***
Под копытами коней мерзко хлюпала болотная жижа, холодный туман каплями оседал на одеждах, и лица противно холодил. Болото казалось бесконечным. Виконт мотал башкой по сторонам, и только жижа да кочки бросались в глаза. Ещё — камыши, что тоскливо покачивались на едва заметном ветру. В душу закрался некий страх. Персиво сам не понимал, чего боится, но ощущение опасности давило, не давало расслабиться ни на минуту. Песни лягушек, выкрики болотных птиц, дикие утки, что изредка проносились над головой — виконту мерещилась опасность во всём. И раскатистый крик выпи казался воем дьявольских исчадий. Персиво заставили ехать вторым, и впереди себя он видел широкую спину фон Кама. Охотник ни разу не шевельнулся, даже головы не повернул и ни сказал не слова. Невольно виконт сравнил его с трупом, привязанным к седлу, и ему сделалось не по себе. — Чего уставился? — недовольно осведомился Лангедокский, когда Персиво оглянулся назад. Виконт лишь плечами пожал и отвернулся. Ничего хорошего от катара он не ожидал. Но, если Лангедокский заодно с фон Камом — кто же тогда предводитель вагантов? До слуха долетело недовольное бурчание д’Арбогаста и шёпот Деде. Персиво прислушался к ним, пытаясь отвлечься от пугающих звуков болота. — Черти, для чего эта срочность? — рычал в хвосте Д’Арбогаст. — Жрать охота, как тысяче чертей! — Слушай, хоть утку какую подбить, — отвечал Деде, вкрадчиво, как всегда. О еде, гады, бормочут, когда… Шлепки по воде заставили виконта схватить арбалет. Слева! — Там!.. — виконт чуть выкрикнуть успел, как с руганью развернулся в седле фон Кам. Между его пальцев грохнула жуткая вспышка, которую он с размаху пустил куда-то виконту за спину. Свет ослепил, грохот и писк заложили уши… Страшный удар пустотой снёс Персиво с коня и, перевернув в воздухе, поверг в болото. Перед носом мелькнули когтистые лапы и здоровенный шип на хвосте, и в следующий миг голова виконта ушла под воду. Дыхание перехватило, и он почти задохнулся, ноги попали в какой-то мягкий ил, который вдруг начал засасывать. Персиво сцепил зубы, дабы не потерять оставшуюся толику воздуха, и изо всех сил рванулся наверх. Голова вырвалась из-под тины и ряски, Персиво лихорадочно глотнул порцию спасительного воздуха… Воды ему и по колено не оказалось, да и не трясина здесь, а просто вонючая, торфяная грязища. Персиво не успел опомниться, как над его головой метнулось из воды нечто тёмное и с диким рыком бросилось к фон Каму. Три челюсти лязгнули у самого его лица, но охотник единственным точным ударом надвое рассёк чешуйчатое чёрное тело. Куски шлёпнулись в воду перед носом ошалевшего виконта, и бурая зловонная жижа ляпнула ему в лицо. Персиво едва не стошнило: морда твари торчала из воды. Три глаза, а зубы — длиной с ладонь, и мало того — два змеиных языка вывалились из широко распахнутой пасти. — Что это такое? — шепнул виконт, чувствуя, как суеверный страх пожирает его волю. — Да поднимайся уже! — рявкнул ему д’Арбогаст, с большим трудом успокоив андалузца, который мощно брыкался, ржанием забивая любые звуки. — В чёрной Африке водится такая штука, называется «крокодил»! Наверное, это — он! Скакун Деде тоже брыкался, да и Лангедокский еле держался в седле. Только жеребец фон Кама оставался на удивление смирным. Натужно отдуваясь, Персиво водворился на ноги. Сердце колотилось и дрожали колени, холод аж до мурашек пробирал. Всё тело на движения отзывалось болью, точно свалился с высоты, а то и под лошадь угодил. Особенно болело правое плечо, которое сильнее всего зацепило. — Из-за тебя я заблудился, виконт! — выплюнул фон Кам, и Персиво ужаснулся, подняв голову: на глазах охотника до сих пор оставалась повязка. — А я-то тут причем? — огрызнулся Персиво, стаскивая с плеч вымокший плащ. Он попытался выкрутить его, но из толстой ткани вода очень плохо выжималась. Персиво поискал глазами своего жеребца, однако его и след простыл. — Да потому что ты вкусный, чёрт бы тебя подрал! — прошипел Йохан, отшвырнув ненужную теперь повязку. — Любая местная живность стремится тебя слопать! Другой плащ не дам! — Да ты давно заблудился, Йохан! — плюнул Д’Арбогаст, проводил свистящую над головой утку охотничьим арбалетом и резко стрельнул на упреждение. Тетива свирепо щелкнула в сумеречной тишине, стрела свистнула… И исчезла в небесах, а невредимая утка стремительно скрылась среди темных деревьев. — Да чтоб тебя черти! — герцог злобно заревел, размахивая арбалетом, едва надвое его не переломал. — Вервольф крупнее — легче попасть, да, Жерар? — поддел его Деде, ехидно усмехаясь в усы. Даже Лангедокский — и тот давился, пряча смешки в бороде.Только одному виконту было не смешно. Темнеет уже, а они заблудились посреди болота. Вон, солнце красное, уже почти зацепило горизонт — скоро они собственного носа здесь не увидят и в трясину угодят. — Полезай, — Лангедокский без особого желания предложил Персиво сесть позади себя, и виконт не медлил. Жуткое хлюпанье слышалось со всех сторон и приближалось. Похоже что у них нет выбора: придётся либо принять бой, либо… Йохан быстро огляделся по сторонам и угостил жеребца шпорами. — Поскакали отсюда, тут их много! — заорал он, галопом уносясь к тёмной полосе леса. — Куда? — рявкнул Д’Арбогаст, однако резво скакал за ним, поднимая столбы грязных брызг и ряски. И Деде разогнался — обошел герцога и скрылся в зарослях камышей. — Куда попало, а то сожрут! — выкрикнул Йохан. — Это тебе не крокодил! Лангедокский бешено подгонял коня, и тот вихрем летел через болото, врываясь в косматые заросли, расшвыривая тину и грязь. Аделард то молился, то изрыгал брань. Его рука то и дело дёргалась к мечу, но сейчас же хватала поводья: Лангедокский боялся править одной рукой. Всего боялся, и это заметно. Персиво пришлось в него вцепиться, накрепко обхватить поперек туловища, иначе рухнул бы и не собрал костей. Лангедокский вёл скакуна к подлеску, в котором уже скрылись охотники, но вдруг резко натянул поводья. Конь прянул на дыбы, запргал, вертясь, громко заржал, и в его голосе проступил страх. Конь пытался ускакать назад в болото, вырвался, поддавая задними копытами. Звуки из подлеска пугали до седины. Ужу понятно, что охотники сурово нарвались, а им с Аделардом, людям, там делать нечего. Хруст и глухие удары, крики, слившиеся в кошмарный низкий вой. Дикие утки хаотично носились, выскакивая из камышей, неистово крякали, свистели короткими крыльями. Некоторые садились, но снова взлетали и уносились, стремительно чертя по небу. — Лангедокский, мы не поедем туда, — шепнул Персиво, но Лангедокский и так уже отвернул перепуганного коня в другую сторону. Виконт на всякий случай снял с пояса арбалет и держал наизготовку, зорко всматриваясь в каждую кочку, ветку, пучок камышей. Сумерки густели, и чудища виделись повсюду — пару раз виконт едва не спустил стрелу впустую. Нельзя этого делать: арбалет непозволительно громко трещит, все твари будут их. Лягушки заткнулись, утки исчезли — гробовую тишину лишь изредка нарушало опасное хлюпанье. Кто-то большой ходит вокруг них кругами. Персиво это понял и сжал арбалет покрепче. — Мы возвращаемся в деревню, — шёпотом пояснил Аделард, ведя коня неспешно, дабы меньше тварей привлекать. — Как ты думаешь, они живы? — Персиво осторожно спросил об охотниках, но Лангедокский шикнул, несильно пихнув его локтем. — Чёрт с ними! — зашипел он. — Нам надо уносить свои зады! — Тихо, — Персиво приложил палец к губам. Хлюпнуло прямо тут, под копытами коня, и животина беспокойно прянула в сторону. — Да чего тебе, волчья сыть? — Аделард злобно ругнул коня, но внезапно заткнулся, воззрившись на что-то, что возникло впереди скрытое сумерками. Виконт же не видал ничего, кроме торчащих камышей, не понимал, куда Лангедокский целит, высоко подняв арбалет. — Что? — начал Персиво, но Аделард опять шикнул на него. Он пытался провожать что-то арбалетом, а оно громко хлюпало, точно быстро бежало к ним. Но внезапно пропало. Тишина повисла мертвая: ни всплеска, ни крика. Виконт с ужасом понял, что охотники в подлеске молчат… — Чёрт! — ругань Аделарда на миг вспорола тишину. — Ты понимаешь, что мы не в безопасности, а? Лангедокский развернулся к Персиво и хотел для убедительности схватить его за шиворот, но вдруг застыл, и его самодовольное лицо перекосилось. По воде хлюпнуло всего раз, и затихло… Персиво огляделся рывком — ничего, никого. Но едва успел он вскинуть арбалет, как нечто здоровенное и мокрое вылетело перед его носом, сшибло Лангедокского с коня и напрыгнуло, распахнув зубастую пасть. Лангедокский пытался отбиться мечом, рубил наугад, поднимая брызги. Визжал нечеловеческим голосом да булькал, заглатывая болотную воду. Персиво мог бы наподдать коню и убраться отсюда ко всем чертям. Но нечто вдруг заставило его спрыгнуть с седла и выхватить меч. Лангедокский безумно барахтался, прижатый чем-то крупным — взбаламутил жижу так, что почти ничего не разглядеть. Но Персиво все же смог заметить ребристую, покрытую острыми отростками спину — и накинулся на чудовище с невиданной для себя прытью и яростью. Меч вонзился с чавканьем, и тварь зарычала, перекрыв истошный визг Лангедокского. Она бросила его и разом выпрыгнула на виконта, однако тот успел отскочить. Вляпавшись по колено в грязь, Персиво видел, как невиданное существо бьётся, теряя из раны какую-то густую тёмную жижу. Он целился из арбалета, чтобы добить тварь, но та вдруг вспрыгнула на лапы и широко скакнула, оказавшись у него перед носом. Над головой Персиво взметнулся длинный хвост с острым шипом на конце. Но ударить тварь так и не успела. Свистнул чей-то клинок, срубив шип у самой макушки виконта, и он упал ему под ноги. Чудовище с воплем развернулось, но было насквозь проткнуто и отправлено в воду мощным пинком. Виконт продолжал целиться, но рука тряслась и вздрагивала, палец даже на курок не