Несколько лет назад. Монсегюр
— Его святейшество уже здесь! — завизжал монах, перескочив через груду ломаных досок, что осталась от когда-то неприступных ворот. — Его!.. Выдав убийственно высокий взвизг, монах заткнулся, отпрянув к стене. Солнце ярко светило в разбитые витражи, плясали на камне стен световые пятна… Весь зал оказался залит кровью, завален трупами и человечьими потрохами. Везде валялись тела в неестественных позах, обезглавленные, проткнутые, а то и разрубленные надвое. Многие и мечей не успели достать, как их растерзали. Никто не стонал: раненых тут не осталось, они все были мертвы. Смрад крови едва душу из монаха не вышиб — тот пятился до тех пор, пока не вляпался в чьи-то кишки. Подскочив в диком ужасе, монах решил сбежать… — Доминик, тебя ужалили? — с раздражением осведомился голос из глубины зала. Монах застыл и медленно оглянулся через плечо. Рослый храмовник высился перед кучей тел, сложив на руки на груди. Одежды его больше не были белыми из-за кровавых брызг, а голову полностью скрыл горшковый шлем. За спиной рыцаря виделись другие ворота — пока ещё целые. — Доминик, ты оглох? — изрек храмовник, потому как монах впал в болезненный ступор и молча таращился на него да топтался в кишках. — Эт-то люди, Йохан… — едва выжал из себя брат Доминик, задыхаясь не от смрада — от ужаса. Йохану наплевать, что вокруг него — кровь и трупы, он даже не шевельнулся, стоя среди кромешного ада. — Это всего лишь, люди… — повторил брат Доминик срывающимся голосом. — Ты их всех убил, но они, ведь просто люди… Монаха колотила нервная дрожь, и колени тряслись, над чем гадкий Йохан расхохотался во всё горло, породив в могильной тишине сатанинское эхо. — Успокойся, Доминик! — рявкнул он, нахохотавшись. — Это же катары! К тому же, слабые здоровьем: я только порог переступил, а они уже умерли… Йохан делано пожал плечами и стащил шлем с башки, растрепав белёсые патлы. Брата Доминика передёрнуло от его бесноватой улыбки, однако сбежать монах не успел: в коридоре показалась свита епископа. — Все доспехи заляпали мне, катарийские свиньи… — ворчал охотник, брезгливо обтирая с туники кровищу. — Ну, и где епископ проклятый ползает? — Его святейшество уже здесь, — прошелестел брат Доминик, кивнув в сторону коридора, откуда уже слышался цокот копыт и приглушённые голоса. Епископ Франциск чинно восседал на осле, а из-под расшитой золотом сутаны торчали всё те же заношенные дешёвые башмаки. Они скоро развалятся от усердия, с которым его святейшество носит их на публику. Осла вел под уздцы Каркассон, а за ними ровным строем шагали монахи и четыре доверенных рыцаря Храма. Один из монахов, надрываясь, тащил громоздкий деревянный крест, а остальные — заунывно выли молитвы. Гомон оборвался, едва люди узрели побоище — монахи замолкли и встали как вкопанные, а кто-то даже сбежал с дикими воплями. Но епископ Франциск ухмылялся, алчно потирая руки: столько зайцев сегодня убил. Крепость захвачена, катары перебиты, и скоро он найдёт тут то, что ищет вот уже много лет. Победный взгляд его святейшества упал на запертые ворота, и епископ недовольно сморщил нос. — Почему закрыто? — выплюнул он, стиснув кулаки. — Что я тебе приказывал, фон Кам? Чтобы к моему приезду здесь все двери были открыты! А ты? Чего ты тут торчишь? — Прошу прощения, ваше святейшество, рыцари не смогли протаранить, — без эмоций пробормотал Йохан, и только брат Доминик знал, что он насмехается. — Ломай! — изрыгнул епископ Франциск, замахнувшись на Йохана кулаком. — Живее давай, мне надоело ждать! Осёл под его святейшеством все больше шарахался и побивал копытами пол, однако Каркассон крепко держал поводья, опасаясь, как бы епископ не грянул филейной частью о булыжник. — Но… — Йохан хотел возразить епископу, но не успел, потому как в зал, сопя и топая, ворвался Д’Арбогаст. В ручищах герцога был здоровенный, туго набитый чем-то мешок — он лихо закинул его за спину, чтобы не мешал. Д’Арбогаст обвёл зал пространным взглядом, скривил рожу и фыркнул — Йохану: — Чёрт, ты уже всех прикончил… Я даже повеселиться как следует не успел! Поклониться епископу он забыл, а может быть, специально не стал кланяться, на что епископ гневно прошипел: — Как ты смеешь? На колени… — Мне обещали веселье и золото! — взревел Жерар, встряхнув мешок. — Золото есть, но где веселье, епископ? Епископ Франциск чуть с осла не свалился, сраженный наглостью, а герцог как ни в чем не бывало принялся ходить и трупы охлопывать в поисках наживы. За ним и храмовники стали разбредаться, опасаясь, как бы жадина-герцог не заграбастал все трофеи себе. Миссия — миссией, но ни одна миссия не остаётся без достойной награды. Только монахи не шевелились — торчали истуканами и заставляли себя молчать, дабы не гневить его святейшество. Каркассон тоже стоял на месте, но брат Доминик прекрасно видел, как сенешаль давит смешки и притворяется, будто усы поправляет. — Прекратить немедленно! Вы воины господа! — разрывался епископ, однако рыцари не слушали его. Только один, громила с повязкой на глазу, огрызнулся: — Нам за этот поход заплатили жалкие гроши! Дай нам взять свое! Епископ Франциск злобно плюнул и стукнул осла пятками, от чего тот мерзко заорал и едва не скинул его на пол. Каркассон едва успел поводья схватить, а то бы епископ уже распластался. — Чёрт! — в сердцах его святейшество попрал закон божий, однако взял себя в руки. Пускай, свиньи бродят — дорвались до кормушки, что с них возьмёшь? У епископа дела поважнее, чем их собирать. Хлестнув осла хлыстиком, епископ объехал трупы и приблизился к тем самым постылым воротам, которые ему мешали. Высокие — всадник легко проедет, не пригибая головы — и закрытые наглухо. Неподалеку валялось толстое бревно — ленивые свиньи, тюкнули разок тараном и кинули, чёрт. Замок сразу привлек внимание его святейшества — тайный замок, с логическим ключом. Разгадывать такие могли только Тайные Стражи, но даже им приходилось возиться по нескольку дней. — Давай, фон Кам, ломай ворота! — выкрикнул епископ, нетерпеливо ерзая в седле. Его святейшество спешно убрался подальше, скрылся за спинами простодушных монахов вместе с ослом. Но отвести взгляд не дал ему суеверный страх — епископ Франциск наблюдал за Йоханом во все глаза, как тот вальяжно, вразвалочку протопал мимо убитых и застрял перед воротами. Он даже не удосужился обернуться и взглянуть, нет ли поблизости людей, выругался и бухнул кулаком в крепкое дубовое полотно. Удар получился глухим, а значит, ворота претолстые. Йохан шевельнул рукой — почти незаметно, просто разжал кулак. Воздух дрогнул на уровне его ладони, разошелся кругами — чудовищный удар неизвестно чем вдребезги разнёс массивные створки. Ошмётки дерева и жести брызнули