. В логове проклятого губернатора висел плотный мрак, в котором скрыться очень легко — оба здоровяка двигались медленно, заглядывая в каждый уголок. Их не волновала роскошная утварь, которая вряд ли была бы по карману губернатору: охотники на нечисть не крадут, им нужны живые люди, которых можно допросить. Третий здоровяк на пороге застрял. Натужно пыхтя, переводил он дыхание, нервно топтался, но не входил. Годы настойчиво брали свое — граф Альфонс Д’Лоран не мог двигаться столь быстро, как Д’Арбогаст и Деде… К тому же, эти нечистые прохвосты видят в темноте, а он — человек — нет. Граф тяжело привалился к изуродованному Д’Арбогастом дверному косяку, цепляясь плащом за щепки, и стащил со вспотевшей головы шлем. В последнее время здоровье мессира графа весьма шалило, все чаще нападала одышка и слабость. Надо будет на днях позвать противного носатого пиявочника… Мессир Д’Лоран и не стал бы гоняться за ключницами по ночам, не приключись дьявольская напасть с его сыном. — Постойте… черти! — хрипло кашляя, проворчал мессир Д’Лоран и неуклюже перевалил через порог. Он с размаху наступил на что-то, чего не увидел во мраке, и оно громко треснуло под сапогом, рассыпавшись. — Черти… — выплюнул мессир граф, пытаясь хоть что-то разглядеть, но не видел даже своего носа. Охотники топали, лязгали и бранились, кто-то пронзительно взвизгнул и зарыдал, требуя его отпустить, а потом в глаза бросился огонь факела. Мессир Д’Лоран непроизвольно почувствовал облегчение: в неверном свете огня намного удобнее, чем в постылой темноте. Долговязый Деде удерживал факел свободной от меча рукой, а около него коренастый Д’Арбогаст подпихивал ту самую служанку, которая хотела от них сбежать. Совсем девчонка еще: низкая, с детским лицом — и худая настолько, что все косточки наперечет. Бедняжка спотыкались на ровном месте, тряслась и хныкала, остановилась пару раз, но кровожадный маркиз кольнул ее мечом. — Собака! — рявкнул герцог и швырнул девчонку к стенке. — Давай, выкладывай, что ты знаешь про Дюрана и ключницу? Служанка медленно сползала вниз, садясь на корточки, изминала подол залатанной чемизы и всхлипывала, но не проронила ни слова. Д’Арбогаст, сатанея, выхватил топор, однако мессир Д’Лоран успел перехватить его шальную руку. — Хоть я и стар, у меня еще остались силы, — прокряхтел он, глядя в упор на наглого охотника. — Фон Кам был прав, когда сказал, что ты — как бык на корриде, Жерар! — Ррр… — Д’Арбогаст в ответ лишь зарычал, оскорбленно забрал свою руку и с бранью отвернулся. Возможно, он понимает, что недопустимо вспыльчив. Но, скорее всего, нет. — Скажи мне, дитя, — мессир Д’Лоран постарался обратиться к заплаканной служанке ласково, чтобы она прекратила запуганно рюмсать, а рассказала хоть что-то. — Что тебе известно о господах, которые посещали мосье Дюрана? — Я… Я… — девчонка не то икала, не то продолжала рыдать. Она скукожилась на какой-то шкуре, которая валялась на полу, обхватила руками тощие колени и таращилась снизу вверх круглыми глазами, полными страха. Мессир Д’Лоран терпеливо ждал, пока она успокоится хоть немного, Деде молча освещал ее факелом, а Д’Арбогаст отошел и шумно копался где-то в каких-то вещах, ворчал. — Они приходили к мосье Дюрану… — пропищала служанка, задергивая курносым носом. Она принялась перечислять каких-то торговцев, мануфактурщиков, дельцов, которые за что-то платили Дюрану, но граф слушал вполуха. Узнай он об этом раньше — прищучил бы пройдоху и отправил на плаху. Мало того, граф давно подозревал, что толстяк его надувает и кладет в карман куда больше положенного. Но сейчас ему было плевать — ни один из паршивых гостей Дюрана не тянул на ведьму, граф злился все сильнее. Проклятый епископ обязательно обвинит Персиво в ведьмовстве, если они не найдут концов. А может еще и навесить смерть короля — был же Персиво пажом во дворце целый год… — Ты знаешь, где мадам ключница, дитя? — мессир Д’Лоран едва держал себя в руках, однако не хотел запугивать служанку, чтобы та не умолкла. — О-она ушла… — протянула служанка, ерзая. — Только что… Мадам Клодин ушла, и сразу пришли вы… — Ах, ты ж, черрти!! — взрычал во мгле Д’Арбогаст и что-то с треском разрушил, а потом — затопотал, приближаясь. — В погоню, пока не ушла!! Герцог выскочил из дома, как настоящий бешеный бык — едва дыру в стене не прошиб, не вписавшись в дверной проем. — За ней! — Деде согласился и тоже рванул, отбросив факел куда попало — и даже не заметил, что поджег