попадал. Человек, шагнувший ему навстречу, превратился в размытый силуэт, онемевшие пальцы Персиво, наконец, разжались, упустив арбалет. То, что заставило виконта сражаться, заснуло, уступило место обычному человеческому страху. — Когда тебе говорят, поскакали отсюда — что это значит? — грубый голос зарявкал откуда-то сверху, а потом виконта хорошенько встряхнули, приводя в чувство. — А? — Персиво распахнул безумные глаза, уставился перед собой. — Это значит, что ты должен улепётывать к чертям! — фон Кам выкрикнул это ему в лицо и свирепо добавил: — Ясно? Персиво смог только кивнуть. Присев, он подобрал арбалет и быстро пристегнул на пояс. Силы совсем покинули его: виконт не смог ноги распрямить и уселся прямо в грязь. — Я вернусь в Ле-Бли, — выдавил он, чувствуя, как всё тело отвратительно ноет, словно после знатной драки. — Ты… — Я тебе вернусь! — отрезал Йохан, злобно взмахнув мечом. — Подбери сопли и бегом в седло, пока не сожрали твоего коня! Персиво не стал огрызаться, что конь принадлежит Аделарду, а молча доковылял до него и принялся карабкаться ему на спину. Жеребец беспокойно фыркал, бил копытом… Очень может быть, что он заговорённый, раз не ускакал. Лангедокский вяло ворочался, сидя в болоте по плечи. Верзила Д’Арбогаст схватил его за плащ и поднял на ноги. Аделард шатался, хватаясь за левое плечо, где его безрукавка оказалась разодрана в косматые клочья. Между пальцев Лангедокского сочилась кровь, стекала и капала в грязную воду. Аделард едва не упал — повезло, что герцог не отпускал его плащ. — Я взял с собой эту бурду Доминика, — буркнул Деде, роясь во многочисленных подсумках к себя на поясе. Вынув крупный флакон, обмотанный куском пергамента, он довольно кивнул и пробормотал под нос: «Вот он». — Ну, залей погуще, а то околеет, чёрт! — рыкнул Йохан и запрыгнул в седло. — Шевелись, скоро носа своего не увидишь! Йохан нервно оглядывался по сторонам, поднимал глаза на полосу заката и снова оглядывался, будто искал потерянную тропу. Солнце уже скрылось за лесом, и небо быстро темнело, из кроваво-красного становилось фиолетовым. Лангедокский стиснул зубы, чтобы не ныть от боли, когда маркиз залил его плечо мутной мешаниной из флакона. Черт-те что лекарь там намешал: жидкость шипела на воздухе, покрывалась пеной и клоками сваливалась Аделарду на сапоги. Тот корчился — до тех пор, пока не свалилась вся пена. А после — странно застрял. Рана выглядела хорошо подживший, будто бы ей уже дня четыре, не меньше. — Ну, вот и всё! — маркиз навязал на плечо Лангедокского тряпку — прямо поверх драной одежды — и с довольным видом откочевал к своему коню. — Вперёд! — Йохан махнул рукой и проворно скрылся в густых кустах. Он куда-то в лес поехал — напрямик, через заросли — и охотники потянулись за ним. Персиво помог Лангедокскому забраться в седло. Аделард пыхтел и ерзал, видимо, устраивался так, чтобы рана меньше досаждала ему. — Ты как? — участливо спросил Персиво, взглянув через плечо на него, мокрого, и грязного, с тиной на голове. Удивительно просто, что тварь его не загрызла. Может быть, и Лангедокский заговорён, как и его конь. — Жить буду, — прокряхтел Аделард, скидывая тину здоровой рукой. — Арбалет потерял… Йохан сожрёт меня. Персиво повернул жеребца и повёл рысью. По болотной воде расплывались кровавые круги, и какая-то зубастая мелочь уже глодала убитое Йоханом чудище. Виконт хлестнул коня, чтобы проехать эту дрянь поскорее. Раньше он бывал на болоте — охотился на уток со свитой отца — однако такую живность не видал никогда. Молитва сама собой вертелась в его голове, и Аделард позади тоже молился. — Слушай, Аделард, — шепнул Персиво. — Что это за твари? Я таких никогда не видел… — Они появились с приходом Зверя, — прошептал в ответ Лангедокский, и в его шепоте читался страх. — Крупные, мелкие — всякие. Утаскивают людей и жрут всю живность в лесу. Ты думаешь, почему Йохана сюда из Ватикана выгнали? — Из Ватикана? — не поверил Персиво. Он уже добрался до того места, где фон Кам повернул в лес, и направил коня через заросли Жеребец не особо хотел идти через колючий старый малинник, фыркал — Ну, да — он какой-то там чёртов кардинал, — Лангедокский пробормотал с завистью и даже зубами заскрипел. — Был, по крайней мере. Сидел в тепле да свитки перебирал… Аделард не успел договорить: некто вдруг возник за спиной и, схватив за шиворот обоих, сердито забормотал в уши: — Чего тащитесь, как черви? Давай, в строй! Лангедокский вздрогнул, вцепился в меч, но расслабился и выдохнул: — Чёрт… На них не напали: поймал д’Арбогаст, и — погнал виконта, чтобы тот снова ехал вторым. Персиво с ним не спорил: молча пристроился к Йохану в хвост. Если горластый здоровяк бережёт тишину — опасность кругом бродит нешуточная. Йохан вовсе не через дебри ехал, а по узкой, извилистой тропке, что почти затерялась в траве и сизых, густеющих сумерках. Очень странная тропка: не то не ездят по ней давно, не то и вовсе, звериная. Ветви деревьев низко висят, приходится пригибаться, чтобы проехать на коне, да и кусты кругом разрослись, цепляют седельные сумки. Шуршание листьев на слабом ветру, пение сверчков, протяжные крики совы-сплюшки — в звуках сумеречного леса чудились виконту рык и поступь адских исчадий. То и дело хватался он то за меч, то за арбалет. Чуть не выстрелил, когда сорвался с ветки филин и скользнул над его головой. Звёзды светили всё ярче, вставала луна. Почти полная, она казалась огромной, заливала окрестности бледным мертвенным светом. У Персиво прескверно было на душе. Перед отъездом на охоту миледи Алана приказала ему следить за охотниками, а после — рассказать ей всё: куда они ездили, что делали, о чём говорили. — Тебя спасёт только правда, милый! — пропела миледи, вцепившись в шею виконта хищной хваткой. — Стоит тебе скрыть хоть одну мелочь, или соврать — твоя крестьянка сгорит, как свеча! — Как свеча, милый! — герцогиня поднесла к его носу свечу и принялась водить по кругу, точно заколдовать решила. — Запомни, я сразу чувствую, если мне врут! Виконт метался между двух огней. Не выполнит приказ миледи — Люсиль примет мучительную гибель. Но стоит ему лишнего сболтнуть, мучительную гибель примет он сам. Виконту повезёт, если Йохан просто прирежет его и не станет месяцами гноить в застенках. Персиво пытался вытряхнуть из головы гнетущие мысли и сосредоточиться на дороге. Он внимательно вглядывался в тропку, смотрел по сторонам, на Йохана впереди… Внезапная догадка будто молнией ударила: он узнал это место. Именно здесь блуждала старая кляча знахаря, когда он увёз Люсиль из Ле-Бли. А вот и злополучная поляна, где напала на них стая волков. И — развилка. Персиво тогда налево свернул и попал в незнакомую деревню. Но Йохан, добравшись до места, где тропка разделилась на две, уверенно направил коня в правую сторону. Охотники молчали. Лангедокский тоже не пикнул. И Персиво не решился раскрывать рот. Вот только страх и беспокойство терзали его почище волков: фон Кам прекрасно знает земли отца, словно бывал в этих лесах не один раз Их обступила зловещая чаща. Не пели здесь больше сверчки — лишь далёкий волчий вой и уханье филина разбивали пугающую тишину. Сырой туман стелился, окутывал, пробирал до костей, будто холод могил. Кроны деревьев смыкались над головой, почти не пропуская лунный свет. Виконт уже не видел, куда едет, под копытом коня треснула ветка. Сизый силуэт охотника впереди остановился. — Из-за балласта факел придётся зажигать, — фон Кам тихо проворчал сам себе, но ушастый Д’Арбогаст услыхал его и проворчал в ответ: — Зачем ты Лангедокского брал? Я понимаю, виконт нам нужен, но этого катара надо было сразу зарубить. — Я — католик, — подал голос Лангедокский. Персиво слышал, как он стучит зубами, чувствовал, как трясётся. Может быть, замёрз, а может из-за раны его колотит лихорадка. — Он католик. И он тоже нам нужен, — кивнул Йохан и протянул руку. — Абсолон, факел давай! Деде без особого желания срубил мечом крепкую ветку да выудил промасленную тряпку из седельной сумы. Скрупулёзно и тщательно обмотал он тряпкой кончик ветки и бросил всё это Йохану. Тот поймал и лишь взглянул на тряпку, как та жутко вспыхнула, рассыпав снопы искр. Из-под капюшона блеснули нечеловеческие глаза, отражая свет огня. — На! — подъехав ближе, фон Кам сунул факел в руки виконта. — Надеюсь, ты понял, что мне некогда кресало искать! Пальцы Персиво сжались на неоструганном древке. Страшно брать в руки адский огонь, но выхода у него нет. Страшно зикнуться о подобном миледи Алане. Страшно становиться предателем. Как бы Персиво ни поступил — он всё равно, предаст. — Куда мы едем? — Персиво с трудом выдавил этот вопрос. Ему ужасно не понравились слова охотника о том, что им для чего-то «нужен». А вдруг, фон Кам уже знает, что Персиво — невольный шпион герцогини? — Мы должны были ехать завтра, — сквозь зубы процедил Йохан. — Но, мосье сенешаль, вы чертовски ободрали куклу, сместили кости и к чертям испортили календарь! Теперь принимайте как должное: из-за вашего сиятельства все остались без сна. — Календарь? — Персиво ничего не понял про «календарь», но на душе стало немного легче: о приказе миледи Йохан пока не пронюхал. — Календарь, — Йохан странно для себя вздохнул и надвинул капюшон плаща на самый нос. — Поехали дальше, некогда торчать на месте!***