в стороны, и люди зашлись безумными воплями, но треск и грохот потопили их испуганные голоса. Людьми овладело смятение — кто на пол кидался, закрывая головы руками, кто к стене припал, а кто глупо торчал и молился о спасении души. Каркассон безмолвно застыл — таращился на Йохана, что довольно скалил клыки — и понимал, что его вера шатается. Чудовище не прячется — оно гордится своей дьявольской сутью, оно довольно… — Сломал! — безумно ликовал епископ Франциск, подскакивал в седле, не замечая, что его осёл скукожился и дрожит, поджавши хвост. — Сломал! Дверной проем превратился в жуткую бесформенную дырку, мелкие камни обваливались, сыпались вниз. Мгла висела по ту сторону сломанных ворот — сыро, пусто и очень темно. Да ещё и плесенью потянуло оттуда. Люди пятились, не решались зайти за проклятые эти ворота, куски которых раскиданы были повсюду. Осёл под епископом брыкал копытами — Каркассон совсем не слаб, но удерживал его с трудом и бранился в голос. Фон Кама бранил и бранил свой страх… — Фон Кам, первым идёшь! — распорядился епископ Франциск, боясь, как бы из темноты не напали катары. Любят эти еретики таиться в гадких дырах — в любой момент жди от них подвоха. Йохан молча шагнул во тьму и… Ничего не произошло — тишина, даже гула шагов никто не услышал. Монахи переглядывались, шептались, однако приблизиться к зияющей дыре так никто и не решился. — Там ничего нет! — послышался его голос, и вскоре фон Кам вышел — живой и невредимый. На него никто не напал, он не угодил в ловушку… Но, как это — ничего нет? — Что значит, ничего нет? — епископ выразил недовольство и жестом подозвал монаха. — Зажечь факел! Я должен видеть всё сам! Монах засуетился — сбегал за факелом, несколько раз убедился, что на нём достаточно масла. Другой монах сейчас же кресало притащил и высек огонь. — Каркассон! — квакнул его святейшество, а монах протянул сенешалю факел, обязав его освещать епископу путь. Каркассон взял факел молча и дёрнул поводья осла, заставив его шагать. — Ничего нет, ничего нет… — ворчал в седле епископ и все больше морщился от холодной сырости и мерзкого запаха. Тут не только плесенью тянет — тут ещё и сдохло что-то нехорошее. Коридор оказался широким и совершенно пустым. Не водилось тут ни побочных ходов, ни дверей, ни окон, однако промозглые сквозняки, все равно, гуляли. Огонь факела трепетал, рождая на сырых и осклизлых стенах адские тени, прохожие на танцующих чертей. Храмовники опасливо вынули мечи, резко оборачивались на любой шорох. Каркассон то и дело приближал факел к стенам, и из мрака показывались сложные мозаичные узоры: круги, ромбы, полосы, будто рисунки на коже змеи. Монахи дрожали и тихо молились, но эхо наполняло коридор мерзкими шорохами, и епископ Франциск велел прекратить. Вскоре на пути выросла новая дверь. Свет факела выхватил ее из темноты — невысокую и узкую, с замком заржавленным, однако ещё более сложным, чем на воротах. Дверь напрочь преградила путь, и просто так ее не открыть. Йохан топтался около двери с постной рожей, да рядом с ним Д’Арбогаст нетерпеливо шаркал. Пару раз герцог стукнул в дверь кулачищем, но та даже не зашаталась. — Где Абсолон? — буркнул Д’Арбогаст, врезав в дурацкую дверь сапогом. — Прохлаждается, шельма… — Черт с ним, — отмахнулся фон Кам. — Видать, ему больше досталось. Епископ Франциск пнул осла, подъехал к двери, оглядел ее со злостью и сейчас же обрушился на охотника: — Ломай, чего застыл?! Он не отвертится — будет ломать до тех пор, пока его святейшество не найдёт то, зачем приехал. Именно для этого епископ его и взял.***
Коридор ощутимо спускался вниз, «в ад», — как шептали устрашенные монахи. Многие из них, не выдержав, дали дёру, но самые ярые поборники веры остались, готовые дойти до конца. Проклятые катары скрыли в своих подземельях Чашу Христа, и спасти ее из плена еретиков — святой долг воинов господних. Как же много дверей сюда насовали! Через каждые двести шагов — новая гадкая дверь, при том, что не таились тут никакие богатства, одна плесень и мерзкая слизь на стенах. Йохан вошёл во вкус — разносил дверь за дверью с нездоровым азартом и хохотал при этом, словно дьявол. Последнюю он высадил сапогом — не дверь это была, а хлипкое недоразумение. — Ломай, ломай! — приговаривал епископ, алчно потирая руки, однако и за этой дверцей ждало разочарование — новый затхлый коридор. В душу епископа даже закралось сомнение: а туда ли они идут? Но, его святейшество сам видел карту Эсклармонды, которую скопировал шпион. А вдруг катары подложили свинью и намалевали неверную карту? Или шпион облажался, наделал в карте ошибок? Настоящую карту невозможно стащить: она высечена в полу, закрыта слоем льда — в подвале, где никогда не бывает температуры выше нуля. Размышления епископа рассеял треск — богомерзкий в который раз что-то разнёс. И в этот раз в конце коридора забрезжил свет… от которого люди попятились. Слишком яркий, голубоватый свет не походил ни на солнечный, ни на огонь факелов, или ламп. Монах, несший крест, выронил тяжёлую ношу и принялся лихорадочно проситься уйти. — Если тебе так нужно — убирайся! — рыкнул епископ Франциск, но свет пугал его не меньше, чем остальных… Его святейшество знал запрещённую легенду еретиков о «свете господа, который хранит великую чашу» — сам же и запретил ее, дабы непосвящённые не совали носы в церковные тайны. Нездоровое предвкушение получить то, что ему не назначено, затмило все страхи, епископ Франциск пустил осла в галоп — неистово проскакав коридор, ворвался он в широкое пространство… В пустое, отсырелое и замшелое пространство покинутого святилища, где испокон веку хранились пустые каменные тумбы да куски одной из колонн, что рухнула очень давно и успела мхом порасти. Еще здесь были испорченные сыростью почерневшие фрески, разбитые и целые статуэтки котов, а на дальней стене, освещённый дьявольским светом, виднелся огромный дуалистический крест. Как раз под крестом, но высокой тумбе, и стояла эта «вечная лампа¹» — в небольшой чаше из белого металла, под тонким прозрачным куполом, ярко сияло… неизвестно что. Испускало ровный и мягкий белесый свет, в котором каждый уголок святилища был отчётливо виден. Епископа Франциска лампа заворожила — молча взирал он на ее странный голубовато-белый неподвижный огонь. Даже упрямый осёл успокоился — замер и взирал так же, как и епископ… — Исчадье дьявола! — внезапно тишину рассёк басовитый вопль, над головой его святейшества просвистел клевец и напрочь снёс «вечную лампу» с тумбы, разломав ее на куски. Зал погрузился в плотную мглу, и осёл епископа запрыгал, вертясь, да заревел несвоим голосом. — Что это такое?! — епископ визжал, дёргая поводья, и свалился бы на пол, если бы не подоспел