звериные шкуры на полу. — Да стойте вы! — скрипучим голосом проворчал мессир Д’Лоран и побежал догонять их, по-старчески хрустя коленями. С обложного неба срывался противный мелкий дождик, заполняя воздух сырой пылью, мостовая покрывалась влагой. Кони фыркали, похлестывая хвостами крутые бока, а на улице не водилось ни души. Выскочив вслед за охотниками, мессир Д’Лоран огляделся по сторонам и увидал лишь закрытые двери, захлопнутые ставни. Темные дома в округе спали — даже псы не лаяли — улицы тонули в тишине. — Вперед, здесь только одна дорога! — Д’Арбогаст похоронил тишину, разразившись рычанием, а его скакун обиженно заржал, получив шпорами в бока. — Тише, остолоп! — ругнул его мессир Д’Лоран, осторожно направив коня узкой улочкой — чтобы не особо цокал подковами по мостовой. — Тебя слышат даже мавры, — негромко скрипнул сквозь зубы маркиз Деде, держась возле стен домов. — Где же чертов фон Кам? — добавил он, оглядевшись. — Где он ползает, когда идет охота? — Наплюй на него! — огрызнулся Д’Арбогаст, вертя лохматой головой и шумно втягивая воздух широким носом. — Забурился в проклятый кабак и нарезается, старый пропойца! — Пора от него избавиться, — буркнул Деде, удивительным образом заставляя своего коня ступать бесшумно. — Никакой помощи от него — весь в себе… — Я чую ее! — внезапно Д’Арбогаст замер, еще раз вдохнул полной грудью, раздувшись до необъятных размеров. — Она пошла туда! — он резанул ручищей прохладный воздух и бросил жеребца в галоп, направив туда, куда посчитал нужным. — Черт, — тихо прошипел Деде: грязища из-под копыт коня герцога обляпяла ему плащ. Он не спешил галопировать — его скакун неспешно рысил, а сам маркиз брезгливо чистил плащ. — Черт с вами двумя! — выругался мессир Д’Лоран, пришпорив коня. Эти охотники ему нравились все меньше: каждый из них занят собой, на охоту им, по большому счету, плевать. С такой помощью можно лишь черта лысого найти — за что только епископ Франциск кормит их? Граф даже разуверился в том, что горластый Д’Арбогаст чует магию: он указал, куда ехать, лишь потому что тут всего одна дорога… Дождь мерзко усилился и барабанил по шлему, капли затекали в прорези и застили глаза. От скверной сырости мессир Д’Лоран даже пожелал зайти в трактир, что шумел неподалеку — обсохнуть, поесть и выпить хорошенько с горя. К тому же, граф узнал человека, который выбрался под дождь и пытался утащить с коновязи ревущего и бранящегося пьяницу. Трактирщик Поль — идеальный собеседник, и вина у него — что надо… — Бьюсь об заклад, это фон Кам! — фыркнул над ухом вечно недовольный Деде, ткнув пальцем в растрепанного пропойцу, что колотил кулаками воздух и дергался в руках трактирщика. — Или это! — он объехал второго пьяницу, который храпел прямо посреди дороги, в набирающейся луже. — Да черт с тобой! — отрезал мессир Д’Лоран, подозревая, что если вымокнет — его назавтра скрючит радикулит, и он не сможет разгонуться ближайшую неделю. Поль узнал его и махнул рукой, приглашая в трактир, однако мессир Д’Лоран нашел в себе силы отказаться. Да, там тепло и сухо, но его непутевый сын в подвале инквизиции, и медлить нельзя. — Поехали уже! — фыркнул он маркизу, который застрял почему-то посреди дороги и таращился куда-то в темноту. — Д’Арбогаст потеряет след, — пробормотал под длинный нос Деде, и заставил скакуна небыстро рысить по намокшим булыжникам. Мессир Д’Лоран не стал называть его шарлатаном, а просто заткнулся и молча поскакал по единственной дороге. И пророком быть не надо, чтобы догадаться, что тут нет и не было никакого такого «следа». Силуэт герцога замаячил невдалеке — Д’Арбогаст крутился на своем коне возле возле бренных останков сгоревшего дома, и до слуха долетала его отборная брань. — Хватит дурить меня Жерар! — рявкнул мессир Д’Лоран, подъехав. — И шут поймет, что ты не найдешь ее! Зачем ты разломал дверь? Нужно было засесть в доме и подождать, пока эта гусыня вернется, черт! Мессир Д’Лоран негодовал, а его поясницу уже противно тянуло: простудил-таки — точно скрючит, черт подери. Как же граф не хотел получать на спину раскаленный кирпич и глохнуть от гадкого дудения, которым шельма-лекарь, якобы, гонит «горбатого демона»! — Она не вернется… — неожиданно тихо для себя буркнул Д’Арбогаст и натянул поводья, чтобы конь смирно стоял. — Я знаю, ты считаешь нас шарлатанами, — выплюнул он с ноткой обиды в своем рычащем голосе. — Но я сейчас почуял такое… Я сомневаюсь, что даже фон Кам справится с