Ночные туфли были отброшены в сторону, потому что он не мог больше в них оставаться. Богатые покои казались душной, тесной клеткой, воздух обжигал, а тишина обратилась оглушительным звоном. Он сделал шаг, и босая нога вздулась, покрываясь волдырями. Лопнула кожа, полезли наружу голые кости, но крови ни капли не пролилось. Выросла из кожи чёрная шерсть, а кости обернулись массивным копытом. Он хромал, потому что левое колено уже изогнулось назад, а правое ещё оставалось нормальным. Боль, к которой он не смог привыкнуть за десятилетия, выдавливала крик, но он орал в подушку, дабы никто не узнал, как он страдает. Вся кожа горела и чесалась так, что впору было содрать её к чёрту, голова кружилась, и тело раздувалось, чернело, превращаясь в тушу чудовища. Каждую четвёртую фазу луны он терял человеческий облик. Новая сущность рвалась наружу с мучительной болью, и это было сильнее его. Сильнее до тех пор, пока он не найдёт жертвенную овцу — особую душу, поглотив которую, он сможет жить ещё лет сто. А после ему нужно будет другая овца. Дьявольская ярость захлестнула с головой — размахнувшись, он одним ударом кулака вдребезги разнёс дубовый стол. — Прошу прощения, о великий, — со стороны двери проблеяли срывающимся голосом, и он обернулся резким рывком, отчего копыта высекли искры из каменного пола. — Я… Принесла волосы, — залепетала, кланяясь, глупая старуха, которую давно пора испепелить: бесполезная. — Дай сюда! — он выхватил так, что старуха чуть не лишилась руки. Она отскочила, запрятавшись за дверной косяк, но он схватил ее за шкирку и втащил в покои. А после — захлопнул дверь. — Не смей бросать дверь открытой! — он прорычал, потому что и голос его изменился. Из человеческого сделался подобием львиного рыка. Старуха закивала, роняя глупые слёзы, но ему на них было плевать. Он поднёс остриженную рыжую прядь к свиному рылу, которым обернулся его нос, и принялся жадно втягивать в себя её запах, широко раздувая ноздри и сопя. Не тот запах, не запах овцы. Его опять обманули. Ярость перетекала в безумие — как посмела старая гусыня его обмануть? — Сильвия! — страшный голос эхом заметался под высоким потолком. Кормилица молча шагнула вперёд, кланяясь расхлябанно и неуклюже — из-за больных ног и сутулой спины. — Или лучше называть тебя Клодин? — пробасило чудовище, уставившись на неё в упор. Его глаза горели, как угли, из рыла валил вонючий, сернистый дым. Старуха тряслась, лепетала что-то дрожащими губами. Её лицо менялось — от облика королевской кормилицы Сильвии до обычной мещанки Клодин, бывшей экономки губернатора Дюрана. Лучше бы рогатый демон её убил, когда она спустилась к нему в подвал, чем дал эту вторую жизнь другого человека. Жизнь в постоянном страхе: разоблачения, пыток инквизиции и смерти. Любой — в любом случае, смерть Клодин не будет лёгкой. — Заткнись! — взревел он, разобрав, что несчастная букашка лепечет молитву. По его чёрной лапе с потрескиванием пробежали вспышки и собрались в сияющий шар, который он зажал когтистыми пальцами. — Заткнись, или от тебя останется пепел! Клодин проглотила слово «аминь», так и не закончив молитву, и отпрянула к стене, больно ударившись о неё спиной и лопатками. Чепец с её головы свалился на пол и тонкие седеющие волосы растрепались по плечам. Он приблизился к ней, цокая копытами, поднёс сгусток адского света к самому лицу. Кожу Клодин обдало жаром, волосы зашевелились, вставая дыбом, а запах серы вызывал приступы тошноты. Клодин пыталась отступить, но стена не позволила ей. — Чьи волосы ты мне принесла? — вопросило чудовище, стукнув в стену кулачищем и выбив ошмётки камня. — Миледи Аделин, мессир, — чуть слышно всхлипнула Клодин, глотая слёзы. — Как вы приказывали, мессир. — Глупая гусыня! — взвыло чудовище, сдавило шар, и он с грохотом разлетелся в обжигающие огненные брызги. — Я не чую запаха овцы! И… на них чуждый энергоконтур. Связи изломаны: распределитель… Клодин молчала, не зная, говорить ей, или дальше молчать. Великий гневался, произнося жуткие колдовские слова, и из его пасти искры вылетали, как из костра. Чудовище без труда сделает овцой её саму, если она не угодит. Изжарит на месте, а то и сожрёт заживо, стоит ей только его разозлить. Великий хрипло захрюкал и скользнул назад. Подарил старухе пару лишних дней жизни, и та с облегчением осела на пол. Жар спал, лицо ощутило движение воздуха, но сердце бешено стучало, пульс колотился в висках. — Тайные Стражи хорошо скрыли мою овцу, — прорычало чудовище, расцарапывая когтями камень стены и оставляя глубокие борозды. — Ну, ничего, эти букашки ещё пожалеют! Обо всем пожалеют! Он закрутился по пространству покоев, пиная остатки стола, и дико, утробно рыча. Замерев у окна, Великий взглянул на луну в безоблачном небе. — Времени всё меньше! — выдохнул он вместе с клубами дыма и вытянул черную косматую ручищу перед собой. Такую руку уже не назвать человеческой: густая шерсть на ней походила на волчью, а кисть шириной напоминала лопату. Воздух над его ладонью двинулся, темнея и завихряясь. Клодин невольно отползала к стене, наблюдая за тем, как в руке господина из ниоткуда являются очертания кривого меча. Длинный клинок-барзай¹, пугающе черный, бросал ярко-голубые сполохи, и так же ярко горели на нём непонятнве знаки. — Пора! — рявкнуло чудовище, с грохотом разрубив воздух. — Сегодня я увижу своё первое творение и узнаю, насколько оно совершенно! Жаль, что ты глупа настолько, что не можешь понять, какая это прекрасная идея — выращивать их в крестьянских девках! Тайные Стражи заплатят сполна, когда мой план завершится! Ровно в том месте, где он рубанул, разверзлась пылающая воронка. Синее адское пламя ревело, вихрясь с бешеной скоростью, молнии били из воронки в стены и пол, но ничего не разрушили. Ужас приковал Клодин к месту, но господин лишь осмеял жалкую человеческую трусость. — Сиди на месте, букашка, или тебя разорвет на куски! — хрюкнул он, довольный своим превосходством над людьми, и шагнул в ревущее адское пламя. Воронка захлопнулась с грохотом, жаркий воздух обдал плотной волной и мгновение придавил Клодин к стене. Ей показалось, что она задыхается, но всё исчезло. Клодин грузно повалилась на пол и поначалу не могла встать. Воздух в покоях сделался таким же сырым и влажным, как всегда, тишина опустилась мёртвая — слышно было, как в конце коридора всхрапнул спящий стражник. Никто не услышал ни рёва и топота Великого, ни плача Клодин. — Господи, упаси мою душу, — прошептала она, с трудом садясь на полу, хотя и знала, что больше не имеет права молиться. Раньше Клодин не знала горя, выполняя обязанности экономки в доме мосье Дюрана. Обычная набожная мещанка, она аккуратно исполняла обязанности по дому хозяина и каждое воскресенье ходила на исповедь. До тех пор, пока жадный губернатор не продал душу дьяволу, а заодно со своей душой — и душу Клодин. Чужое лицо, чужое имя — поначалу Клодин не ощущала бремени, тем более, что красота никогда не была её добродетелью. Кривая, носатая и сильно пожилая экономка приняла миловидный облик королевской кормилицы даже с радостью. Пока не явились воспоминания настоящей Сильвии, из-за которых Клодин не могла спать. Почти каждую ночь, оказываясь в постели, впадала она в душное забытье, в котором как наяву поступали картины чужой жизни. Порой Клодин не могла отличить их от собственных, и это сводило с ума. Клодин на коленях пыталась вымолить у Великого освобождение от кошмаров. Но тот лишь смеялся с кабаньим хрюканьем, кривил рожу в ухмылке и говорил, что так ей легче будет войти в образ королевской кормилицы и не облажаться перед миледи Аланой. — А если будешь мне здесь ныть — я заменю твою бесполезную память воспоминаниями мадам кормилицы, понятно? — прорычало чудище, обдавая зловонием и дымом, и тогда Клодин поняла, что её душе путь в рай закрыт. Миледи Алану обмануть нетрудно, она занята собственной выгодой. А вот, маркиза. Несмотря на юные годы, она очень умна и, похоже, что-то подозревает, раз в один день отказалась от молока, которое пила с рождения. Сколько раз уж Клодин хотела пробраться к епископу и раскаяться, но страх сжирал с потрохами… Епископ просто-напросто объявит её ведьмой и с гордостью сожжёт на площади. Остаётся только один выход: разболтать о человеческой личности Зверя виконту Персиво, а после — молчать и следовать, надеяться на чудо. На то, что дьявола одолеет другой дьявол. Клодин тяжело поднялась на ноги, которые снова начинали болеть. Несмотря на новое тело, недуг возвращался: за то, что миледи маркиза не оказалась овцой, Великий карает Клодин. Шаркая, спотыкаясь, Клодин потянулась к двери, захватив с собой одну из многочисленных свечей, освещавших покои жуткого господина. Ей нужно навестить миледи Аделин перед сном и уговорить её пить молоко, иначе миледи герцогиня пригрозила выпороть незадачливую кормилицу прилюдно. Отворив дверь, Клодин выбралась в коридор. Свеча почти не разгоняла мрак, Клодин видела только то, что было у неё под ногами. Рука спящего стражника — она осторожно переступила её. Страх и тревога не покидали Клодин: Великий ревел, а она сама — плакала навзрыд, но этот рыцарь не проснулся. Другой рыцарь, торчавший в конце коридора, поклонился королевской кормилице, тщательно соблюдая устав. Дьявольский рык Зверя мог бы всполошить весь замок, но никто не слышал его.***