Каркассон. Сенешаль успел схватить осла, а его факел дал неверный рассеянный свет. Первое, что увидал епископ Франциск — неуклюжая, дрожащая фигура рыцаря в дверном проеме. Здоровяк в повязке так и не опустил руку, которой швырял клевец, а взгляд его блуждал. Храмовник изрыгал неясные звериные звуки и, похоже, был безумен — ни капли человеческого не осталось в его лице. — Что… это… такое? — чуть прошептал перепуганный епископ. Монахи толпились в коридоре, и ни один не сделал ни шагу в проклятый зал. Д’Арбогаст вместе с ними топтался, лазал рукой в своём мешке. Йохан отпихнул его и приблизился к дрожащему рыцарю, положил руку на его плечо. — Ну, что, Оливье, испортил лампу, да? — в голосе Йохана скользнуло раздражение и злость, а лицо гадко сморщилось. Оливье свирепо пихнул его и дико зарычал, едва произнеся нечто похожее на «изыйди, нечисть». Выцарапав меч, он размахнулся, но фон Кам врезал ему в глаз и оглушил. Здоровяк растянулся на полу и больше не шевелился — возможно, Йохан проломил ему башку. — Помоги мне спешиться! — буркнул епископ Франциск Каркассону. Сенешаль подхватил его святейшество под руку, однако тот всё равно запутался в стременах и с размаху уселся. Но тут же вскочил и рванул к фон Каму, перепрыгнув лежащего Оливье. — Где она? — зло осведомился епископ, грозя охотнику кулаком. — Почему ты притащил меня в это отхожее место? — Святилище Чаши налицо, даже «вечная лампа» была, пока мракобес не разбил ее, — гнусаво пробормотал фон Кам, отойдя от мельтешащего епископа, чтобы тот зубы ему не повышибал. — Вон, Д’Арбогаст целый мешок добра насобирал, может, прихватил… — Да? — взвизгнул епископ, шагнул к герцогу и поймал его за руку. — А ну-ка, вывали все, что нагреб! — потребовал его святейшество, багровый от праведного гнева. — Чёрт с тобой, — огрызнулся Жерар себе под нос, но добро вывалил: боялся, что епископ со злости индульгенцию у него отберёт. В дрожащем свете огня засияло злато: драгоценные кубки, монеты, разноцветные камни — все это высыпалось внушительной кучей. Даже у монахов глазки сверкнули алчностью, едва узрели они трофеи герцога, а оставшиеся три рыцаря принялись перешептываться. Епископ Франциск подскочил к драгоценностям, выхватил из кучи один кубок, украшенный затейливыми гравировками и крупными рубинами. Д’Арбогаст недоволен был, что епископ лапает его трофеи, тряс топором, но мешать его святейшеству не смел. — Хлам! — возопил епископ Франциск, отшвырнув сверкающий кубок в дальний угол. Он нырнул в кучу, принялся рыться, но вскоре бросил это дело и выпрямился, корча злые гримасы. — Тут одни золотые! — изрыгнул он, тяжело дыша. — Золотые, понимаешь, фон Кам? — И они мои! — резонно заметил Д’арбогаст, сгребая награбленное обратно в мешок. — Только золотые! — выл епископ, заламывая руки. В исступлении его святейшество схватил Йохана за тунику и попытался встряхнуть, однако сил у него не хватило. Отпихнув охотника, епископ снова оббежал святилище — в каждый уголок заглянул. Нашел он только паутину, грязь да кошачьи кости — и, наконец, обессилев, уселся на сломанную колонну. — Мой приказ! — закряхтел епископ, вытирая пот со лба рукавом сутаны. — Обыскать это место вдоль и поперек! Все уголки обшарить, понял, фон Кам? — Понял, — буркнул Йохан — совсем без желания работать. Он незаметно отходил поближе к двери, и вскоре шагнул в коридор, пока все глядели в рот епископу. Закончив сгребать трофеи, Жерар рванул в тот угол, куда епископ выкинул кубок — и заметил, как скользнула из полумрака щуплая тень. Некий незнакомец подхватил его кубок тощей рукой и собрался нырнуть обратно во мрак, однако герцог налетел на него быком. Стиснув вора в мощном захвате, он выволок его на середину святилища — и кинул епископу под ноги. — Вор! — герцог рычал, но его святейшество негодовал ещё больше. На бледном, костлявом воришке оказалась белая ряса и дуалистический крест. Бедняга ныл, скукожившись среди пыли и хлама, рыцари грозно наставили на него клинки и арбалеты. — Катар! — епископ Франциск вышел из себя, вскочил и схватил пленника за воротник. — Пытать его, пытать! Фон Кам, ты слышал меня? В плену оказался не рыцарь, а какой-то катарийский церковник — безоружный, и драться даже не пытался — только плаксиво хныкал и возил босыми ногами. — Фон Кам, где ты? — позвал епископ, огляделся, но охотника так и не увидел.***
1.
Письмо, которое миледи Алана получила с утра, поначалу обескуражило. Ее дальняя родственница по мужу Кьюнгонда признавалась, что ее сын тайно влюблен в миледи Аделин… Миледи Алана сначала в порыве отложила письмо и даже хотела разорвать, посчитав, что ушлая родня расстроит ее планы. Однако, поразмыслив, решила не торопиться. Сын миледи Кьюнгонды — Черный рыцарь, один из известных героев, и может быть отличной приманкой. — Сильвия, — негромко сказала миледи Алана стоящей напротив нее кормилице. — Я решила устроить ристалище третьего дня — мой придворный охотник против Черного рыцаря. — Как вам будет угодно, миледи, — поклонилась Сильвия, не трогаясь с места. — Миледи, — начала она, помолчав и потоптавшись. — Миледи Аделин снова отказалась от молока. Сдается мне, с ней что-то происходит. — Очередной каприз, — пожала плечами миледи Алана, не придав странности дочери большого значения. — Наверняка, обиделась за своего пажа, но я знаю, что это не надолго. Не берите в голову, Сильвия, а лучше сходите за писарем и сразу за гонцом: я должна отправить ответ миледи Кьюнгонде. — Слушаюсь, миледи, — кормилица присела в реверансе и поскорее убралась, дабы не гневить госпожу медлительностью. Миледи Алана еще раз перечитала послание Кьюнгонды и начала продумывать ответ, когда дверь ее покоев хлопнула нарочито громко. — А? — герцогиня вздрогнула от неожиданности, ведь непреложной истиной для всех, кто входит к ней, была тишина. Однако этому гостю на все правила плевать — мосье Старший советник отвесил вычурный шутовской поклон, в котом не было ни капли уважения, и прошел вглубь покоев, гулко топая. — Что вам здесь нужно? — миледи Алана не возмутилась, она испугалась столь неожиданного визита и едва не выронила письмо. — Может, прекратим весь этот цирк и объявим, наконец, что миледи Аделин выходит за меня? — пробулькал мосье Ванс, нервно перебирая распухшими пальцами, на которые больше не налазили перстни. — Но… — миледи Алана хотела напомнить сенешалю о воле покойного короля, однако мосье Ванс свирепо шикнул. — Ты сама устраиваешь показное ристалище жалкого виконта с его кузеном за руку миледи Аделин, — мосье Ванс злобно прошипел над самым ухом герцогини, однако не тронул ее — отошел и присел на ее стул. — Вы видели, что творилось на Гревской площади, мосье, — напомнила Алана, кокетливо пройдясь мимо мосье