ним. — Жерар прав, — бесшумно подъехавший сзади Деде заставил графа вздрогнуть. — Тебе лучше уйти отсюда, Альфонс, и никого тут не искать. — Никчемные трусы… — злобно прошипел мессир Д’Лоран, хотя в душе его поселился злой холодок. Епископ не стал бы держать в охотниках трусливых бездарей. Если уж они делают ноги — тут и впрямь, что-то очень серьёзное… — Мой сын может пойти на костёр, — граф пытался хорохориться и казаться невозмутимым. — И мне плевать даже на то, сколько вы сдерете с меня за охоту! Я удвою сумму — ради сына! — Но… — начал было, Деде, положив руку на плечо графа — почти что, по-дружески. — Утрою! — рявкнул мессир Д’Лоран и с удовольствием отметил, как в крысьих глазках маркиза загорается алчный огонек. — Так и быть, — скрежеща зубами, согласился Деде. Как же они охочи до денег в то время, когда воины господа обязаны бороться с нечистью бескорыстно! — Ну, если не придется делиться с фон Камом… — жадно прикинул Д’Арбогаст. — Тогда по рукам, Альфонс! Ты не против оставить коня и сползать в крысиную нору, чистюля? — осведомился он, расхлябанно мотнув головой в сторону какого-то вонючего проулка — узкого настолько, что собака едва бы пролезла. — Туда? — удивился мессир Д’Лоран, заглянув между близкими стенами с опаской и увидев только мглу. — Черт… — брезгливо проронил Деде, спрыгивая с седла с явной неохотой. Вот, кто чистюля — так это он: не выносит грязи, избегает девиц, да и ест не всё… Ехидно хохотнув над ним, Д’Арбогаст протиснулся в проулок первым, и его доспехи заскрежетали о щербатый кирпич. Массивное тело герцога то и дело грозило застрять, и он, не замолкая, бранился — до тех пор, пока не достиг более широкого места. — Ну, раз Жерар не застрял… — резонно заметил маркиз Деде и полез за ним, придерживая плащ чистой рукой. Мессир Д’Лоран видел их белые плащи — охотники стояли, чуть согнувшись, и глядели куда-то вниз, на сырую стену. — Черт… — кряхтел граф, с трудом пробираясь узким, зловонным ходом. — Ну и вонь же здесь, черт… — Скорее, Альфонс! — поторопил его Деде, тыкая острым пальцем куда-то вниз. — Долго находиться здесь нельзя. — Вот, шельма… Как сдохло тут что-то, — выбравшись из мизерного прохода, мессир Д’Лоран приблизился к охотникам, пытаясь разглядеть то, на что они оба кивали. Человечьи глаза видели только проклятую темноту, а ноги мерзко хлюпали в зловонной грязюке. Возможно, сюда выплескивают нечистоты с верхних этажей — поэтому разит нещадно. — Подвал, — шепнул Д’Арбогаст, и тогда мессир Д’Лоран по-настоящему испугался: всегда крикливый герцог не орал, не топотал, страшно храня тишину. — Зверь проявил здесь свою силу, — шепотом продолжил Д’Арбогаст, уверенно направившись назад — чтобы протиснуться отсюда на улицу. Охотник тщательно скрывал эмоции — никто и предположить не мог, что неощутимый простому человеку холод могил в этом месте вызывал у него животный страх. — Что еще за «зверь»? — недовольный странным ответом, мессир Д’Лоран подался было, к черной дыре, что едва угадывалась в щербатой кладке, но маркиз Деде схватил его за шиворот и мощно оттащил. — Зверь поймёт, что ты приходил, и лишит тебя души! Не смей, Альфонс, если хочешь жить, — процедил он сквозь зубы и поволок графа за собой к проходу. — Даже мы не можем тягаться с ним. — А фон Кам? — изрыгнул граф, разъяренный тем, что Деде выпихивает его взашей с того места, где можно схватить мерзавца, который оклеветал его сына. — Не знаю, — отказался Деде, настырно пихая. — Фон Кам чертов — тоже какой-то «зверь»… Спроси у него сам, если найдешь! Странный шорох из темноты заставил охотников резко вскинуть арбалеты. Мессир Д’Лоран прижался к стене, а они с треском били по ком-то, кого граф и не видел даже. — Что там? — решился он спросить, когда охотники опустили грозное оружие и оба шагнули туда, где должен был остаться убитый враг. — А, сейчас глянем, — буркнул Д’Арбогаст, не убирая пока арбалет. — Только ты на месте стой, Альфонс… — Да черт с тобой, Жерар, это какая-то шавка! — из тёмного угла раздался преисполненный недовольства и брезгливости голос Деде, и спустя миг маркиз явился, громко топая и, не оглядываясь, зашагал к своему коню. Д’Арбогаст испустил вздох — как показалось графу, вздох облегчения — и тоже решил смыться. А мессир Д’Лоран захотел взглянуть на их горе-добычу. Небольшая серая собака оказалась сплошь истыкана святыми стрелами, намертво пришпилена к стене, и ее кровь собиралась в лужицу. Просто дворняжка — никакой нечисти: она не шипит, не дымится и не превращается в демона… — Ну и ну… Собачьи стрелки, — с укором процедил мессир Д’Лоран, устроившись в мокром седле. Графа разбирала злость: столько монет выложил. И епископу, и этим чертовым прохвостам! А что получил? Дурацкую шавку и сказочку про какого-то «зверя»? Нет, все с него хватит: мессир Д’Лоран не станет никому больше платить, а разберется сам. Он даже фон Кама не станет искать, потому что получит от него то же самое.***