В этот час миледи Аделин должна была молиться, но вовсе не молитвы занимали её помыслы. Память маркизы возвратилась, и от этого она не находила себе места. Металась в покоях и нигде не могла усидеть: ни на мягкой перине в будуаре, ни на жёсткой лавке, ни на полу, укрытом медвежьей шкурой. Миледи зажмуривалась до боли и цветных кругов, закрывала глаза руками, но дьявольские видения кружили перед ней, заставляя оживать гобелены, что украшали стены её покоев. Будто живые, рыскали искусно вышитые чудища, сновали диковинные птицы, посеревшие от времени ангелы с укором склонили головы. Воины бежали в атаку, наполняя пространство вокруг себя гулом и грохотом. Падали звёзды, которые столкнул с немного потёртого неба зубастый левиафан. Прекрасная дама на белом коне глядела в упор, несмотря на то, что её глаза плотно скрывала повязка. А рыцарь, что подавал ей руку, злобно хватался за меч. В детстве маркиза постоянно сочиняла о них сказки перед сном, но сейчас спряталась, уткнувшись в подушку лицом. Злые звенящие голоса не отставали, налетали бешеным роем, что-то бубнили, бурчали, кричали на непонятных языках. Впору самой было закричать, чтобы заглушить и разогнать их все, иначе рассудок покинет маркизу. Подушка показалась раскаленной, и маркиза, выпрыгнув из будуара, подбежала к открытому окну. Высунувшись, она жадно вдохнула ночной воздух, но и он не показался ей свежим, а напротив, горячим и душным. Миледи Аделин даже раскашлялась, отшатнувшись от окна и, схватив черпак, лихорадочно зачерпнула воды. Припав к черпаку, маркиза принялась пить. Не пить даже, а жадно хлебать, позабыв о приличиях. Вода проливалась, и ночная чемиза миледи намокла, но она этого даже не замечала. Не прохладная вода, а едкая и жгучая, как снадобье, которым поил её брат Доминик в час недуга. В детстве миледи Аделин истязала тряска святого Витта, но хитроумный монах смог её исцелить — вот таким противным снадобьем, которое нужно было пить на рассвете и на закате каждый день. Маркиза сделала последний глоток, и толика воды обожгла ей нутро. Рука дрогнула, черпак выпал на стол с глухим стуком, но маркиза едва не оглохла. Все чувства страшно обострились: зрение, слух… Маркиза без труда различила мелкого паучка в дальнем темном углу. По телу бежала дрожь и разливалось тепло, переходящее в душный жар. Она — не человек, и Йохан видел её сущность с самого начала, с раннего детства. И, кроме богословия, обучал… колдовству? Йохан называл это «распределением энергоконтура», но любой священник взвыл бы о колдовстве, увидь он, как миледи удерживает в воздухе платок без помощи рук. Эти занятия давались ей куда труднее латыни и псалмов, всякий раз маркиза падала без сил, подержав невесомый платок всего ничего. Миледи плакала от боли в голове и тошноты, сжималась в комочек на полу, и её начинало трясти. Но являлся брат Доминик и насильно вливал в рот жгучее снадобье. Сквозь звон в ушах, маркиза слышала, как монах говорит с Йоханом. Что-то на латыни, чего память отказалась ей возвращать. Опустошив черпак в очередной раз, маркиза нервно отбросила его на стол и выхватила платок из рукава чемизы. Её так и подмывало попробовать снова. Словно некая тёмная сила вселилась, затмевая разум и толкая на то, что разрушает тело и душу. Миледи пристально вгляделась в платок, положив руки по обе стороны от него. В детстве Йохан становился позади Аделин, касался пальцами тыльной стороны её ладоней. И тогда платок поднимался и зависал над столешницей. Маркиза медленно и глубоко вздохнула, пытаясь вновь пробудить в себе это чувство: сначала мелкое покалывание в кончиках пальцев, а затем… Внезапно ей будто отвесили подзатыльник, и маркиза в испуге смахнула на пол дьявольский платок. — Отче наш, — начала Аделин, разыскивая глазами икону на стене. Но взгляд предательски зацепился за слепую даму и рыцаря. На рыцаре невероятный доспех и шлем, украшенном узкими крыльями. Это вовсе не кольчуга, и не бригантина, как могло показаться вначале. Одеяние рыцаря больше всего походило на крупные ромбовидные чешуи, пальцы на его руках оказались острыми, как когти зверя. А из-под красной котты дамы глядел такой же доспех. Всего один раз Йохан рассказал маркизе сказку вместо нудных псалмов и библейских притч. Он принёс с собой очень странную вещь: длинный шест с маленькой чашечкой, в которой вспыхнул неподвижный белый огонёк. Миледи тогда прижалась к стене, но Йохан снисходительно улыбнулся и воткнул острый кончик шеста прямо в стол. След от него до сих пор остался — Аделин всегда прикрывала салфеткой почти незаметную прореху, испортившую резьбу столешницы. Холодный огонёк ничего не освещал, не дрожал, как свечи дрожат, и пугал. Миледи помнила до мелочей, как Йохан протянул над ним руку и разжал пальцы, отпустив прозрачный камень причудливой огранки. Камень так и остался висеть в пустоте, медленно крутясь вокруг себя, и адский огонёк заиграл на нём невероятными вспышками. Тогда звери и спрыгнули с гобелена прямо на пол, птицы взвились к потолку, а воины затеяли битву с чудовищами. Аделин вскрикнула от страха, когда зубастая тварь выскочила перед ней, однако та не смогла её коснуться. Прошла насквозь бестелесным призраком и растворилась в дальнем углу. Йохан усадил маркизу к себе на колени… — Вы нарушили «Дисциплина клерикалис», — это первое, что пришло тогда ей на ум, но Йохан приложил палец к губам, удержав Аделин на месте. — Обещаю, что расскажу вам очень интересную сказку, миледи, — шепнул он ей на ухо, убрав прядь волос, непослушно выбившуюся из причёски. — О том, что вышито на вашем гобелене. Маркиза хотела что-то сказать, но затихла и замерла: целый рой странных крылатых созданий промчался мимо неё и рассыпался в мелкие искры… Йохан тихо рассказывал о том, как десятки лет назад святейший Бенедикт повёл Тайную Стражу на битву с исчадьми Зверя. Дама на белом коне — Святая Малена, Плеть Иисуса — покровительница Стражей и защитница рода человеческого. А мессир, что подаёт ей руку — Белый рыцарь, воин Господа, истребляющий нечисть святым распятием. Белый рыцарь погиб в схватке со Зверем. А Святая Малена после победы над чудищами отреклась от мира и затворилась в аббатстве Рен Ле Шато. Аделин не замечала, как пинает платок, вспоминая колдовской театр мистерий. Больше Йохан никогда ничего подобного ей не показывал, и миледи боялась просить. Не смела спрашивать о странном огоньке, а терпеливо повторяла псалмы в надежде на то, что Йохан расскажет ей ещё одну сказку. Выдохнув, миледи Аделин отерла пот со лба и опять зачерпнула воды. Этой ночью она не сможет заснуть. — Отче наш, — шепотом повторила маркиза, решив, всё же, сотворить молитву, дабы Сатана не пожрал её душу. Неожиданно кто-то поскребся в дверь, заставив миледи Аделин обернуться. Маркиза сама плотно закрыла её перед вечерней молитвой, задвинула крепкий засов. Незваный гость не мог войти, если она сама не вздумает впустить его. Но кто же это мог быть? Кормилица пришла проверить её усердие в молитве? — Сильвия? — маркиза попыталась быть строгой госпожой, но голос предательски дрожал. — Это я, Аделин! — из-за двери долетел глухой полушепот, и Аделин пришла в ужас, поняв, чей это голос. Среди ночи к ней пожаловал кузен. И тихо топтался, сопя, и поскребвал по дубовым доскам двери, как в детстве, когда боялся спать один. Тогда Людовик пробирался к ней в покои, и маркиза пересказывала ему сказку Йохана, творя неуклюжие тени с помощью собственных пальцев и обычной свечи. — Впусти же меня, Аделин! — нетерпеливо проворчал Людовик и в который раз поскребся — уже немного громче. — Я знаю, что ты стоишь под дверью! Голос кузена показался маркизе беспокойным и даже испуганным. Миледи Аделин быстро сдвинула засов, позволяя ему войти. Людовик неловко ввалился, споткнулся о порог, и поднял глаза, протянув миледи что-то мелкое, что держал в кулаке. Всполошенный, растрёпанный — нет, перед Аделин был не король, а снова её маленький неловкий кузен, которого приходилось спасать от ночных кошмаров. — Ты должна посмотреть, Аделин, — шепнул Людовик и положил на ладонь миледи то, что держал. Миледи непроизвольно сжала это, и пальцы ощутили острые грани. Алмаз — грани сверкнули даже в тусклом свете свечи, стоило Аделин взглянуть на вещицу кузена. — Где ты это взял? — изумилась миледи. Она не была уверена, но кажется, у Йохана был такой же. — Нашёл, — Людовик странно отмахнулся, будто соврал и, юркнув к столу, схватил с него подсвечник. Огонёк дрогнул, сделав все тени бесноватыми. — Поднеси его к свече, — шептал Людовик, схватив Аделин за запястье и направив руку с камнем к огоньку. Аделин держала алмаз двумя пальцами, и упустила его, когда он, отразив свет свечи, больно обжёг её кожу. Над свечой камень дьявольски завис и двинулся, медленно кружась. Тени заплясали на стенах, играя жуткий театр, но совсем не тот, который показывал Йохан. Людовик поставил подсвечник на пол, а сам, пятясь, подкрался к будуару маркизы и влез в него, опасливо выглянул из-за полога. Аделин и не заметила, как оказалась рядом с кузеном и закуталась покрывалом по самый нос. Беззвучно шептала она молитвы и слышала, как-то же самое шепчет Людовик. Тени росли, или разлетались в клочья, складывались в образы — слишком тусклые и размытые, точно им не хватало света. Неясные подвижные пятна, но в них можно было признать мчащую карету, запряженную тройкой лошадей. Карета сорвалась со стены и рванула к будуару, но пронеслась мимо, а за ней метнулись зловещие резкие тени. — Колдовство, — шепнул юный король, решив для себя, что пойдёт к епископу со странной вещицей. Он не сказал кузине, где взял этот алмаз, опасаясь испугать её, но его святейшество должен знать. На подножке кареты виделся воин, бьющий резкие тени мечом. Тени падали, рассыпались и снова взмывали, налетая на карету и временами сливались с ней в одно пятно. Но вскоре карета растаяла, и тени пропали. Вместо этого выросла какая-то низкая изба — прямо напротив двери. Миледи Аделин взгляд не могла оторвать от неказистых силуэтов, что скользнули к колдовской избе, и тут же заметила: дверь приоткрыта. Алмаз настолько занял её и кузена, что оба напрочь забыли про дверь. Из коридора кто-нибудь мог заметить вспышки и сполохи, рождаемые алмазом. Миледи Аделин испугалась и, выскочив из будуара, дунула на свечу. Огонёк погас, поплыл едкий дымок, и алмаз с тихим стуком упал на пол. Покои погрузились во тьму, но в ней отступил страх: успокоились тени и исчезли дьявольские видения. Лишь мирный свет луны проникал в открытое окно. — Дверь открыта, Людовик, — объяснила маркиза застывшему в недоумении кузену. — Я пойду к епископу, — твёрдо заявил юный король, заставив себя схватить алмаз. Камень оказался холодным, точно дохнула на него сама смерть. Жутко, но Людовик не показал страх. Он — король, и должен защищать народ и призывать на помощь церковь и господа. — Нет, — Аделин положила руки на плечи кузена. — Его святейшество может отлучить вас от церкви. Вас изгонят из Парижа, и трон займёт мосье Ванс. Ещё до турнира миледи Аделин собиралась сказать матушке, что не станет выходить за виконта, даже если он победит. Но матушка в покоях оказалась не одна: отвратительный мосье сенешаль требовал от матушки её руки, а ещё — говорил о купцах и престоле. — Мосье Ванс в сговоре с купцами, — добавила Аделин, дабы кузен одумался и скрыл алмаз. С купцами. «Воздать народу по потребностям», — мелькнули в голове короля слова мессира Стража. А что, если верным будет удовлетворить прошение мосье распорядителя Гранье? Но мосье Ванс, право, зарвался — пора уличить его в заговоре и отправить на плаху. Вместе с миледи Аланой. — Хорошо, — согласился Людовик, запрятав алмаз к себе в кошель. Кузина права: погрязший в догматах епископ им не поможет, а наоборот, всё испортит. Завтра его величество отправится с проклятым камнем в часовню и спросит мессира Стража о нём. И вдобавок — о мессире охотнике, который ему эту вещь подарил. Дверь всё оставалась приоткрытой, и никто не заметил, как мелькнул за ней зловещий силуэт.***