Старшего советника. — Ваганты появляются всё чаще, даже сегодня один пробрался в Сент-Шапель и чуть не сорвал утреннюю мессу. Я рассчитываю на ристалище устроить праздник для черни с раздачей еды, чтобы задобрить их хотя бы, на время… — Из казны? — едко заметил мосье Ванс, нахмурив остатки бровей, которые у него почти все вылезли. — Мосье распорядитель «Водных торговцев» подошел ко мне в саду, — ухмыльнулась миледи Алана. — И предложил устроить праздник за счет гильдии. Я долго думала, как его преподнести, и тут подвернулась возможность. — Хм, а мосье распорядитель не теряет присутствия духа, — заметил мосье Ванс. — Будет еще один аргумент за то, чтобы передать Париж купцам. Пожалуй, я дам согласие на ристалище. В принципе, нет разницы, кто победит — главное, убедить народ и короля в том, что следует сместить прево. Мосье Буало уж заплясался под дудку епископа… — Епископ весь замок обнюхал, — фыркнула миледи Алана, с неприязнью поежившись. — Сказал, что осмотрит только каморку пажа несчастного, а сам запустил своих псов в каждый закуток, даже ко мне! — Так тебе и надо! — мосье Ванс подошел внезапно и больно схватил герцогиню за горло. — Ты — герцогиня, только потому что смогла открутить пьяницу Виктора, — выдохнул он ей в лицо. Странная болезнь сделала дыхание мосье Старшего советника отвратительно зловонным, от чего миледи Алана скорчилась. Она попыталась вырваться, однако мосье Ванс прижал ее, позабыв всякий этикет, и миледи начала задыхаться. — Ты — жалкая букашка, и твоя задача — выполнять мои приказы! — продолжил мосье Ванс, наслаждаясь тем, что Алана беспомощна. Он обладал недюжинным хватом, несмотря на недуг, и во всю пользовался преимуществом. — Отпусти… — сипела Алана, судорожно цепляясь за его распухшую кисть. — Я не закончил! — рявкнул мосье Старший советник ей в ухо и даже встряхнул для острастки. — Вот, что ты обязана сделать, Алана! Устрой ристалище — пускай, виконт хоть со всем королевством дерется, но победить должен я! — Вы? — вырвалось у Аланы, однако мосье Ванс сжал ей горло так, что герцогиня больше не смогла говорить. — Молчать, пока я говорю! — мосье Старший советник несильно стукнул Алану о стену затылком. — На правах победителя турнира я смогу оспорить волю короля, и ты подтвердишь! Позволишь виконту жениться на плебейке, понятно? Изрыгнув эти слова, мосье Ванс грубо швырнул герцогиню на пол, на шкуры медведей, что служили здесь ковром. Миледи плакала от боли и страха, украдкой утирая слезы, а мосье Ванс чинно прошелся мимо нее, бросая пренебрежительные взгляды, и покинул покои, рявкнув напоследок: — Только попробуй мне что-нибудь выкинуть!***
Вопреки правилам, эта коллегия проходила не в просторном зале среди роскоши и фресок, а в глубоком подвале, холодном и мрачном. Факела плохо освещали подземный каземат — достаточно тесный, однако его хватило для того, чтобы всех вместить. На тайных собраниях неуютно становилось даже монсеньерам декану и вице-декану, да и Папа незаметно ерзал на подобии трона, сбитом из грубых досок. Монсеньер секретарь развернул новый свиток и громко зачитывал тот же самый текст, который читал тут и в прошлом, и в позапрошлом году, и многими годами ранее. Его голос зловещим эхом метался под сырыми сводами и казался пугающим, однако монсеньер секретарь за пафосом пытался скрыть дрожь. Кардиналы восседали, полукругом окружая папский трон, и отсветы факелов зловеще плясали на красных мантиях и шляпах-галеро. Каждый из них готов был пролить кровь за Церковь и веру. Сейчас же каждый глядел на того, кто стоял перед ними, обязанный отвечать на вопросы монсеньера секретаря. — …Не учинял мор, не губил скот, не ворожил, не убивал христиан, не совершал иных деяний, противных вере и господу нашему… — монотонно и формально цедил он заученный текст, пересказывая то же, что и в прошлом, и в позапрошлом году, и во все остальные годы. Кардиналы косились на него недоверчиво, что-то сердито бурчали себе под носы. Кое-кто черкал в пергаментах, а кое-кто и зевал. Из года в год этому человеку зачитывали обвинение в ведьмовстве, из года в год выслушивали его оправдания и откладывали рассмотрение этого дела еще на год. Церковный охотник на нечисть в сане кардинала-мирянина² не может быть признан ведьмаком и отправлен на костёр. — Вы являетесь клириком, — сухо перебил монотонную речь пожилой и дотошный прелат. — Кто и с чьего позволения вас рукоположил? — Позвольте, — откашлялся с передней скамьи куратор охотников кардинал Винченцо. — Это сделал мой предшественник с целью дать ему право на легальную охоту в соответствии с Тайной буллой «In nomine fidei³». — Но в проекте новой буллы ясно сказано сжигать любого богомерзкого, — проскрежетал прелат, уничтожая Йохана свирепым взглядом. Дьявольское исчадье, обряженное в красную мантию кардинала и награжденное золотым крестом, выглядело насмешкой не только над Церковью, но и над самим Словом Божьим. — Не в происхождении богомерзость, а в деяниях, — скрипучим голосом возразил прелату кардинал Винченцо, не желая из-за прихоти бездельников терять охотника, который может охотиться по-настоящему. — Фон Кам — воин господа, он ещё в детстве поклялся защищать паству от происков сатаны… — Йохан, вы родственник Готфрида Кудрявого? — уточнил прелат, скептически подняв правую бровь. — Племянник, — просто согласился Йохан. — Мой отец приходился мессиру Готфриду братом. Кардиналы вновь загомонили, зашушукались, обсуждая, как же долго живут богомерзкие, но противный голос прелата их гомон потопил. — Сколько же вам лет? — осведомился он, нервно шаркая под столом башмаками. — Двести сорок, монсеньор, — обыденно ответил Йохан и пожал плечами, заметив, как вытянулись лица церковников. Прелат сжал зубы, проглотив неуместное на коллегии слово «ого», и свирепо пригвоздил: — Если следовать булле, Йохан фон Кам подлежит сожжению на костре… Но если закрыть глаза на его происхождение — то булла не имеет смысла, — добавил он, чуть помолчав. — Это очень скучно, я, пожалуй, пойду, — Йохан картинно зевнул и сделал шаг вперед, собираясь покинуть коллегию. — Прошу прощения, но у меня в Париже дел по горло. — Стоять! Ты прекрасно знаешь, что все это — формальность, Йохан, — проскрежетал кардинал Винченцо, сцепив в замок длинные пальцы. — Цель коллегии совсем в другом. Ты до сих пор не отчитался о походе на Монсегюр! Что ты там нашёл? — Ничего, — бросил Йохан на ходу. — Кучка катаров и их хлам. Они вас надули. — Я выставил на голосование вопрос о жертвенной овце, — пропел всед ему кардинал Винченцо и остался доволен тем, что нашел крючок, на который можно подцепить охотника. Йохан уже приблизился к подгнившей двери и собрался схватить ржавую ручку, однако упоминание о жертвенной