Маркиза Аделин томилась сладостным ожиданием, не находила себе места, задыхаясь в богатых покоях. Единственная свеча горела тускло, слабо, погрузив просторную опочивальню кузины короля в мягкий полумрак. Яркий свет маркизе некстати в эту ночь: с минуты на минуту придет ее возлюбленный Жан-Пьер. И все беды отступят, рассеятся перед их любовью. Ничего, что Жан-Пьер всего лишь, паж. Аделин вовсе не нужны принцы и короли — ей необходим тот, кого она любит, и тот, кто любит её. Маркиза сняла и спрятала под подушку нательный крестик: в пречистых господних глазах ее любовь с Жан-Пьером — блуд. Для тех, кто не обвенчан, любовь под запретом… Юная маркиза сгорала от стыда: ее волновал не только Жан-Пьер. Воспоминания о мессире охотнике заставляли холодный ком страха стискивать грудь… Но и вызывали сладкое томление. Аделин никак не могла забыть вожделение в его взгляде, его жадных ласк, и отделаться от послевкусия его поцелуев. Жан-Пьер далеко не так… Красив? Вряд ли уже не молодой мужчина — седой, как лунь, и покрытый шрамами — мог бы тягаться со статным черноволосым юношей, чье тело — кровь с молоком. Умен? Да, Жан-Пьер не конкурент мессиру графу ни в просвещенности, ни в остроумии… Но ее возлюбленный паж никогда бы не тронул сказочного дракона. Однако, Жан-Пьер — слишком открытый, простоватый даже, а мессир граф привлекает загадочностью. Он очень много говорил на пиру, однако о себе — ни слова, Аделин так и не узнала о нем больше чем то, что он — охотник на нечисть. Маркиза Аделин испугалась, когда нигде не нашла свой браслет, и еще больше испугалась, осознав, что потеряла его именно в ту ночь, когда осталась с мессиром графом наедине. Маркиза под страхом смерти не рассказала бы об этом свидании — никому, даже на исповеди. Хорошо даже, что им помешали — охотник уже уехал, и маркиза надеялась, что он никогда не появится в замке. Аделин попросила Сильвию поискать браслет в саду — соврала, что потеряла его, прогуливаясь с утра. Но кормилица вернулась обратно ни с чем. В той части сада не ходит никто: садовник почему-то отказался работать там, служанки чураются — некому было подобрать ее браслет, кроме… Мучаясь нехваткой воздуха, маркиза настежь распахнула тяжелые рамы, высунулась из окна своих покоев и вдохнула полной грудью прохладный, ароматный воздух летней ночи. Легкий ветерок растрепал ее пышные локоны, маркиза нервно теребила атласную ленту, что стягивала широкую горловину ее рубашки. Аделин должна забыть об охотнике и вернуться к тому, кому действительно, дорога. Перед Жан-Пьером ей не нужно скрывать, что она — рыжая, и сказки о драконе прятать не нужно. Ее возлюбленный не верит в предрассудки, навязанные церковниками. Пускай, он не так родовит, как хотелось бы отцу и матушке, но Жан-Пьер любящий, добрый и честный, он обязательно посватается к ней, когда выйдет срок его службы пажом. Негромко хлопнула дверь, и Аделин вздрогнула, ее нежная кожа покрылась мурашками — маркизе не терпелось оказаться в объятиях любимого. — Запри дверь, Жан-Пьер, — выдохнула Аделин, поддаваясь сладостной неге. Засов щелкнул, а Жан-Пьер странно для себя молчал. Обычно он напевает серенады или декламирует поэмы… Он подошел сзади и нежно обнял её тонкую талию, второй рукой лаская шею и спускаясь к груди, закрытой легкой белоснежной тканью. — Не заставляй меня ждать, Жан-Пьер, — прошептала Аделин, покрепче сжав его руку. Жан-Пьер снова не ответил ей — склонился низко, чтобы Аделин чувствовала его дыхание, и дёрнул атласную ленту, развязав. Снимая рубашку с плеч маркизы, Жан-Пьер прикасался губами к ее коже — то легонько проводил, то впивался требовательным и жарким поцелуем, от которого потом останется след. Аделин нежно выдыхала его имя и прижималась теснее. Кажется, на нем ничего нет, и Жан-Пьер уже готов доставить ей удовольствие. — Жан-Пьер… — Аделин хотела повернуться и обнять его, но Жан-Пьер удержал ее и небрежным движением сбросил рубашку маркизы к ее ногам. Маркиза изящно потянулась, не