Персиво удивился, когда охотники вдруг застряли посреди широкой поляны, окружённый дикими зарослями да буреломом. Луна в безоблачном небе ярко светила, и виконт без труда разчил кривую корягу, что выступала из высокой травы. Похоже на здоровенный пень, который выкорчевали и зачем-то бросили сюда. — Прячь коней! — угрюмо буркнул фон Кам, бесшумно спрыгнув с седла. Он проворно потащил своего жеребца в сторону косматых кустов, и за ним д’Арбогаст с Деде потянулись. — Спятил, — фыркнул над ухом виконта Аделард. — Слазь, — огрызнулся Персиво и пихнул его локтем. Не хотелось ему ссориться с охотником в дебрях, кишащих непонятно чем. Каждый шорох пугал его до чёртиков, а далёкий вой и подавно. Промокший до нитки катар трясся, растирая плечи ладонями, да и сам виконт замёрз. И, мало этого, шевелился с трудом, ныли у него все кости. Неужели, этот Йохан — и вправду, ведьмак? Неужели, все устрашающие байки охотников — правда? Конь упёрся, дёргая башкой, стоило виконту потянуть его за поводья. От холода и страха Персиво крепко ругнул животину, на что та зло фыркнула, стукнув копытом в землю. — Щенок! — прошипел над ухом Деде и, выхватив поводья у виконта, быстро увел коня прочь. И как только получилось у него? Персиво вздрогнул от неожиданности и выцарапал меч, когда фон Кам сдернул с него мокрый плащ. Охотник лишь взглянул исподлобья и сунул виконту в руки что-то светлое. Персиво развернул и уставился на Йохана с изумлением: тот всучил ему какую-то необъятных размеров рясу. И почему-то белую, когда охотники сами велели маскироваться в темноте. — Напяливай! — приказал охотник свирепо и мрачно. — И не ной мне — зарублю! Виконт послушался — хотел вернуться домой живым. И зачем Йохану меч, когда он может просто изжарить заживо? А может быть, и сожрать потом… — Или изжарю — так даже проще! — фон Кам плюнул в траву, и Персиво испугался: слишком уж он злобный, будто бы… боится? Д’Арбогаст и Деде высились в стороне и молчали, пока Персиво неуклюже натаскивал рясу поверх кольчуги. Поднимать руки оказалось больно, да ещё и голова неприятно отзывалась на каждое движение. Рясу можно было бы с успехом на борова натянуть, на плечах Персиво она повисла бесформенным мешком. Йохан бросил на него быстрый взгляд и, кивнув, натащил капюшон виконту на самый нос. Персиво это покорно стерпел, хотя на языке навязчиво вертелись вопросы. Для чего всё это? И как он будет в такой хламиде… охотиться? Или зачем они вообще сюда приехали? — Он похож на мешок муки, навяжи ему пояс! — с сердитой хрипотцой выдал Д’Арбогаст, и виконта почти сразу перетянули верёвкой поперек туловища. — Сойдёт! — Йохан небрежно отмахнулся, но тут же замер, уставившись куда-то в темноту. Персиво слышал невдалеке треск, будто бы там кто-то ступает, ломая сучья неуклюжими ногами. Треск приближался, и, кажется, этот «кто-то» там не один. Охотники живо скользнули во мрак и точно растворились, Персиво же присел за корягой, привалился спиной к шершавым остаткам коры, ощутив противный запах сырой земли и червей. Страх вцепился, заставляя разыскивать меч в складках дурацкого одеяния. Молитвы вперемешку с бранью рвались из горла — Персиво уже успел представить чудище, которое… Человеческие голоса заставили виконта замереть. Там, за кустами, чудовищ нет — к поляне тащатся какие-то люди и глухо, гнусаво ворчат. Персиво попытался расслышать разговор, но говоривший шепелявил, точно у него не хватало зубов, а второй что-то пыхтел и булькал ломающимся голосом. Очень-очень знакомым голосом. Персиво слышал его, буквально, на днях, но больная голова не желала вспоминать, чей именно это голос. Виконт проглотил слово «чёрт», опасаясь лишний раз зашуметь… И понял: незнакомцы вышли на поляну и оставились, судя по разговору и шагам, прямо возле его коряги. Один даже о неё, кажется, опёрся и ёрзает. Если ему приспичит обойти корягу — он заметит Персиво. Чёртова хламида — белая тряпка выдаст его с головой, а внезапно и тихо вытащить из-под неё меч виконт не сможет. — Молись! — шепелявый изрыгнул всего одно слово, и оба замолкли, только топтались да сопели, словно бы чего-то ожидая. Ни один ни слова не проронил — Персиво слышал лишь звуки ночного леса да свирепое сопение. Которое оборвалось, превратившись в жалобный скулёж. — Виконт, выползай! — звуки леса заглушил рёв фон Кама, и Персиво понял: охотники схватили этих людей. Вылезая, виконт зацепился хламидой за сук и чуть не повалился около двоих типов, что лежали, уткнувшись носами в траву. Одного из них Д’Арбогаст придавил грубым сапогом, а на второго наступил Деде. В свете луны хорошо различались их лохмотья — похожи на короткие, обтрёпанные чемизы крестьян. У одного из них была сума — фон Кам стащил её с принялся рыться, вытряхивая некие пожитки прямо на землю. — Поднять! — сухо приказал он, отшвырнув суму, где не нашёл ничего полезного для себя. Герцог свирепо схватил своего оборванца за шиворот и водворил на ноги рывком. Деде же дотронулся до грязного крестьянина, не скрывая брезгливости. Персиво опешил, увидав, наконец, их лица. В ручищах Д’Арбогаста корчился битый Этьен, а Деде отбросил к коряге Икара. Племянник знахаря — вот, кому принадлежал ломающийся голос! — Он собрался продать овцу! — непонятно для виконта заключил Йохан и тут же взмахнул мечом. Срубленная башка Этьена хлопнулась у ног виконта, а тот едва не отскочил. На грубом лице крестьянина навсегда застыл ужас, широко раскрытые глаза слепо вытаращились на луну. — Свиная туша! — рыкнул Д’Арбогаст, выкинув тело. — Переодевайся, Лангедокский! — повелел Йохан, тронув убитого носком сапога. Аделард ни слова не проронил — подобрался к обмякшему телу крысой и закопался, стаскивая с него нищую одёжу. — Я ничего не знаю, это было дядюшкино дело, — плаксиво заныл Икар, скукожившись под вывернутыми из земли корнями пня. — Я только… Йохан занёс меч, решив и его тоже прикончить, но мальчишка исступленно кинулся ему в ноги. Прижавшись, он принялся целовать обляпанные грязищей сапоги, однако охотник пнул его, как собаку. — Если от тебя не будет пользы — считай себя убитым! — пригрозил Йохан, специально став так, что его сапог оказался перед носом мальчишки. Персиво то на Икара глазел, то на Лангедокского, как тот проворно сменил промокшие одежды на лохмотья Этьена. Ничего, что драные, адски смердят и не подходят по размеру — зато сухие. Икар же хлюпал носом и, заикаясь, лепетал какую-то околесицу: — Дядюшка Серж за ними смотрел, а я помогал ему… Но потом он вдруг отослал меня в соседнюю деревню, к бабке… — Вдруг? — взвился Йохан, и над растрёпанный головой Икара свистнул меч. — Нет, нет, мессир, я вспомнил, — захныкал мальчишка, припав к земле, дабы его не задело. — Я случайно, Богом клянусь, случайно подглядел за мосье Дюраном. Мосье были во хмелю, и я увидел, как они надругались над Женевьевой… Йохан топтался, нервно поглядывая на луну, хмыкал и кашлял в кулак. Икар лепетал о Женевьеве — о той самой, чьё кошмарно растерзанное тело знахарь пытался выдать за жертву вервольфа. Он заикался, давился словами и замолкал, сглатывая слюну. Йохан даже со злости кольнул его мечом, когда Икар в который раз заткнулся на полуслове. Однако перепуганный в усмерть мальчишка больше ничего не сказал, а уткнулся лицом в колени и тихо заплакал. — Чёрт! Времени мало! — рявкнул Йохан, злобно загнав меч в ножны. — Оставлю тебя в живых, но с одним условием!***
