Доблесть Парцифаля

Карета неслась по узкой лесной тропе. Грохотала, скрипела и подскакивала на кочках, грозя перевернуться и развалиться на части. Черные тучи низко нависали, зловеще сверкали зарницы, и ветер выл, наклоняя деревья к земле. В раскатах грома слышался истошный визг и рёв, метались в свете молний резкие тени. Кучер ошалело нахлестывал тройку коней и молился в голос, кричал, взывая к помощи господа. Из его глаз катились слёзы страха, ветер сорвал его шляпу и растрепал волосы. На подножке кареты с трудом держались два рыцаря. Их швыряло на крутых поворотах, подбрасывало и дёргало на каждом ухабе, сносило порывами ветра, но оба крепко держали мечи и зорко вглядывались в лесную темноту. То тут, то там вспыхивали и гасли красные точки, чуткий слух ловил треск сучьев и утробный рык. Из густых придорожных кустов вымахнули на тропу четыре серые твари, голые, наделённые длинными хвостами и мерзкими глазастыми мордами. На задних лапах они мчалась проворнее лошади, из распахнутых пастей летела слюна. Тварь, что бежала быстрее других, щёлкнула острыми зубами и широко прыгнула вперёд. Рыцарь мгновенно срубил чудовищную башку, и тело, обливаясь чёрной жижей, полетело под ноги другим. Те отскочили в стороны да скрылись в кустах, но миг спустя, тварь оказалась на крыше кареты. Она ломанулась, было, в окно, однако рыцарь успел залезть и одним ударом рассёк её пополам. Другая тварь кинулась на него сзади — рыцарь развернулся в прыжке, проткнув её насквозь, да сбил тушу пинком под колёса кареты. Он пригнулся, дабы его не задела низкая ветка… И тут же третья тварь, промелькнув, сшибла кучера. Карета вильнула, но рыцарь устоял, соскочил на козлы, и, прикончив тварь перехватил бьющиеся на ветру поводья. — Я на козлах, Жерар! — рявкнул он, повернувшись назад. — Мы остались без кучера! В ответ послышалась заглушенная ветром ругань, которую утопил грохот и страшный треск. Молния врезалась в сосну, расшвыряв искры, с рёвом взметнулись волны пламени. Рассевшись надвое, пылающий ствол обрушился позади — едва проскочить успели, а то все были бы мертвы. Рыцарь правил стоя, одной рукой сжимая поводья. Во второй же сверкал длинный клинок, который он не мог позволить себе спрятать. Из кареты неслись молитвы и болезненные стоны, они срывались на крик и рыдания, переходили во всхлипывания. Краем глаза рыцарь уловил движение и, взмахнув мечом, ещё одну тварь оставил без головы. Вторая заскочила на козлы прямо перед ним, и получила в морду тяжёлым сапогом. С визгом она ушла вниз, карета подскочила, переехав её. Третья тварь вцепилась в холку головной лошади, отчего та на скаку запрыгала, взвиваясь на дыбы. Две остальные шарахнулись, перепугавшись твари и дикого ржания, и помчались с головокружительной скоростью. Карета ходила ходуном, трещала, лязгала, от неё что-то отлетело и осталось лежать на тропе. Не отпуская поводьев, рыцарь перескочил на спину головного скакуна, и тварь сейчас же на него набросилась. Зубы клацнули у самого лица, но чудовище уже было мертво: меч рыцаря пробил ему башку. Спихнув кадавр, рыцарь натянул поводья, но кони понесли и не слушались. На холке головного темнели рваные раны, из которых ручейками стекала кровь. Если бы их волк оставил, коня можно было бы выходить, но сейчас у них есть лишь несколько минут, прежде чем он падёт от яда. — У нас проблемы, Жерар! — крикнул рыцарь. — У тебя всегда проблемы, Йохан, чёрт бы тебя сожрал! — злобно отозвался Жерар и, судя по хрусту и визгу, кого-то зарубил. Йохан грязно выругался под нос. Лес редел, ширилась тропа, а впереди маячили деревенские избы. Осталось немного, съехать с пригорка. Конь споткнулся, сбился с шага и захрапел. Мыло летело с его морды, он широко раздувал бока, часто дыша. Если околеет и рухнет на скаку — всем конец. Йохан бросил поводья, забил меч в ножны и обеими руками вцепился в мокрую от пота гриву. В окнах изб уже можно было разглядеть огни. Лошади резво мчали под гору. В карете плакали, бормотали молитвы, возились. — Скоро там? — вопросили свирепым басом. — Уже приехали! — огрызнулся Йохан, не оборачиваясь. Конь под ним споткнулся снова. Дышал он всё реже, а его шкура уже холодела. Карета проносилась подлеском, тонкие молодые деревья то и дело ломались под напором ветра, валились на тропу. Лошади перескакивали, но карету кидало нещадно. С каждым броском из неё слышались женские крики и плач, ругань злых мужских голосов. С неба упали первые капли дождя, холодные и крупные. Всё чаще и чаще они барабанили по крыше кареты, и вскоре хлынуло, как из ведра. За пеленой дождя дорогу стало почти не различить, дорога раскисала, превращаясь в скользкую грязь. — Жерар, на козлы давай! — Йохан позвал его, осознав, что не сможет остановить лошадей в одиночку. — Хватай поводья и останови этот хлам! Карету качнуло: коренастый здоровяк перелез с подножки на крышу и спрыгнул на козлы. — Дурень безрукий, — плюнул он сквозь зубы. Йохан промолчал. Он припал к шее коня, обхватив её руками. От дождя шкура скользила: того и, гляди, свалится без седла. Лошади ощутимо сбавили ход: пригодилась бешеная сила Жерара. Деревня уже была на носу, мелькали закрытые ворота. Жерар не успел остановиться перед ними и лошади, вломившись, снесли деревянные створки и прошли несколько дворов, прежде чем остановились. — Чёрт бы тебе сожрал! — рыкнул вымокший до нитки Жерар. Головной жеребец замертво лежал на боку, а около него лицом в землю валялся Йохан. — Вставай, лодырь! — Жерар пихнул его сапогом. — Чтоб тебя, — пробормотал Йохан, вскочив и отбросив с лица налипшие волосы. Его щёки и лоб оказались покрыты глубокими ссадинами, на ладонях живого места не было. Из кареты с руганью вывалился крепкий бородатый мессир, а за ним — ещё один, высоченный. Оба вели под руки рыдающую даму. Шёлковая расшитая котта выдавала её высокое происхождение, дама хваталась за округлый живот: вот-вот она разрешится от бремени. Вслед им поспевал тощий монах и тащил сундучок. — Давай, Альфонс, туда! — Йохан махнул рукой в сторону одного из дворов. Крепкий мессир выругался, но послушался: повёл даму к нужному двору. Но та вскрикнула и, оступившись, упала. Долговязый мессир подхватил её на руки да понёс бегом. — Быстрее, Абсолон! — монах подогнал его и потрусил впереди. Йохан кулаком колотил в дверь избы и орал, что высадит, если ему не откроют. Дверь отворилась со скрипом, и на пороге показался заспанный человек с огарком в руке. Он был уже не молод: седина белела в редкой бороде. — Пора, Серж, — выдохнул Йохан ему в лицо и вдвинулся в сени, пихнув его плечом. Серж заволновался, заскочил в избу и закричал там кому-то, чтобы зажигали свечи. Тесно, потолок низкий, да и грязно, затхло в избе. — Ты хоть раз слыхал о Гиппократе? — ругнул Сержа монах. Тот лишь поморгал в ответ. — А ещё знахарем зовёшься! — монах укоризненно качнул головой. Со скрипом отворилась низкая дверь и из дальней коморки выглянула сонная женщина. — На сносях? — уточнила она, кивнув на даму на руках Абсолона. — Да, — угрюмо буркнул Альфонс. — Заносите ко мне! — распорядилась она и широко распахнула дверь. Дама выгибалась, кричала и плакала, тяжело дышала, давилась слезами. Абсолон уложил её на застланную рогожей лавку. — Уходите в сени! — женщина принялась всех выгонять. — Нечего господам здесь стоять! — Я лекарь! — заявил монах и остался, хлопнув сундучок на колченогий стол. — Надобно больше свечей! Я и носа своего не увижу! Остальные вышли на кухню, расселись на лавках. Серж топил печь и грел воду, срывал пучки трав, что свешивались с потолка. Жерар провожал знахаря взглядом, пока тот перед ним мелькал, и отвернулся, когда ему надоело. Абсолон тихо пел псалмы. Альфонс шаркал-шаркал по полу, оставляя комья грязи с сапог, а потом — набросился на Йохана и схватил его за ободранную, измаранную храмовничью тунику. — Почему на моей земле, образина? — зарычал он ему в лицо, но Йохан остался бесстрастным. — Так надо, — отрезал он, спихнув с себя руки Альфонса. — А если тебе не по нраву, сделаю тебя на голову ниже! Злобно чертыхаясь, Альфонс вскочил и принялся слоняться туда-сюда, пинать всё, что попадалось под ноги. Йохан, глядя на него, вздохнул и запел псалмы, вторя Абсолону.