оборачиваясь — раз Жан-Пьер так хочет — она не обернётся. Ей тоже нравится такая игра. — Иди ко мне, дорогой, — позвала Аделин, задыхаясь от нетерпения. Жан-Пьер крепко обнял её сзади, сжав в ладонях грудь, и уложил животом на подоконник. Маркиза задрожала, изогнувшись, когда он коснулся ее набухших в возбуждении губ языком. Слегка разведя их пальцами, Жан-Пьер облизал настойчивей, задержался у влажного входа. Дыхание Аделин сбивалось, и сердце выпрыгивало из груди, она судорожно ловила воздух, чувствуя, как он ласкает пальцами ее клитор, как постепенно поднимается вверх, целуя спину вдоль позвоночника. Жан-Пьер вошел нетерпеливо и грубовато, а первые его движения оказались слишком глубокими и резкими, даже болезненными для Аделин. Однако легкая боль быстро сменилась наслаждением — маркиза начала плавно двигаться ему навстречу, схватившись пальцами за край подоконника. Руки Жан-Пьера порывисто скользили по ее телу — гладили бедра, ласкали грудь и замирали на талии, направляя аккуратно, но твердо. Аделин прикусила губу, опасаясь шуметь, но не смогла спрятать рвущйся наружу стон. Жан-Пьер вдруг остановился и притянул ее к себе, взял двумя пальцами за подбородок. Аделин с готовностью повернулась и подалась к любимым губам — не размыкая век, чтобы только чувствовать поцелуй. — Не останавливайся, Жан-Пьер, — простонала маркиза, требуя от него продолжения. Легкие прикосновения его губ пьянили, желание становилось невыносимым — до боли в животе — но Жан-Пьер будто не обращал внимание на ее призывные стоны. — Что слу?.. — удивилась, было, маркиза, открыла глаза и замерла. Холодный страх пригвоздил к месту миледи Аделин — ведь ласкал ее вовсе не Жан-Пьер. — Я знаю, вы скучали по мне, миледи, — усмехнулся мессир охотник, и его пальцы сомкнулись на беззащитной шее маркизы. — Живая… — хмыкнул он, нащупав лихорадочно бьющийся пульс. — Я вам кое-что принес, дорогая, — полушепотом произнес фон Кам, надев на руку маркизы ее потерянный браслет. — Я знаю, что вам жаль было бы потерять эту вещь. Аделин пронзительно взвизгнула, отпихнув чудовище, отскочила назад и ударилась о неудачно подвернувшийся стол, на котором шумно подпрыгнули блюда с фруктами. Браслет, казалось, прижег запястье адским огнем — жгучая физическая боль заставила маркизу сбросить его на пол под смешки мессира охотника. — Что вы здесь делаете? — вопросила она с ужасом, шаря по столешнице и неловко попадая рукой во все блюда, смахивая фрукты на стол. Одно из румяных яблок скатилось вниз и упало под ноги маркизы. Хвала господу, кинжал отыскался быстро — Аделин схватила его в кулак и угрожающе занесла, готовая ударить охотника, если тот посмеет приблизиться к ней. — Прошлой ночью нам досадно помешали, — усмехнулся фон Кам, любуясь маркизой, будто бы она не с кинжалом перед ним трясется от негодования и страха, а дрожит в вожделении и тащит в будуар. — Я не ошибся, решив, что вы желаете продолжить. Хотя и сам он дрожит в вожделении, задыхается и не может контролировать собственное сердце. Не может глаз оторвать от ее цветущего тела, а выражение её лица и поза — просто лишают рассудка. Он и так слишком долго ждал, и если девчонка вздумает сопротивляться чуточку дольше — он наплюет на манеры и возьмет ее силой. — Где… Жан-Пьер? — всхлипнула Аделин, лишь бы не молчать, хотя мысли о возлюбленном паже отошли куда-то далеко. Служка, способный только подносить фазанов на пирах, никогда и ни в чем не сравнится с мессиром охотником на нечисть. — Где?.. — пискнула она, не дождавшись от него ответа. Граф даже не соизволил прикрыться — маркиза не глядела с ненавистью ему в глаза, она разглядывала его наготу и причудливые рисунки-ожоги, которые покрывали практически всю его кожу — змеились, разветвлялись, будто повторяя линии вен. — Какой еще Жан-Пьер? — якобы удивился фон Кам, внезапно и широко шагнув к ней, а маркиза размахнулась из-за головы и резко ударила кинжалом, пытаясь попасть в сердце. Фон Кам мягко перехватил ее руку и нежным движением разжал холодные, влажные девичьи пальцы так, чтобы не сделать ей больно. Охотник без труда отобрал ненужный кинжал и, хмыкнув, выкинул его за окно. Аделин сама отдала ему оружие — это ведь только игра, она совсем не желает его смерти. Маркиза крепко обняла охотника за шею, он же подхватил ее под ягодицы и усадил на стол, около блюда, где еще остался черный виноград. — Я был уверен в том, что вы желаете продолжить, миледи, — хрипло произнес фон