С давних времён это место окутано недоброй славой «колдовского» и «гиблого». Люди прозвали «Лысым» большой пологий холм — за редкие, скрюченные деревья, что покрывали его склоны. Каждую ночь здесь собирается нечисть неосторожным путникам на беду, а ведьмы ищут деревья, способные усилить их тёмные чары… Тишину лунной ночи разорвал грохот и рёв. Поляна на вершине холма и гигантский дуб посередине её озарились вспышками синего пламени. Завихрился воздух, быстро разогреваясь, собрался в яркую воронку, в центре которой возникла чёрная точка. Она росла, приближалась и обретала черты грузного рогатого существа. Он прокалывал пространство и время, мчался быстрее солнечных лучей, преодолевая один вложенный мир за другим, обращая в плазму всё, чего случайно коснулся. Волны энергии жгли не хуже адского огня, но его кожа давно сделалась крепче стали, а энергоконтур уплотненился настолько, что мог отразить любую волну. Он стал другим, изменился до неузнаваемости, полностью потеряв человеческий облик. Потеряв настоящее имя, лишившись сущности, жизни и навсегда утратив путь в рай. Теперь его называли «Великим» и «Зверем», и человеком он становился по случаю, натягивал маски и менял имена, дабы снова не быть узнанным Тайными Стражами. Он мог существовать тысячелетиями в этом мире, населённом суеверными глупцами. Стоило лишь надеть ещё одну маску — того, что местное дурачьё называет «демон». Но даже теперь Тайные Стражи плотно уселись на хвост. Они скрыли залог его жизни, существо с уникальным энергоконтуром, который он должен поглотить ради существования. Однако он нашёл способ избавиться от Тайных Стражей — их непобедимость всего лишь, миф. Пространство искривилось, сжалось время — открылся портал, и он сделал шаг. Крепкие копыта упёрлись в землю, и занялась вокруг них лесная трава. С шипением высыхала роса, а лягушки на близком болоте умолкли. Мёртвая тишь воцарилась вокруг, но жалобные, плаксивые голоса прогнали её. Протяжное пение, переходящее в плач, или тихий вой, летело со всех сторон, из-за деревьев выплывали эфемерные серые силуэты. Зверь брезгливо дёрнул рылом, издав ненавистное ему самому хрюканье. Кособокие, уродливые и хромые, они ковыляли с тоской на посеревших рожах, не похожих более на человеческие лица. Разевали голодные рты, издавая жалкий скулёж. Презренные букашки, черви — каждый из них раньше был человеком: никчёмным, бесполезным, никому ненужным человеком. Глупые самоубийцы, бездельники, воры и пьяницы когда-то шагнули за грань, но их унесло во вложенные миры. Таскало по задворкам вселенной, быть может, годами, а после — выплюнуло обратно, на Землю. Одни обязаны днями скрываться в мутной воде, от других остались почти одни кости, а третьи — наполовину зверьё. Люди называют их «нечисть», своей жизни у них больше нет, и как же мерзко они пресмыкаются, пытаясь урвать толику чужой! — Да-ай, дай, о, Великий! — прошипело отродье, отдалённо похожее на тощую женщину со спутанными зелёными патлами, и легло на землю, подползая поближе. Сущность дрожала, шипела, а её рожу пересёк глубокий грубый шрам. За ней двигались и другие — тоже ползли, унижаясь ради возможности пить чужой энергоконтур. Гадкие отродья неплохо бы истребить — Великий уже занёс лапищу, собираясь разом испепелить всю вредную нечисть. Но глухое ржание лошади его отвлекло. — Да-ай, — прошипела тварь со шрамом и припала к его копыту, пытаясь свернуться клубком, как гадюка. Великий со злости наподдал ей, и тварь, мерзко взвизгнув, отлетела в куст. Остальные замерли, боязливо поскуливая, но не расползлись, надеясь на милость Великого. Но ему было на них наплевать. Огненный взор Зверя обратился к лесной тропе, посреди которой робко застрял гнедой жеребец. Всадник скукожился, кутаясь в плащ, закрыл лицо капюшоном. Он пытался пришпорить коня, однако жеребец ни шагу не сделал вперёд. Наоборот, норовил попятиться и ускакать. Если этот червь сию секунду не приползёт — Великий заставит серых тварей за ноги его притащить. Наконец, человек спрыгнул с седла, и конь сейчас же умчался прочь да сгинул в лесу. Зверь изумился тому, что эта букашка явилась — никчёмные трусы, обычно, не вылезают из дыр. Медленно-медленно человек ковылял по колено в траве — путался, спотыкался, но так и не оглянулся назад. Его взгляд устремился на носки сапог — боится смотреть, и правильно делает. Трусливый мелкий червь — пройдя шагов пятнадцать, он улёгся и пополз на брюхе. Сущности шипели, извивались и тянули руки в диком желании пожрать человека. Живое и тёплое приводило их в экстаз — но лишь до тех пор, пока не закончится мясо. — Ну же, мямли! — злобно плюнул Великий, скосив на человека недовольные глаза. Тот молчал, зарывшись лицом в траву, схватив пальцами гибкие стебли. Зверь чувствовал страх, что его разъедал. Душа человека уже готова к тому, чтобы быть поглощённой. — Верни моего сына, — задыхаясь, прошептал человек и, наконец-то поднял лицо, опухшее от слёз. Морщины и седина в растрёпанных волосах выдавали возраст, фингал — то, что маркиз де Амьен недавно подрался в трактире, как гнусный пьяница. — Верни мне Жан-Пьера! — голос маркиза стал чуть-чуть твёрже. Он и сейчас был пьян — да кто вообще трезвым сунутся в глушь, на встречу с рогатым чудовищем? — Что-то я не заметил за тобой особой любви к отпрыску, когда ты мне его продавал! — Зверь напомнил маркизу о грехе уничтожающе-ехидно, отчего тот весь затрясся, глотая слёзы и сопли. Быть демоном очень приятно. Приятно толкать людей на грех и покупать невинные души за золото. Видеть, как людишки трясутся и сходят на сопли от звона дармовых монет! И как они мучаются, уразумев суть греха и неизбежность ада. Старину Амьена сейчас хватит удар — так загоревал об отпрыске, хотя каких-то пару лет назад считал его лишним ртом в разорившейся семье. — Я… Я отдал долги, — блеял маркиз, пьяно пошатываясь на коленях. — У меня завелись деньги! Сколько ты хочешь? Сколько? Амьен взвыл нечеловеческим голосом, вскочил, но споткнулся, повалился под ноги Великого. Чудовище отвесило пьянице несильного пинка и зашлось громовитым хохотом, спугивая с близких деревьев десятки птиц. Они взмывали, свистя крыльями, пронзительно вопили и роняли перья, а некоторые — падали замертво. Зверь схватился за отвисшее пузо и грузно бухнулся на широченный пень, навалился спинищей на ствол уцелевшего дуба. Птицы метались вокруг, натыкались спросонья на кривые стволы «заколдованных» деревьев. Зверь громко щёлкнул пальцами, и все они застыли, умолкли, зависли в воздухе с клювами, разинутыми в безмолвном крике. Над холмом снова воцарилась тишь, но Великий нарушил её, изрёк: — Сожрать! Хозяин позволил, и вся нечисть разом рванула к маркизу Амьену. Тот взвился на ноги и помчался наобум, срывая голос страшными воплями. С неба градом падали мёртвые птицы, устилая траву сплошным ковром перьев и… голых скелетов. Скелеты обращались в прах и исчезали, впитываясь в землю. Время — как же сладко, когда оно покорилось! Чудовище хохотало, запрокинув башку, но внезапно заткнулось и уставилось в одну точку, часто моргая свинячьими глазками. Ноздрей Великого коснулся аромат. Опьяняющий, сводящий с ума аромат души, которая позволит ему остаться в этом мире. И она рядом, хоть её запах и размыт да смешан с гадким смрадом лишних людей. — Они нашли мою овцу! — взревел Зверь и вскочил с пня, подался вперёд. Между деревьями мелькнул огонь факела — люди уже здесь, взобрались на холм. Близость жертвенной овцы окончательно затмила разум, и Зверь бросился к ним, ломая уродливые стволы и кусты. — Овцу, овцу! — зашипели серые твари, бросив старика Амьена на дереве, куда тот вскарабкался, спасаясь от них. Они потянулись за хозяином — что им один человек, когда, поглотив овцу, Великий обретёт неисчерпаемый энергоконтур? Пыхтя, дымя ноздрями, Зверь сокрушил какой-то гнилой ствол и вырвался на прогалину. Он застрял, взирая на три силуэта, которые тоже замерли, завидев его чудовищный облик. Зверь медленно втянул рылом воздух. Двое — обычные люди: мальчишка с факелом — знахарь, а второй — и вовсе паршивый смердящий крестьянин. Но в его грязных лапах дрожала бесценная овца. Она попятилась, путаясь в белых одеждах, но крестьянин грубо схватил её под руку. Зверь чувствовал их страх — все трое в ужасе перед ним, но людей он не тронет, они получат лучшую награду — жизнь. Крестьянин лёг на землю и пригнул за собой мальчишку. Оба спрятали лица в траву, и только овца стояла, пошатываясь и мелко отступая назад. — Мы нашли жертвенную овцу, о Великий, — заикаясь, выдавил крестьянин. — Нашли, — шепнул мальчишка, ёрзая и давясь икотой. — Прочь! — рявкнул Зверь, топнув копытом, и вмиг оказался возле овцы, заграбастал её в предвкушении дьявольского пира. Сущности собрались в круг, дабы урвать остатки, их рожи перекосились в отвратительной подхалимской мольбе. Овца дрожала, вспыхивая волнами страха. Зверь же ими жадно питался, впитывал ужас, умножая в себе силы. Рыкнув, он смахнул с головы жертвы белый капюшон. Аромат овцы тут же перекрыл человеческий дух, а вместо прекрасного лика явилось помятое лицо виконта Персиво. — Что это такое?! — со злобным рыком Зверь отшатнулся, а твари запищали дикими кошками, готовые наброситься и разорвать бесполезного человека в клочья. Персиво вскинул арбалет и обеими руками нажал тугой спуск, с громким треском высаживая стрелы. Подстреленные, твари шипели и падали наземь, обращаясь в лужи грязи. Виконт палил почти наугад, во мраке улепетывая к зарослям. Ноги путались в проклятой хламиде, Персиво пинал её, но все равно, оказался нерасторопным. Одна сущность накрепко вцепилась в ногу, повалила его и напрыгнула сверху, разинув чёрную пасть. Гнилые зубы уже коснулись горла, но мерзкую башку насквозь пронзила стрела. Опомнившись, Персиво спихнул с себя вонючую тушу и увидал Аделарда с арбалетом в руках. — Да беги же ты отсюда! — Лангедокский вцепился запястье Персиво, поднимая того на ноги. Вскочив, виконт сейчас же стащил через голову неудобную хламиду и с бранью отшвырнул подальше. — Скорее! — Аделард нервно подался к нему и схватил за воротник, утаскивая за собой. — Шевели ногами, чёрт с тобой! Лангедокский стремился вниз, по пологому склону, перескакивал через упавшие деревья, врезался прямо в колючие кусты и несся дальше, не замечая царапин. Персиво поспевал за ним, шипастые ветви хлестали его по щекам, а под ноги попадалась какая-то дрянь. Персиво спотыкался, но господь хранил его от падения. Вспугнутая живность выскакивала — Персиво пинал её иногда. Слух его ловил свист стрел, лязг, крики и противное сытое хрюканье, а душа сжималась от ужаса. Внезапно тяжёлое тёмное тело рухнуло перед носом Персиво, и под ним задрожала земля. Свиномордое чудище распахнуло пасть, выдохнув столб дыма, огласило окрестности львиным рычанием. Лангедокский оказался в его лапах — Зверь за шкирку оторвал его от земли и приготовился жрать. Стрела с хлюпаньем врезалась в чёрную ручищу, причинив жуткую боль, от которой чудовище взвыло. Шкура вокруг святого серебра вздулась волдырями и начала отваливаться, шипя и дымясь. Воя, Зверь отшвырнул Аделарда в яму, и тот