овце заставило его застрять с протянутой рукой. — И что же это за вопрос? — осведомился Йохан и вернулся обратно. Защита овцы — одна из его обязанностей, поэтому обо всем, что с ней связано, он должен знать. — Голосованием решено, что целесообразно будет убить овцу, — изрек кардинал Винченцо. — Как только ты вернешься в Париж — первое, что ты обязан будешь сделать — убить овцу! — Овцу? — изумившись, Йохан вернулся назад и уставился на кардинала Винченцо в упор. — Но, ваше преосвященство, я — охотник на опаснейшие исчадья, я не стану убивать абсолютно слабое существо. Кардинал Винченцо покинул свое место в ложе и прошёлся мимо Йохана, с явным неодобрением качая головой. — Ты рассуждаешь, как ведьмак, — укорил он Йохана. — А теперь — подумай, как инквизитор: задача церкви — не дать демону поглотить овцу. И какой путь легчайший? — Ведьмак, или инквизитор? Придите к единому мнению, ваше преосвященство, — Йохан вздумал дерзить на коллегии — кардинал Винченцо едва сдержался и не влепил ему пощёчину… Дабы скрыть слабость: никто до сих пор не знал, что он за существо. Мракобесное клеймо «ведьмака», навязанное Йохану, не очень-то и сочетается с его сущностью. — Так или иначе, ты не являешься частью паствы! — выкрутился кардинал Винченцо, сглотнув так, чтобы не подавиться. — Ты посвящен в таинства церкви, и давал клятву Стража! — Давал, — согласился Йохан. — И посему считаю, что убийство овцы — это наша с вами подпись под неспособностью Церкви защитить паству. Разгневанный неповиновением, сам Папа поднялся с дощатого «трона», который был неудобен и занозист весьма. Кардинал Винченцо юркнул в ложу — опасался гневить старшее духовенство. — Моим решением жертвенная овца выведена из паствы по причине того, что не является человеком и не имеет полноценной души, — изрекая, понтифик чинно и чопорно прошелся мимо кардиналов, которые встали перед его ликом. — Овца рождается для того, чтобы быть поглощенной, — скрипучим голосом постановил Папа, приблизившись к Йохану. Тот поклонился по уставу, однако после уставился на понтифика в упор. Папа без труда выдержал его взгляд и так же невозмутимо продолжил: — Нет смысла в ее спасении, зато есть смысл в умерщвлении во имя победы Церкви над исчадьями сатаны. Твой долг, как клирика — вести Церковь к победе над слугами дьявола. А если ты ослушаешься высшего приказа — к тебе применят все меры, которые церковь применяет к ведьмакам! Подумай, Йохан! — Я знаю эти меры, я сам освобождал земли Церкви от ведьмаков по вашему приказу. Ни одного не осталось, — напомнил понтифику Йохан — без тени смущения, с ехидной ухмылкой. — На это была булла, и это дело закрыто. Не отвлекайтесь от Зверя, ваше святейшество. «Не получивши овцы, Зверь отведает паствы, ее окружающей… — «…И будет низвергнут в пекло», — довольно заключил понтифик, завершив за Йоханом описание из тайных бестиариев. — Так что… — «Но, спустя шесть сотен, шесть десятков и шесть дней, возжелает новой овцы», — перебил его фон Кам. — Вы вырвали из бестиария этот лист, но я знаю его назубок. Нельзя допускать заключения в порочный круг, ваше святейшество. И посему Зверя надлежит уничтожить — во имя веры и господа нашего. — Но, на это никто из воинов господних не способен! — перепугался понтифик и даже отступил на шаг, от чего все кардиналы ахнули. — В бою со Зверем погибнет каждый… По этому поводу была консистория, и принято решение: самый лучший способ борьбы с душеедом — лишение пищи, а следовательно, убийство овцы. — Ваше святейшество, меня на этой консистории не было, и что это за решение — я не знаю, — с нарочитым спокойствием заявил Йохан и возвратился к двери, намереваясь, всё же, покинуть коллегию, от которой пользы не было совсем. Лишь пустая трата времени на дорогу и праздное обсуждение очевидного. Кардиналы ему вслед загалдели стаей ворон, однако Йохан взглянул на них исподлобья и сухо проронил: — Спешу откланяться. Распахнув настежь сырую и скрипучую дверь, он шагнул во тьму коридора и растворился в ней. — Если ты ослушаешься приказа и не убьешь овцу — будешь сожжен! — фальцетом воскликнул вслед ему кардинал Винченцо, однако Йохану на его писк было плевать. «Освобождение от ведьмаков» выглядело примерно так: с улиц подбирали бродяг и блаженных, пьяниц, неудачно упавших в канаву, или просто ловили воров. Сброд отправляли в казематы, где лупили до неузнаваемости, а потом — сжигали на кострах во славу Инквизиции и на потеху толпе.***
Брат Доминик заглянул сюда, чтобы отдать епископу Франциску отчет о яде, однако застыл на пороге кельи с пергаментом в руках. Его святейшество был явно не в духе и тиранил отца-инквизитора Филиппа, который скорчился в углу и смиренно молчал. — Черт подери, мы тут зашиваемся, а они опять уволокли фон Кама на коллегию! — епископ Франциск непозволительно чертыхался и бегал по келье, как ошпаренный, побагровел уже. — Чего он там уже набузил, черт его дери? В чем его обвиняют, Филипп? Отец-инквизитор Филипп мог лишь молиться про себя. Сквернословие, которое епископ Франциск позволял себе в минуты гнева и отчаяния, могло обоих затащить в ад. — В ведьмовстве, — булькнул отец-инквизитор, опасаясь злить старшее духовенство еще больше. — В ведьмовстве? — взвился епископ и даже ленту от митры оторвал. — Опять? Да его каждый месяц в ведьмовстве проклятом обвиняют! Чего им не ймется там, а? — Вы сами призвали ведьмака на церковную службу, — резонно заметил отец-инквизитор Филипп, однако сразу осознал, что зря, и язык — враг. — А кто будет всю эту гадость болотную вылавливать? — психически взвизгнул епископ и в сердцах вцепился отцу Филиппу в воротник — Вы? — его святейшество бросил вкрай измятый воротник и снова забегал, зашаркал, как демоном одержимый. — И к тому же, я его не призывал! Когда я получал сан, он тут уже был — я сам удивился… Но, как бы там ни было, фон Кам всю шваль держит в узде — как говорится, исчезнет кот — разведутся крысы! Я не могу позволить себе отказаться от его услуг. — Папа зверствует… — прошептал отец-инквизитор Филипп, вжавшись в пропахший крысами угол. — Булла о гонениях пришла — там даже всех рыжих велено сжигать… — Черт, да нам больше делать нечего! — рявкнул епископ, не стесняясь осквернять бранью свои речи. — У нас прямая угроза королевской власти, а они требуют сжигать каких-то рыжих… Так, сейчас же садитесь и пишите ходатайство! Я не могу разбазаривать своих охотников, у меня их мало! — Слушаюсь, ваше святейшество, — пролепетал прибитый напором отец-инквизитор и забился за шаткую конторку, расстелил пергамент на наклонной столешнице. Брат Доминик решил, что старшему духовенству сейчас не до него. Он проявил кротость — незаметно положил пергамент на стол и тихо покинул келью.2.