Кам, оторвав одну из крупных винных ягод. — Символ гедонизма, — усмехнулся он, предложив ее Аделин. Та взяла ягоду с дерзким смешком, словно бы случайно облизав его пальцы, и уставилась с вызовом прямо ему в глаза. Перехватил этот взгляд, граф буквально, набросился на Аделин, целуя ее с нескрываемой страстью. Вкус ее губ смешался с терпкой сладостью виноградного сока, фон Кам никак не мог насытиться им, а Аделин отвечала, беззастенчиво ловя его язык своим. У маркизы дух захватило от близости к нему, ведь после их первой встречи она вечерами ожидала вовсе не Жан-Пьера… Она с трудом не вскрикнула, чувствуя, как он вновь входит в неё — медленно, явно подавляя порывы своих желаний. — Помогите, тут посторонний, — шепнула маркиза, и ощутимо прикусила мочку его уха, изуродованного чьим-то клинком. Охотник больше не сдерживал себя — двигался все быстрее, рыча от удовольствия сквозь стиснутые зубы. Маркиза откинулась назад, позволив ему ласкать себя так, как ему угодно. Его поцелуи и прикосновения вызывали сладкие приливы, и маркизу бросало в жар. Разрядка была уже близко — Аделин то вскакивала, припадая к губам охотника порывистым поцелуем, то снова ложилась, вытягивалась, плотнее обхватывая ногами его тело, желая чувствовать его максимально глубоко. Он тоже был на грани — весь дрожал, с хриплыми стонами входя все резче и глубже. Его руки замерли на бёдрах маркизы, жёстко удерживая, мускулы напряглись и выступили вены. Его дрожь передалась и ей — сделав пару судорожных движений, Аделин выгнулась в экстазе, до боли кусая губы, чтобы не закричать. Он едва успел — рывком отстранившись, граф с сиплым сдавленным рыком излил семя ей на живот и оперся руками о столешницу, опустив голову, встряхивая взмокшими, слипшимися волосами. Аделин устало прикрыла глаза, пытаясь отдышаться, кровь стучала в висках, и в ушах поднялся звон. Мокрая от пота кожа ощутила прохладное дуновение сквозняков — приятное после жарких объятий нового любовника. Аделин осталась совсем без сил — лежала на столешнице, слушая хриплое дыхание мессира охотника в тишине опочивальни да пение соловья за окном. И ни капли стыда или вины перед Жан-Пьером — только расслабленность и удовлетворение. Свеча догорала, и ее пламя начало трепетать, тени плясали на потолке и стенах. — Любовь моя, — выдохнул охотник, подняв Аделин со стола и прижав к себе, целуя ее горячие, раскрасневшиеся щеки. — Наконец-то, ты моя, — прошептал он ей на ухо и нежно перешел на шею, к ключицам… — Что значит, «наконец-то»? — опешила Аделин. Она вздрогнула и отстранилась, уставившись на него с изумлением. — Почему «наконец-то»? — Тебе было всего десять, когда я понял, что люблю, — мягко улыбнулся фон Кам, и взгляд его замер на ее приоткрытых в растерянности губах… Таких сладких, что он не удержался от поцелуя. — Ты за мной… следил? — перепугалась Аделин и начала вырываться, однако фон Кам сжал ее руки в своих — достаточно крепко, но аккуратно, чтобы не сделать ей больно. Он целовал ее ладони, запястья и плечи, перешел на шею и, наконец, к губам, и снова — вернулся к шее и добрался до груди. — Все эти годы я был твоим стражем, дорогая, но не смел к тебе прикоснуться, — охотник смог оторваться от ее кожи лишь на несколько секунд, и продолжил покрывать поцелуями такое желанное для него тело. Никто никогда больше не тронет ее — маркиза теперь принадлежит только ему, и будет только с ним. Он никогда не чувствовал ничего подобного к людям, но Аделин волновала его по-настоящему. Аделин с тихим стоном запустила пальцы в его волосы, когда граф обхватил длинными пальцами ее груди, поочередно проводя языком вокруг ареол, целуя и слегка прикусывая соски. Страж? От чего он ее охранял? Видела ли она его раньше? Аделин рвалась спросить его, но все вопросы растворились и исчезли — желание разгоралось в ней с новой силой, выжигало изнутри и сводило низ живота. Маркиза игриво забросила ноги ему на плечи и несильно стукнула пяткой. Поцелуй за поцелуем — охотник спустился к ее пупку. А потом — резко выпрямился и подхватил Аделин на руки с такой легкостью, будто бы она и не весит ничего. Свеча погасла, и освещала их только луна за окном. Негромко напевая серенаду, фон Кам закружил маркизу в серебристом полумраке. Она видела очертания его лица, легкую улыбку на тонких губах, играла с его волосами — шелковистыми, приятными на ощупь. Ловко обходя мебель, охотник перенес Аделин через все покои к ложу, опустил ее на шелк простыней и с