покатился на дно по осыпающимся камням. Персиво прыгнул за ним, заскользил на ногах, однако вскоре ему пришлось упасть и закрыть голову руками. Град стрел сорвался на рычащего демона, и он завертелся, уклоняясь и с чавканьем вырвая те стрелы, что пробивали его шкуру. Охотники выпрыгнули из ближних кустов и стремительно окружали Зверя с трёх сторон. Каждый из них стрелял, двое грозили мечами, а в руке третьего сверкал опасный топор. Опасный для зайцев — Зверь уже наметил того, чей разум слаб. И щёлкнул пальцами. Реальность застыла, исчез ветер, зависла в небе серая сова. Временной промежуток сжался в ноль — для него самого и для рыжего здоровяка, который махал топором. — Ты знаешь, кто заставил тебя утратить человеческий облик! — самодовольно прохрюкал Зверь, порождая в памяти человека полузабытые картинки из прошлого. Хрюканье отдалось в голове Жерара Д’Арбогаста похоронным звоном. Замерев, он выронил и арбалет, и топор. Он ещё не герцог и не охотник, а юный, неловкий и достаточно глупый неофит. Не пристрелил вервольфа, струсил, и зубы сомкнулись на его шее. Йохан мог бы его исцелить, но вместо этого — поил богомерзкой дрянью и превратил в полумонстра. — Дай волю своей ненависти! — зарычало чудовище, обретя власть над волей Жерара. — Ты, ведь, не червь! Или червь? Жерар закричал от боли и страха, чувствуя, как уходит из него человечье, и волк затмевает разум. Руки сами собой обернулись лапами, лицо вытянулось в клыкастую пасть… Слетела серая сова, реальность обрушилась водопадом звуков и холодным ветром. Зверь разразился ревущим хохотом, под который Жерар повернулся назад и прыгнул, с воем накинувшись на Йохана. Лишь одно желание вело его — растерзать тварь на куски и отомстить за отнятую человеческую жизнь. Но Йохан коротким движением всадил клинок ему в пузо, и Жерар, согнувшись пополам, рухнул на бок. Из пасти вырывался хриплый скулеж, хотя почти не было боли — лишь унижение. И осознание собственной слабости: он поддался демону и потерял себя. — Поваляйся и подумай! — сквозь звон в ушах услыхал он едкий укор и успел заметить, как Йохан через него перепрыгнул. Человеческий облик очень быстро вернулся, рана зажила. Тычок Деде мерзко врезался в бок. — Оттащи в кусты — это не ваш бой! — на бегу рявкнул Йохан. Зверь прыгнул, набросившись на Йохана, страшным ударом разломал его арбалет на куски. От второго Йохан ушёл и врезал чудовищу сапогом в рыло, жёстко сшибив с копыт. Зверь забарахтался, вставая, и заметил, как взвилась над ним тёмная фигура, занеся меч. Он оттолкнулся от земли и прыгнул, а в его руке вспыхнул чёрный барзай. Время сжалось — Зверь нанёс страшный удар — в дерево, срезав его напрочь. Йохан увернулся и с невероятной скоростью напал, перескочив падающий ствол. Зверь отпрыгнул легко, несмотря на пузо, и закрылся мечом. Из-под клинков летели снопы искр, а земля под ногами горела. Зверь наседал, бешено рубя — меч-барзай с грохотом разрывал воздух, мерцал сполохами энергии, которую демон пускал через клинок. Йохан всякий раз уходил от верной смерти, водил противника кругами, и тот впадал в ярость, разбрызгивал энергоконтур, раскидывал копытами комья земли. — Ах ты ж, букашка! — Зверь зарычал, давясь злостью, бешено скакнул с занесённым клинком. Йохан присел, пропустив лезвие над головой, и ударил коротко и точно, отрезав лапу, в которой Зверь держал барзай. Бухнувшись, лапа задёргалась в конвульсиях, растворяясь, от нее на глазах остались жёлтые, истлевшие кости. Зверь издал свинячий визг, схватившись за обрубок, но почувствовал как враг стащил его оружие, и презрел боль. Метнулся сквозь пространство и время, двинул Йохану затрещину, поймал на лету меч и, возникнув перед врагом, разрубил воздух, открыв портал. Со свистом закрутилась воронка, а в пальцах Зверя вспыхнул сгусток энергии, которым он собрался вышвырнуть Йохана во вложенные миры. Йохан отскочил вправо — и Зверь не заметил, как он оказался позади. Проклятую свинью от портала отделяет всего-то шагов десять — Йохан хорошенько саданул его ногой в спину. Зверь потерял равновесие, и почти уже вылетел во вложенные миры, но вовремя защитился полем и удержался на самом краю. Воронка затягивала — потоки энергии трепали гриву и обволакивали, увлекая за собой. Меньше, чем шаг — Йохан собрал энергоконтур в сверхплотный сгусток. Зверь ощутил его спиной, развернулся, опередив время, и послал встречную вспышку. Грохот оглушил, ослепил дьявольский свет. Силовая волна расшвыряла обоих в разные стороны, а портал схлопнулся, выбросив облако деструктивных частиц. Почернела трава и деревья согнулись, засыхая, а некоторые обратились в пепел. Устоял лишь гигантский дуб, сотни лет защищённый полями. Зверь удержался на мощных копытах. На нём догорал плащ, расплавленные остатки доспехов стекали горящими ручьями. Битый Йохан с трудом оторвал башку от земли — трещала она жутко, в ушах били похоронные колокола. На нём остались горелые лохмотья, свисали покрытые сажей клочья волос. Но глубокие ссадины на его лице исчезали, срастались сломанные кости. Йохан тоже мог питаться энергией порталов и впустил её в себя, вопреки запрету Церкви. — Черрвь! — рыкнул зверь, выбросив перед собой обрубок руки. Кость вырвалась из мяса, вытянулась, разделилась на фаланги пальцев, которые быстро покрывались мышцами и жёсткой, бугристой шкурой. Зверь почти незаметно моргнул, и барзай оказался в его восстановившемся кулаке. Пора прикончить червя — Зверь высоко подпрыгнул и обрушился всем весом, вонзив клинок по рукоять… В землю, и земля спеклась в зелёное стекло вокруг раскаленного лезвия. Йохан отпрянул назад и мгновенно ударил, но меч просвистел в воздухе. Зверь сбежал от него, проткнув пространство, и возник далеко, на краю какой-то здоровенной ямы. Выдыхая искры и дым, воздел он к небу ручищи и сжал кулаки. Красные вспышки ручейками потекли по его шкуре, глаза вспыхнули, из-под рыла вырвались кривые кабаньи клыки. На теле местами проступила острая чешуя — руки и пальцы она полностью покрыла, превратив их в кривые когти. Широкие наручи сомкнулись вокруг запястий, зловеще сверкнули рубины в матово-черном металле. Довольно хрюкая, Зверь уставился на Йохана в упор, и над его дремучими бровями открылись ещё два глаза — маленькие, круглые, пылающие адским огнём. — Да с чем же тебя слило, чёрт подери? — пробормотал Йохан, и даже отступил на шаг. Он знал, кем эта тварь была раньше, и у неё никак не могло оказаться четырёх глаз. — Ты никогда не догадаешься, жалкий червяк! — расхохотался Зверь, ловко обернувшись вокруг себя. Чешуйки сдвинулись, сменили цвет, и чудовище точно растворилось, стало невидимым. Йохан замер, вслушался к тишину. На любой шорох он оборачивался рывками. Но, ничего — будто бы враг убежал. Нет, он здесь — Йохан чувствовал его энергоконтур. И понимал: Зверь кружит, дабы улучить возможность и нанести смертельный удар. Йохан вскинул меч, отбив выпад невидимки, и тот снова исчез. Прошуршало в кустах, сорвалась сова, шелест прошёл по траве… Йохан покрепче сжал меч, вознеся короткую молитву Христу, укрепленному на его рукояти. Шаг, справа примялась трава, и тут же зашуршало слева. Удар сзади Йохан отразил в прыжке, но в ответ ударить не смог: проклятый свинтус спрятался, исказив время. Сверчок затих и снова начал стрекотать, сорвавшийся лист на миг повис и — плавно опустился в траву… Нужно смотреть «другими» глазами. Зверь перемещался быстрее света, пронзал пространство и время, но следы его энергоконтура горели ярче «вечной лампы». Он был справа, но вынырнул из завихрений уже слева, сзади, снова справа, но намного ближе. Барзай Зверя сверкнул почти над головой… Йохан сконцентрировал и сбросил энергоконтур себе за спину. Удар попал в цель: Зверя снесло и треснуло о перекошенную ёлку, её закрученный винтом ствол сломался надвое и шумно обрушился. Чудовище захлебнулась рыком, а по его телу с треском забегали мелкие белые вспышки. Чешуя загоралась, плыл едкий дымок. Зверь истошно вопил, сдирая её, проклятую, вместе с кусками собственной плоти. Чешуйки отрываясь, издавая странный писк, но на их месте появлялись новые, укрывая прорехи, ожоги регенерировали моментально и бесследно. Йохан устал — присел у ямы, опершись на меч. На дне кто-то копошился, да ныл, бормотал. Йохан в яму плюнул и вскочил на ноги. Единственная страсть пылала в нём: добить гада, пока не очухался. Усилием воли Зверь заставил чешую потухнуть. В глазах потемнело — слишком мало энергии оставалось для боя с фон Камом. Едва смог Зверь блокировать его удар, подставив уцелевшие наручи. А после — неожиданно и резко прыгнул, выхватил из рук Йохана меч, навернув ему мощную оплеуху. Охотник отлетел назад, Зверь же мигом оказался возле него, схватил за остатки одежд и силой швырнул в толстый, но скрюченный клён. Йохан и пикнуть не успел, как враг с размаху всадил ему в грудь его собственный меч, пробив насквозь доспехи и тело, сурово приколов к стволу. — Я уже сказал, что ты козявка! — прохрюкал гадкий демон, приблизив рыло к искаженному адской злобой лицу фон Кама. Тот не кричал и не показывал боль — глядел прямо в заплывшие красные глазки и стискивал кулаки. — Не смей стоять у меня на пути, никчёмный червяк! — выплюнул Зверь и принялся медленно проворачивать меч, стремясь причинить охотнику как можно больше страданий. Полилась кровь, но фон Кам лишь хрипло рыкнул и навернул гада по руке, с хрустом переломав толстенную кость. Демон зашёлся свинячьим визгом, согнулся, схватившись за битую руку. Охотник с кровавыми брызгами выдрал из тела меч и стремительно прыгнул, замахнувшись. Однако Зверь мгновенно выпрямился и схватил барзай, отбил удар и сразу напал, заставляя Йохана отступать. Сломанная рука не восстанавливалась, а висела бесполезной верёвкой и жестоко болела — Зверь рычал при каждом неловком движении. Сполохи и лязг сводили с