Пыльный полог шатра отгородил Персиво от гудящей толпы, однако он все равно ощущал себя зайцем, которого загнали в угол охотничьи псы. Полог открылся, и в полумглу с гвалтом ворвался отец. Виконт от неожиданности вскочил, однако нашел в себе силы казаться спокойным и поклонился по этикету. — Сын! — отец рявкнул в лицо, и его ручища мощно огрела Персиво по плечу. — Я давно уже заказал для тебя кое-что особенное, и пришло время тебе это испытать! Отец говорил загадками, которые виконту совсем не нравились. Персиво искал повод отказаться от ристалища, однако его, буквально, пинками выпихивали драться с кузеном за миледи маркизу. — Пожалуйте, — пыхтя, в шатер ввалился Жак с какой-то тачкой. Что привез — непонятно, накрыто плотной рогожей. — А вот и Жак! — обрадовался отец, сдернул рогожу, и Персиво совсем скис. В тачке лежали доспехи, которые ему предстояло надеть на турнир. Жак принялся аккуратно вытаскивать их, раскладывать на столе, чтобы удобнее было надевать. Крылатый шлем и белый плащ, до блеска начищенная броня — все это несло какой-то неуместный пафос и казалось едва ли не шутовским. Отец хочет, чтобы Персиво оделся, как полумифический драконоборец с гобеленов… для потешного ристалища с собственным кузеном. — Ну, что же ты? Примерь! — приказал отец, пригвоздив виконта нетерпеливым взглядом. — Я давно хотел возродить образ Белого рыцаря, и думаю, тебе он подойдет! Жак, помоги мессиру Персиво! Жак как всегда, был послушен и быстр. Бесшумно скользнув к Персиво, он прошелестел ему на ухо: — Мессир? Виконту ничего не оставалось, как встать и позволить отцовскому оруженосцу нагружать на свои плечи громоздкие турнирные доспехи. Неуклюжие пласты металла не давали ни ногу поднять, ни наклониться как следует, но без них заедут тупым копьем по чем зря и убьют… Жак возился, фыркая носом, а у Персиво возникла крамольная мысль: проиграть. Да, пускай Арно сшибет его с коня, налепит синяков и… освободит от женитьбы. И от герцогини, и, возможно, от охоты — тоже. Кому нужен поверженный рыцарь? Змеюки вцепятся в победителя, а Персиво, наконец-то попадет домой и увидит Люсиль. — Сейчас, коня тебе приведем! — гаркнул отец, и они с Жаком исчезли за пологом. Персиво остался наедине с пустой тачкой и поспешил нагрузить собою лавку. Доспехи грохнули о неструганное дерево… Мерный рокот толпы навевал сон, виконт смежил веки. — Я вижу, ты готов! — противный голос сталью резнул по ушам, вмиг разметав тяжелую дрему. Персиво распахнул слегка безумные глаза, однако против света видел перед собой только темный силуэт. — Пришла подбодрить тебя перед турниром, дорогой! — голос был женским, незнакомка говорила нараспев, однако желчь и злоба так и сквозили. Она сбросила с головы капюшон, показав светлые косы, уложенные под золотой обруч, и взглянула на виконта в упор. Персиво вместе с лавкой сдвинулся назад — миледи Алана зашла к нему в шатер в полном одиночестве. Почему рядом с ней нет стражников? И каким образом миледи удалось покинуть королевскую ложу? Виконту пришлось подниматься и кланяться, чтобы не нарушить этикет, но из-за турнирных доспехов поклон не вышел изящным. — Белый рыцарь, — ехидно улыбаясь, заметила герцогиня. — Это тебе фон Кам подсказал так вырядиться? — Отец… — булькнул Персиво, удивляясь: причем тут фон Кам к Белому рыцарю? — А мессир Д’Лоран на выдумки горазд! — рассмеялась герцогиня. — Белый рыцарь против Черного! Персиво угрюмо молчал, и она уже собралась уйти, однако задержалась, приподняв полог шатра. — И не вздумай проигрывать! — прошипела напоследок миледи Алана. — Посмей мне только поддаться Арно — твоя крестьянка сразу же пойдет на костёр! Персиво застрял с раскрытым ртом. Как она узнала о его задумке? — Даже если не поддашься, но проиграешь — крестьянка пойдет на костёр! — злобно добавила миледи Алана и покинула шатер, вскинув голову по-королевски. Отец возник почти сразу после того, как она ушла, начал кричать что-то про лучшего коня на своей конюшне… Странно, что они с миледи герцогиней разминулись — если бы встретились — отец обязательно бы и о ней прокричал. — Давай сын, покажи себя! — отец принялся хлопками поднимать его с лавки, и Персиво отлип неуклюже. Он старался не кряхтеть и даже выдавил улыбку, шаркая мимо отца к выходу.***
Белоснежный жеребец агрессивно фыркал и выбивал копытом пыль из пересохшей от знойного солнца земли. Золоченая сбруя блестела, а седло оказалось новехоньким, ни царапинки. Жак удерживал коня под уздцы да поглаживал, успокаивая. Завидев виконта, оруженосец поклонился и без эмоций произнес: — Пожалуйте, мессир. Персиво удалось влезть в высокое седло только с помощью Жака, потому что в проклятых доспехах он стал неповоротливый, будто супоросная свинья. Жак подал ему тупое копьё, и Персиво без мыслей сжал пальцы на толстой рукояти. Пора, турнир вот-вот начнется — на просторном пустыре уже собралась преогромная толпа. Гул голосов оглушал, от мельтешения людей и пестроты одежд рябило в глазах. Ещё не бывало на ристалищах подобных сборов, но сегодня кто-то придумал вынести под открытое небо длинные столы и нагрузить их кушаньями, какие Персиво мог бы отведать лишь на королевском пиру. Бедняки сгрудились у столов муравьями — кто лопал за обе щеки, кто совал по карманам, а кто и в мешок. Дворяне и богачи восседали на высоких платных помостах, и среди них бросился виконту в глаза мосье распорядитель «Водных торговцев» — розовощекий купец расселся сразу на два места. А вот, прево Буало, похоже не было совсем… Толпа жутко взеревела, стоило Белому рыцарю ступить на поле. Бедняки даже есть перестали — уставились во все глаза. Кузнец, конюх и портной постарались на славу — Персиво будто сошел с гобеленов, выступил на сияющем белизной скакуне из легенды в явь. Виконту стало неловко, он отвёл взгляд и обмер на миг: заметил длинные пестрые перья на уборе тетушки Кьюнгонды. Как же тётушка скривилась, сверля его взглядом! А рядом с тетушкой сидела незнакомая виконту юная дама — без чепца, незамужняя… Виконту захотелось просто развернуться и ускакать, едва он смог разглядеть ее лучше — с помоста прямо ему в лицо глядела Люсиль. Их взгляды встретились, и Персиво бросило в жар: его любовь здесь и все видит, а он обязан биться за руку кузины короля, как последний подлец. Рог глашатая вырвал виконта из грёз, вернул на поле боя, и сейчас же Персиво узрел кузена в другом его конце. Восседая на вороном жеребце, пузатый кузен гляделся Черным рыцарем: совершенно чёрная броня тускло сверкала, плащ крыльями коршуна вился за спиной, и пышное чёрное перо украшало шлем. Зубастое чудище на щите Арно сверкало золотом, конь фыркал и бил копытом, готовый скакать в атаку. Персиво даже испугался его злобного вида и длинного копья — куда длиннее его собственного будет — но взял себя в руки. Не за маркизу он будет сражаться, а за Люсиль — за ее жизнь. Глашатай нечто пафосно выкрикивал, прохаживаясь в красно-желтом «петушином» костюме, но Персиво услыхал только конец: — Победителю турнира достанется рука миледи Аделин! Надменная маркиза лишь вскинула голову, показав презрение ко всему, что творится вокруг нее. Миледи Алана рядом с ней горделиво приосанилась и взглянула так же надменно. Обе — разодетые в сарацинские ткани, пёстрые, сверкающие золотом — даже король на их фоне показался невзрачным и мелким. Глашатай не успел закончить речь — Чёрный рыцарь сорвался в карьер и свирепо напал, выпятив копьё. Персиво замешкался и чуть не