улыбкой склонился к ее губам, постепенно вовлекая в поцелуй. Маркиза приняла его с тихим томным вздохом, пройдясь ногтями по его спине. На этот раз он был нежен — лишь легкие поцелуи и медленные, плавные движения. И прикосновения его рук — заботливые, ласковые, будто она и впрямь — его возлюбленная. — Быстрее, — прошептала маркиза ему в лицо, понимая, что вот-вот, и наступит конец. — Разумеется, любовь моя, — охотник ухмыльнулся недобро, и неожиданно ускорил темп и стал жестким. Аделин невольно вскрикнула — еще парочка таких толчков, и все… Внезапно на ее шее затянулся ремень, и грубая пряжка больно врезалась в кожу. Граф сжал в кулаке свободный конец и дернул на себя. Ужас пронзил Аделин ледяной стрелой, дыхание мигом оборвалось, но тут же ее накрыло будто огненной волной. Маркиза забилась, испытывая одновременно с болью, удушьем и страхом смерти невероятное наслаждение. Она пыталась стащить ремень, вцепилась в него слабеющими пальцами, но фон Кам затянул посильнее, не переставая быстро и ритмично двигаться, свободной рукой придерживая ее за бедра. Ремень не дал ей кричать — маркиза разинула рот и засипела, теряя сознание. Смертельная хватка ремня ослабла — кажется, охотник стащил его, оставив ее в живых. Кашляя, Аделин невольно свернулась калачиком, вцепилась в собственное горло, которое ныло и саднило. Потом перевалилась на спину, потому что так легче было отдышаться. Граф лежал рядом с ней, на животе — сквозь пелену маркиза видела пугающую хищную улыбку на его лице. — В следующий раз сделаешь мне так же, — сквозь шум в ушах донесся его срывающийся шепот, и кожаный хвост ремня легонько стегнул Аделин по левой груди. Аделин бессильно лежала навзничь и могла только хватать ртом воздух да смотреть вверх, на бархатный полог ложа, слишком широкого для незамужней девы. Руки и ноги будто отнялись, стали чужими, ватными — маркиза не могла пошевелиться, но ощущение было настолько приятным, что Аделин задыхалась уже от восторга. Голова кружилась и клонило в сладкий сон… Только бы он не ушел, как всегда убегал Жан-Пьер, а спал бы рядом с ней, обнимал во сне. — В следующий раз перетянешь мне шею, дорогая, — прохрипел охотник, пошло водя пальцем вокруг ее сосков. — Хорошо так, чтобы я сознание потерял, мне это нравится… — Ты нарушил кодекс Бурхарта Вормсского… — пролепетала Аделин первое, что пришло ей в голову и сбросила его руку. Она и так блудница, да еще и изменила возлюбленному… А за близость с ведьмаком и вовсе могут от церкви отлучить, и даже сжечь на костре. А вдруг, церковники не лгут, и бог действительно, все видит? Господи, почему она раньше не подумала о том, что рискует и жизнью, и раем, не помолилась и не выгнала его? В тот момент, когда охотник взглянул ей в глаза — разум миледи Аделин помутился. — Мосье Бурхарт не держит над нами свечу, — шепотом возразил охотник, убрав с потного лица маркизы прилипшие пряди волос, и мягко поцеловал в лоб. — Скажи мне, дорогая, ты еще ешь молоко своей кормилицы? — Что? — маркиза нервно поднялась на локте. Мессир охотник сидел напротив нее и требовательно заглядывал в лицо. Аделин испугалась его сурово сдвинутых бровей и оскаленных зубов… Причем тут Сильвия? Маркиза устыдилась, ведь до сих пор не могла отказаться от ее молока. Да и матушка убеждала, что молоко помогает продлить молодость и сохранить красоту. — Ты считаешь меня ребенком? — Аделин сделала обиженный вид, однако лицо охотника не изменилось. — Ешь, или нет? — он настаивал, и маркиза побоялась соврать. — Д-да, — выдавила она, растерянно кивая. — Переставай, — улыбнулся фон Кам, щелкнув ее по носу. — Ты, ведь, у меня большая девочка. Скажи, Сильвия заходила к тебе сегодня? — зачем-то осведомился он, покинул ее ложе и принялся весьма поспешно одеваться. — Заходила… А что? — удивилась маркиза: Сильвия, ведь, каждый день заходит, она ее гувернантка и кормилица, она обязана к ней заходить… Аделин не решилась спрашивать, куда он так заторопился, у него свои дела, в которые ей лучше не соваться подальше от греха. — Заходила, — буркнул охотник и схватил кружевной платок, который Сильвия забыла на сундуке с нарядными платьями маркизы. — Ее? — Да, это Сильвия забыла, — согласилась Аделин, завернувшись с головой в простыни. Ей почему-то холодно стало, даже зубы застучали… Маркиза невольно следила за охотником, как он надевает дорогой черный кафтан, украшенный драгоценными камнями и этими лоскутами с чешуей. Неужели, это драконья кожа? Мессир