ума Персиво, и он оставил попытки выбираться из ямы. Он лежал на самом дне, припав к сырой, замшелой земле, а рядом с ним в ужасе сжался Аделард Лангедокский. Невидимый рыцарь больше не рвался ни в бой, ни охотиться, а стучал зубами и, кажется, даже портки обмочил. Громадные копыта топтались на краю ямы, осыпая землю и камешки вниз, но рогатое чудище их с Аделардом не видело. Йохан теснил его куда-то, от ямы прочь, оно пятилось, спотыкалось, ударяя клинком всё более неуклюже. Персиво молился, все молитвы вспомнил, и псалмы, и Апокалипсис заодно. У свиномордого исчадия четыре глаза, так же, как и у Йохана. Кто из них — дьявол? Зверь слабел. Без овцы рассеивался его энергоконтур. Он больше не владел ни временем, ни пространством, двигался всё медленнее. Йохан тоже выдохся — пропускал удары, и раны заживали хуже и хуже. Но он был безумен. Ярость и злоба оказались сильнее всего, заставляли атаковать раз за разом, забыть о ранах, усталости и здравом смысле. Разнести в клочья проклятую свинью, сравнять с землёй, пускай даже это будет стоить ему жизни. Зверь оступился и грохнулся навзничь, Йохан прижал его к земле сапогом, и размахнулся, дабы снести гадкую башку. — Я покажу тебе, кто из нас козявка! — заорал охотник, и его голос обернулся демоническим рёвом. — Да чёрт с тобой! — Зверь сбросил его с себя, собрав последние силы, поднялся, пыхтя, и двинул плечами. За его жирной спинищей с жужжанием раскрылись широкие крылья, сверкнули металлом в свете луны. Боль в руке сбивала концентрацию, но Зверь заставил себя пропустить через крылья энергетический импульс, и помчался ввысь, срезая ветви. Враг уходил, ещё немного, и улетит. Скрежеща зубами, Йохан схватил меч да подпрыгнул с разбегу, оказался у него на загривке. Чудовище задёргалось, пытаясь его скинуть, но Йохан схватился за его патлы, намотав их на кулак. Меч врубился в металлическое основание крыла, словно в живую плоть, и рассёк его с хрустом, с каким ломаются кости. Раздался визг, как если бы раненое животное визжало, срезанное крыло ушло вниз, а второе неистово забилось. Зверь обрушился с лёту, попёр по земле, пропахивая глубокую колею, и на полном ходу врубился в груду бурелома. Затрещали сухие стволы, грозя в любой момент свалиться. Зверь отполз от них, а после — поднялся и во всю прыть рванул наутёк, топоча так, что содрогнулся Лысый холм. Йохан догнал его в один прыжок, заступил дорогу и рубанул наотмашь, отшвырнув далеко назад. Зверь забарахтался в грязи, обливаясь кровью, вновь попытался вскочить, но фон Кам не позволил — стукнул ногой в рыло, сшибив обратно. Второе крыло бестолково трепыхалось и мешало ужасно — Зверь злобно его оборвал и, все-таки, вскочил. Врезал охотнику затрещину копытом да прыгнул вверх, к дубу, разом покрыв шагов тридцать пять. Истерично похрюкивая, налег он пузом на вековое древо, вогнал барзай в кряжистый ствол и резко прочертил кривую линию сверху вниз. Брызжа слюной, Зверь изрыгнул непонятные слова, от чего кора со скрежетом расселась, образовав нечто вроде тёмного прохода в неизвестность. Зверь мотнул башкой и сейчас же ввалился туда, скрывшись во мгле. — Ах ты ж, черрт! — изрыгнул фон Кам, разинув клыкастую пасть. Он не догнал его на каких-то пару шагов и застрял у дуба, озираясь лихорадочными рывками. Бросив быстрый взгляд на светлеющее небо, охотник выплюнул бранное слово и, резко взмахнув руками, вытянул их перед собой. Лицо его исказилось кошмарной гримасой, шипастые наручи на запястьях потекли, расплавляясь, раскаленные капли металла с шипением падали в траву и зажигали ее. Синий свет резанул по глазам, превратился в ревущее завихрение, которое моментально расширилось в воронку. В центре её проступил мистический коридор, светящийся так, что невозможно было смотреть. Дьявольский ветер с воем трепал одежду и волосы, однако охотнику было на всё плевать — он широко шагнул прямо в языки синего пламени. Злые лучи будто пронзили его насквозь, постепенно растворяя, Йохан сдавленно вскрикнул и замер, его ноги повисли над землёй. Где-то за лесом раздался приглушенный расстоянием крик петуха, и сияющий коридор захлопнулся с грохотом, далеко выбросив пламенный столб. Охотника отшвырнуло шагов на сорок и ляпнуло о землю. Он больше не шевелился, а петух всё орал и орал. — Светает, вылезай! — некто зашипел с раздражением и пихнул Персиво в бок. Виконт точно вынырнул из пучины. Над ним нависал Лангедокский и навязчиво теребил, надсадно бубнил прямо в ухо. — Прочь! — Персиво сердито спихнул его и уселся, ощутив мерзкие мурашки в ноге: отлежал. — Чего расселся? — Аделард хлопнул его ногой в спину. — Не на пиру! Пора дуть отсюда, пока не преставились! — Чёрт! — угрюмо ответил ему Персиво и пополз вверх по склону. Песок оказался дьявольски горячим, а местами превратился в грязно-зелёное стекло, до которого невозможно было дотронуться. Лангедокский случайно схватился и отдернул руку, едва не свалившись. Отдуваясь, Персиво выполз из ямы первым и помог Аделарду. Тот уткнулся носом в землю, а Персиво вытаращился перед собой и глаз не мог отвести. Гадко воняло какой-то гарью и вместе с этим — тленом и кладбищем. Повсюду с визгом и рыком кипела нечисть, сгорая в лучах восходящего солнца. Удушливый дым, или пар забивал воздух, однако быстро рассеивался и исчезал. Не затыкался петух, а значит, недалеко отсюда деревня. О которой виконт, как всегда, не знает ни зги. Персиво торчал, как завороженный и видел охотников — они выкарабкались откуда-то из колючих кустов, таща коней под уздцы. Всего трёх коней, своих. Оставив их, охотники разом рванули к распростёртому на земле телу. — Ну, поднимайся уже, уродец! — беззлобно проворчал маркиз Деде, присев возле Йохана. — Я вижу, петух — твое любимое животное! — Чего разлёгся? — буркнул Д’Арбогаст, и они с маркизом решили поднять его под подмышки. — Черрт! — львиным голосом рыкнул Йохан, отпихнул обоих, и вскочил сам. Однако пошатнулся, обессиленный, и тяжело увалился на Деде, едва не сбив того своим весом. — Свиная туша, — прошипел Деде, однако бережно поддержал раненого товарища, да и Д’Арбогаст подхватил под другую руку. Выглядел фон Кам препаршиво — кровь сочилась из его глаз и рта жуткими струйками, текла по рукам, вены на которых превратились в глубокие раны, словно бы их рассекли. Йохан шатался да оступался, пока охотники довели его до коня, и ногу в стремя никак поставить не мог — раза три промахнулся. — Здорово навернуло его порталом дурацким, — угрюмо пробурчал Д’Арбогаст, пока фон Кам с огромным трудом громоздился в седло. — Его сначала вышвырнуло, а потом — навернуло… — поправил Деде и задрал нос, обращаясь к фон Каму: — Ты, хоть, ехать можешь? — Угу, — прогудел тот, навалившись на шею скакуна. Конь на удивление спокойно это терпел — пофыркивал сочувственно и махал хвостом. — В бою он теперь — бестолковая тряпка! — ругнулся Деде, схватил поводья вороного коня и приторочил к своему седлу. — На кой чёрт было разевать эту дрянь на рассвете, дубина? Фон Кам не ответил — он казался спящим, или даже мертвым: болтался в седле, грозя свалиться. — Эх, ты, — вздохнул Д’Арбогаст и уселся позади него, обхватил ручищей поперек туловища. — Поехали уже, чего стоим? Его голос заставил Персиво выкатиться из болезненного ступора. Лишь когда герцог рявкнул «поехали», виконт обнаружил себя у ямы и осознал, что наблюдает за всем, будто сквозь витражное стекло, как если бы всё происходило не с ним. Лангедокский снова пихнул его, окончательно вернув ощущение реальности, и Персиво, про себя призывая Христа, поспешил показаться охотникам. — А, ты жив, — безучастно бросил Деде, заметив, как Персиво ковыляет. Виконт кивнул, не найдя слов в дырявых карманах. Он старался скрыть предательски гадкую дрожь в коленях, однако это непросто сделать. Богомерзкое мракобесие охотников и жуткие чудища оказались выше его понимания, и Персиво молился. Молился, чтобы не утратить рассудок и сохранить душу. — В «Хмельной лис» едем! — выплюнул над его ухом Лангедокский. — Если ты не спалил его ко всем чертям! — Не топчитесь! Живо на моего коня! — рявкнул Д’Арбогаст, ткнув пальцем в андалузца, который остался без наездника. Персиво молча влез в неудобное для него седло герцога, а Лангедокский примостился позади. Виконта знобило — наверное, простыл. А может быть, это страх. Сознание заволокло каким-то болезненным туманом. Персиво наплевать было, куда они едут: в «Лис» — не в «Лис»… Какая, к чертям собачьим, разница, когда перед ним уже распахнулись адские врата? Персиво никудышный синьор — у него под носом заварилась богомерзкая каша, а он ни сном ни духом. Объезжая окрестности вместе с отцом, он только дев видал да ваял серенады пустоте. Не слушал людей, не знал о пристанище нечисти. А самый страшный грех виконта — Люсиль. Господь карает его за то, что он влез в её жизнь и втравил в свои проблемы с миледи Аланой, с волчьим поясом и с этой дурацкой охотой, на которой он — приманка. Арбалет Персиво потерял — и даже не помнил, где. Он ожидал разноса, но охотникам, похоже, совсем не до него. Д’Арбогаст и Деде переговаривались монотонно и нудно, виконт слышал только обрывки фраз. — Не сдохнет? — булькающим голосом осведомился Деде, обернувшись к герцогу. — Не думаю, ему и похлестче попадало… — прогундосил в ответ Д’Арбогаст. Йохан же висел на нём, как мешок, и молчал. Суеверный страх отпустил Персиво, отполз в недра сознания. Заявил урчанием голодный желудок, но его вытеснила полная пустота. В сон заклонило невыносимо, отяжелела голова, и сразу навалилась лень. Персиво тайком ото всех зевнул. Однако заставил себя подобраться, чтобы не задрыхнуть в седле и не рухнуть на ходу. Весь этот бой, нечисть, демоны показались кошмарным сном, который ненароком привиделся в седле. Ничего подобного не было и нет. Есть господь и ангелы на небесах, о чём учит Церковь и Библия.