проиграл — копьё кузена жёстко навернуло в щит, «подарив» ему глубокую вмятину. Виконт с трудом в седле усидел и, стукнув пятками коня, ускакал подальше от хохочущего кузена. Арно уже разворачивался, но на этот раз Персиво первым понёсся в атаку. Толпа ревела, скандировала, кидала шапки, и это придало уверенность — Персиво прицелился кузену в открытое пузо и заставил скакуна прибавить ход. Арно внезапно поднял длинное копьё — мог бы сшибить виконта на скаку, но Персиво оказался проворнее, легко уклонился, однако досадно промазал, лишь легонько задел кузена по щиту. Тот зарычал от злости, нервно задергал поводья, и скакун под ним взвился на дыбы. Персиво пришпорил своего коня и успел отъехать до того, как получил бы удар копытом. Арно заорал, вцепившись в конскую шею, уронил и щит, и копьё. Персиво не помня себя развернулся и поскакал на него, с размаху врезал копьём по открытой спине. Сбитый, Арно вылетел из седла и покатился по земле под одобрительный рев толпы, а его конь с бешеным ржанием ускакал прочь. Персиво натянул поводья, останавливая своего жеребца — решил, что кузен сдастся, но жестоко ошибся. Черный рыцарь вскочил, выцапал меч и бросился в атаку, взмахивая им со свистом. Персиво не успел защититься — Арно схватил его за ногу, свирепо стащив с коня. Виконт тяжело грохнулся, ощутив на себе весь груз доспехов. Меч Арно лязгнул о шлем, но не пробил — счастье Персиво, что сталь достаточно толста. Собравшись с силами, виконт поднялся, отбивая шальные атаки кузена увесистыми наручами, и наконец-то добрался до меча. Арно напрыгнул, рубанув наотмашь, но Персиво подставил свой клинок. Кузен наседал, пытаясь спихнуть его с ног, и мечи скрежетали друг о друга, из-под лезвий вылетали искры. Персиво слышал, как Арно злобно сопит, отдувается — устал, да и пузо тянет к земле. Прыгнув вперёд, он отпихнул кузена и ударил мечом, оставив хороший след на чёрной броне. Арно потерял равновесие и неуклюже повалился на спину. Он барахтался, пытался встать, но Персиво всякий раз сшибал его в пыль ногой. Последним ударом Персиво сбил с башки кузена дурацкий шлем и увидал, что Чёрный рыцарь плачет. Слёзы обескуражили — виконт остановился, шагнул назад. Глашатай трубил в рог да голосисто орал о поражении Черного рыцаря — победитель должен был ликовать, водрузив ногу кузену на грудь, однако весь пыл виконта остыл. Протянув руку, Персиво помог Арно подняться. Все лицо кузена покрылось ссадинами и распухло, под глазом быстро расплывался фингал. Бедняга был полностью растерян, топтался, шатаясь… Толпа орала, улюлюкала, кто-то свистнул — да так звонко, что Арно вздрогнул и попятился, а потом — сбежал, подняв тучи пыли. Персиво остался на пыльном поле один. Сотни глаз глядели на него, и виконт кланялся неповоротливым гусаком, дабы не нарушать порядок турниров. — Виконт Персиво Д’Лоран — победитель турнира! — с пафосом выкрикнул глашатай, и только теперь Персиво вспомнил, что должен лезть в седло и ехать к королевской ложе за лавровым венком от нелюбимой невесты. Служанки бросали в воздух лепестки роз, менестрель до хрипоты орал хвалебный гимн, стараясь толпу переорать. Персиво приближался к королевской ложе медленно, и даже конь под ним, словно стыдился: неловко ступал, на ровном месте спотыкался. Пенсиво снял перед миледи Аделин крылатый шлем и склонил голову, но маркиза взглянула на жениха свысока, поднялась с неохотой. Служанка подала миледи венок, и та берзгливо бросила его виконту на макушку. Аделин не подала ему руки и отвернулась, противно хмыкнув, на что миледи Алана зашипела гадюкой, а мессир Виктор пьяно загоготал. За ним и король засмеялся, и толстый купец, и даже Каркассон, и тот ухмылялся в тараканьи усы. Персиво под их колючими взглядами корчился: вообразил, что все они знают, каким греховным образом удалось ему избежать суда инквизиции. Они осуждают, и проклинают даже — никто из них не ошибся, считая, что такой презренный червь, как Персиво, недостоин кузины короля… — Турнир завершен победой виконта Персиво Д’Лорана! — довольно подытожил глашатай и в который раз огласил окрестности хриплым рёвом своего рога. — Не совсем! — громовой голос раздался откуда-то из-за шатров, и рев толпы в миг утих. Все как один, люди повернули головы, дивясь наглости того, кто решился оспорить победу Белого рыцаря. По скопищу людей прокатился возглас изумления и вместе с тем — восторга: доспехи незнакомого воина ярко блестели на солнце, отливая чистым золотом. — Я готов оспорить победу виконта! — заявил незнакомец низким, хриплым голосом и направил к полю брани мощного гнедого жеребца. Толпа взорвалась гиком и воплями, цветные шапки полетели вверх. Юный король захлопал в ладоши, радуясь, что зрелище продолжается, и только миледи Аделин лишь безразлично вздохнула и отвернулась. — Кто это такой? Мой сын победил! — возмутился, было, мессир Д’Лоран, однако миледи Алана горделиво поднялась с трона и протянула руку вперед. — Именем короля, турнир продолжается! — громко объявила герцогиня, подняв в народе совсем уж оглушительный гвалт. — Продолжается!.. — шатаясь от выпитого прошамкал мессир Виктор и, не удержав хрупкое равновесие, навалился на бортик. Персиво ужасно устал — не столько от боя, сколь от жары, из-за которой доспехи казались неподъемными. Пот застил глаза, и страшно хотелось пить и есть. Золочёный пижон свеженьким приехал и бахвалится, гарцуя на коне, но виконт уже потрепан, и новый бой не выстоит… — Мы просим перерыва! — внезапно на пыльное поле выскочил Жак и схватил скакуна Персиво под уздцы. — Его светлость виконт нуждается в отдыхе! — прибавил он, ненавязчиво уводя коня к шатрам. Как же кстати он появился — Персиво благодарил господа за то, что послал отцовскому оруженосцу озарение. Вполуха виконт слыхал гомон толпы, вполглаза видал, как чернь с новой силой набросилась на угощения. Место рыцарей на поле заняли трубадуры — дурачились во всю, смешно кувыркались, звеня бубенцами, и сбивали друг друга с ног.***
Отдых не приносил виконту облегчения. Жак таскал ему воду и угощения, однако Персиво мог только горло промочить, а еда не лезла. Голод сменился гадкой тошнотой, синяки все сильнее болели, турнирные доспехи прижали к лавке. — Жак, — пропыхтел Персиво, растекшись, как сыр, который перегрелся на солнце. — Кто он такой? Виконт стремился хоть что-то узнать о таинственном противнике, но Жак только плечами пожал. — Не знаю, мессир, — отказался он отвечать на вопрос. — Но вы поосторожнее с ним… Да, дело говорит: «золочёный» — здоровяк ещё тот, куда здоровее кузена. Виконт стал прикидывать, кем бы он мог быть? У кого в окружении маркизы такая внушительная фигура и страсть к сражению? Или к самой маркизе, раз так рьяно ворвался на ристалище? Персиво решил ненароком, что это фон Кам вздумал поглумиться над ним, но — нет. Фон Кам куда более худой и долговязый, а этот — коренастый, приземистый. От зноя Персиво сомлел и не заметил, как навалилась дрёма. Ему пригрезилось, словно бы он уже встал и лезет в седло… — Не смей проигрывать! — грозный окрик будто по темечку врезал — Персиво рухнул… И распахнул глаза, обнаружив себя на лавке. Снаружи уж разрывался сиплый рог глашатая, призывая рыцарей к бою. Отдых закончен — сейчас, Персиво будет прилюдно побит и осмеян неизвестно кем. — Мессир, — Жак зашел тихо, как и подобает слуге, и подвел коня да шлем принес. Тяжело отдуваясь, виконт вновь взгромоздил острые крылья на битую голову и полез в седло, потому