охотник на нечисть убил сказочного дракона… Да, и мессир охотник на нечисть раньше бывал у них, Аделин его вспомнила. Когда она была еще девчонкой, дурачилась в королевском саду, она видела, как с отцом разговаривал в беседке… сердитый старик. Аделин тогда решила, что он — старик, из-за седых волос — а еще подумала, что священник, из-за сутаны. Старики, они все, как известно, сердитые, а священники — те сердитые вдвойне. Аделин испугалась тогда, что отец хочет отдать ее в монастырь. Накинув плащ, фон Кам застегнул последний ремень и широкими шагами направился к двери. Только сейчас Аделин заметила, что он вооружен до зубов: меч, шипастые вставки на рукавах и еще какие-то острые железяки, назначение которых она не понимала. Граф не попрощался с ней — даже не оглянулся, и это ранило ее душу… Для чего он приходил? Чтобы совратить и сразу бросить? — Йохан! — Аделин впервые позвала его по имени — тем именем, которое запомнила среди остальных его имен. Она выпуталась из многочисленных простыней, вылезла из будуара и встала напротив него. В руках маркизы оставалась одна простыня — она пыталась прикрыть ей свою наготу. Мессир охотник застыл перед дверью, отдернув руку от ручки, и повернулся к ней, кивая, чтобы Аделин быстрее говорила, чего хочет. — Не молчи, пожалуйста, — попросила Аделин, приблизившись и положив руки на его широкие плечи, защищенные стальными накладками. — Что случилось с Сильвией, Йохан? Маркиза попыталась взглянуть ему в глаза, но наткнулась на жуткий взгляд змеиных ведьмачьих зрачков. Но Аделин отринула суеверный страх и продолжала упрямо смотреть, до тех пор, пока он не заговорил. — Я не знаю наверняка, дорогая. Но держись от нее подальше… — ответил охотник нервным шепотом, а его руки сжались на талии маркизы. Он уже был в перчатках, и прикосновение сыромятной кожи с металлическими вставками покоробило ее даже через шелк простыни. — От Сильвии? — перебила Аделин, изумляясь его отношению к кормилице, которая ее всю жизнь растила. — От Сильвии, — кивнул фон Кам, сняв ее руки со своих плечей. — Я пока оставлю ее в живых, но потом… — Не смей! — зло воскликнула Аделин. — Я не позволю тебе тронуть Сильвию!.. — Мне жаль, дорогая, — граф отпустил ее руки и шагнул к двери. — Подожди, Йохан, — Аделин догнала его и дернула за плащ. — Я видела, как матушка принимают у себя Аделарда Лангедокского, — маркиза прошептала с беспокойством. Она не играла больше с его волосами, и на близость спровоцировать не пыталась — только смотрела испытующе. — Твоя матушка все королевство «принимают»! — хохотнул охотник и в который раз собрался уйти, но маркиза снова его дернула. — Да нет же! — Аделин даже обидно стало — не за матушку, а за то, что он не воспринимает всерьез ее слова. — Они о чем-то говорли в саду… Ты не думай, что я бестолковая клуша — я слышала о том, что он провоцирует бунты, и что мосье Каркассон собрался на него охотиться! — Я знаю, зачем ты меня остановила, дорогая, — вдруг сказал охотник и смахнул предательницу-слезу, что посмела показаться из глаз Аделин. Маркиза замерла, едва дыша — неужели, он понял? Как он понял? Она молчала, а фон Кам крепко прижал ее к себе, перебирая локоны волос и тихо сказал, глядя куда-то вверх: — Прости меня, дорогая, я никогда не брошу тебя. Если останусь живым. Он все не мог оставить её и уйти — все держал ее голову у своей груди, наслаждаясь тем, что Аделин робко обнимает его. Сама, по собственной воле. Когда они были близки — он владел не только её телом, но и разумом — заставил верить в то, что она влюблена в него без памяти… А отпустил только перед тем, как уйти, и ждал ее реакции. Испугается? Закричит? Позовет стражу? Или бросится в слезы? Но она не стала — неужели, у него есть шанс? Сейчас она видит его таким, какой он есть — седым и бледным как труп, с острыми чертами лица и с венами, почерневшими от постоянного колдовства и грехов, которых он не осознает. Фон Кам медленно убрал свои руки, но Аделин не отстранилась — взглянула на него снизу вверх, встала на цыпочки и прикоснулась к его губам робким поцелуем. Йохан не контролировал свое сердце — оно стучало так, что вызывало человеческую одышку… Он поцеловал маркизу чуть глубже, и она, к его изумлению, ответила, обвив его шею тонкими и нежными руками. Больше всего ему хотелось сорвать с нее эту простыню, вернуться в будуар и остаться до утра, но… — Прости, — он отстранился и быстро ушел, не оборачиваясь, чтобы не видеть ее слёз.