что выбора не имел. Несильно пришпорив коня, он покинул палатку и сразу же вытянулся, опасаясь выглядеть скукоженным. С королевской ложи грозно глядела миледи Алана, а около тетушки сжалась Люсиль. Ради нее Персиво будет драться, а вовсе не за руку самовлюбленной маркизы. Жак подал ему копье, виконт механически сомкнул пальцы вокруг толстой рукояти и ощутил его немалый вес. Золотой рыцарь его поджидал — глашатай и объявлять не закончил, а незнакомец с ураганной скоростью рванул вперёд, двинул копьём, нанеся виконту сокрушительный удар. Персиво и пикнуть не успел как его снесло с коня и повергло наземь. Боль удара, песок в глазах, крики — все смешалось, превратившись в навязчивый звон. Персиво вурово сурово сбил дыхание и кашлял от пыли. Копьё и щит делись неведомо куда, а меч… Что-то тяжёлое вдруг придавило сверху его спину, и сквозь чудовищный гвалт викнт услыхал, как враг рявкает про победу… «Не вздумай проигрывать!» — обрушилось на больную голову, Люсиль встала перед глазами и ушла на костёр… Не помня себя, Персиво подскочил, скинув ногу, что стояла на его спине, вырвал из ножен меч, но отведал удар булавой в шлем и вновь треснулся о землю. Во рту появился отвратительный кровавый привкус, и ком тошноты едва не задушил. Виконту повезло, что удар пришелся вскользь, и шлем выдержал — загудел колоколом, но уцелела голова. Меч, выпав из рук, потерялся — сквозь щели в шлеме Персиво не видал его — зато узрел ноги в шипастых сапогах. Одна злобно пнула, далеко отшвырнув крылатый шлем, и потные волосы облепили Виконту лицо. Золотой рыцарь нависал над ним, тряс булавой, но пока не бил. Он занёс руку со смертоносным оружием, но вдруг опустил ее, приосанился и сдернул свой шлем. — Золотой рыцарь — это я! — рявкнул противник, и по толпе зевак прошелся возглас удивления. Под пафосной личиной Золотого рыцаря скрывался сам Старший советник мосье Ванс. Миледи Аделин сдавленно пискнула и отпрянула за спину матери, однако герцогиня незаметно пихнула ее и заставила сесть на место. — Миледи Аделин дама моего сердца уже давно! — во всеуслышание заявил мосье Ванс и нахлобучил шлем обратно. — И сейчас я завоевал ее руку! Персиво вяло ворочался у него под ногами… Да как этот пожилой и страдающий хворью господин мог обладать такой ужасной силой? Но, он не может победить — Персиво не может потерять Люсиль в этом бутафорском бою с сенешалем… Мосье Ванс во все стороны отвешивал поклоны, хвалясь победой, и не заметил, что Персиво, качаясь, водворился на ноги. Презрев тошноту, виконт прянул вперёд и выхватил клинок из ножен мосье Ванса. Тот зарычал, и булава его взметнулась… Виконт вложил всю злость в удар меча, но мосье Ванс сумел блокировать его. Сенешаль куда сильнее — Персиво понял это, когда мосье в который раз столкнул его с ног. Букашка, вздумал сопротивляться, но он проиграл ещё в тот момент, когда только на поле ступил против своего жалкого кузена! Старший советник играл с глупым юнцом, как котяра с мышью — на потеху толпе. Мосье Ванс собрался уж оглушить слизняка и праздновать победу, но сознание нежданно помутилось: перед сенешалем предстал совсем другой Белый рыцарь — не зелёный виконт, а смертельный враг, которого непременно нужно убить. Проткнуть, зарубить, размозжить — любым способом, только не оставлять в живых. С дикой яростью мосье Ванс обрушил булаву на голову противника, но тот откатился в сторону, и булава пробила в яму в земле. Мелкие камни брызнули во все стороны, какая-то дама завизжала в ужасе. Но мосье Старший советник не останавливался — ляпал и ляпал, рыча, брызжа слюной. Проклятый враг юлил ужом, увертывался, но ничего, скоро его голова расколется, будто арбуз. Глашатай что-то кричал — пытался, видимо, остановить бой, но это уже не показной турнир — тут все по-настоящему. В крайнем исступлении мосье Ванс не понял, что вместо рева толпы воцарилась вязкая тишина, не увидел, что чернь перестала есть… — Ее величество королева почила! — скорбный голос глашатая разрезал могильную тишь, что повисла вдруг над полем, но даже это не сразу вывело мосье Старшего советника из тени безумия. Мосье Ванс ошалело размахивал булавой, виконт катался… Тишина давила — и лишь теперь мосье Ванс пришел в себя, начал осознавать, что творится вокруг него. Виконт застыл и валялся битой псиной — всего лишь, червяк, не Белый рыцарь. Белый рыцарь давно мёртв и похоронен… Мосье Старший советник упустил на землю грозно занесенную булаву, и сейчас же на него напала слабость и болезнь. Отекшие ноги подкосились, и сенешаль бессильно упал на колени. Дышать стало очень тяжело, поэтому он скинул шлем в песок. Пот стекал ручьями по лицу мосье Ванса, капал на грубые перчатки со стальными шипами… Персиво съежился, ожидая, что булава размозжит ему голову, но никто не стал его бить. От страха виконт был сам не свой — мучительно переводя дух, уселся, размазывая кровь. В его голове гудело, в висках колотилось, по щекам растекался жар. На него никто не глядел, и никто не проронил ни слова. Все как один — и знать, и чернь — устремили взгляды на королевскую ложу. — Ее величество королева почила, — повторил глашатай. И только лишь один какой-то ушлый оборванец все скидывал и скидывал дармовую еду со стола к себе в мешок.***
Наконец-то миледи Алане удалось уединиться. Исчезли лекари, монахи, епископ, толпа сенешалей провалилась в тартарары. Миледи заперлась у себя в покоях и предалась занятию, которое задумала ещё вчерашним вечером. Отбросив подальше шкуру медведя, герцогиня вынула из-под перины кусок мела. Начертала на камне пола окружность и ещё одну, меньшую, в ней. Числа от одного до шестидесяти миледи старательно вывела над большей окружностью, а в меньшую тщательно вписала три треугольника. В глиняной плошке миледи подожгла волосы дочери, снятые с ее расчёски, и села в самый центр круга, шепча под нос слова, которые считала магическими. Волосы Аделин сгорали, но в дыму проступали какие-то эфемерные и совсем бессмысленные образы. Алана и так и эдак вертела плошку, шептала над ней да подсыпала порошки сушеных трав. Однако воспоминания дочери словно бы защищало колдовство — куда более мощное, чем-то, на которое была способна герцогиня. Алана уже исчерпала все свои возможности и сдалась, отирая пот со лба. Холеная рука герцогини дрожала, как от непосильной работы, и сбивалось дыхание, однако ничего увидеть она так и не смогла. — Да что за черт? — процедила она сквозь зубы, накрыв плошку блюдом, чтобы все потушить. Миледи Аделин была оставлена чистым человеком, и скрыть свои воспоминания никак не могла… Едва Алана стала что-то прикидывать, как на лестнице разразился пьяным ревом мессир Виктор. — Алана! — орал герцог, беспорядочно шаркая по ступеням. — Ты здееесь? Алана! Он уже под самой дверью копошился, и поэтому герцогиня поспешила задвинуть плошку под ложе и набросить на окружности шкуру медведя. — Когда супруг желают видеть супругу — она должна быть во всеоружии! — мессир Виктор распахнул дверь и ввалился в покои миледи Аланы, скверно шатаясь. Его щеки были багровые, глаза — мутные, а запах такой стоял, что впору на месте сомлеть. «Во всеоружии! Кинжалом тебя проткну!» — злобно подумала миледи. — Иди сюда, моя голубка! — пробухтел мессир Виктор, схватив миледи Алану за талию. Небрежно крутнув ее в расхлябанном подобии танца, герцог наступил миледи на ногу… А потом — швырнул на ложе, увалился сверху мешком брюквы и тут же захрапел, придавив герцогиню своим весом.