***

Время тянулось, тащилось, как густой липкий дёготь. У Альфонса не было сил ни сидеть, ни стоять, ни ходить. Хотелось взять и вышвырнуть их всех прочь со своих земель и запретить въезд навсегда. Но он не мог этого сделать. Жерар, Абсолон и Йохан теперь уж втроём монотонно выли псалом за псалмом, а некоторые и по несколько раз повторяли. Спокойнее им от этого, что ли? Альфонс так не мог. Он вслушивался в стоны за стеной, в отрывистые возгласы монаха, в бормотание Сержа и его жены-повитухи. — Неужто не мог убраться к катарам? — Альфонс снова налетел на Йохана, вцепился в плечи и заглянул в глаза. Но отпрянул, увидав собственное отражение вверх тормашками в дьявольски огромных зрачках. — Нечисть! — Альфонс взвыл от безысходности, заламывая руки. — Все вы — богомерзкая нечисть! — Богомерзко ведёшь себя ты, Альфонс, — спокойно заметил Йохан, расправив смятую тунику. — А лучше бы господа восхвалял с таким же усердием! — Кровопийца! — не унимался Альфонс. — Нет уж, я для этого слишком воцерковлён! — Йохан не скрывал ехидной ухмылки, доводя Альфонса до безумия. Звуки за стеной затихли, а после — раздался пронзительный детский плач. — Наконец-то, справился Доминик, — довольно заметил Йохан, но вскочил и кинулся к закрытой двери, когда внезапно послышался голос второго ребёнка. Он распахнул дверь рывком и хотел ворваться, но повитуха заступила ему дорогу и принялась выгонять. — Да что же вы, мессир? — разозлилась она. — Мадам только разрешилась, господам сюда нельзя! — Доминик, близнецы, что ли? — вопросил Йохан у монаха, уворачиваясь от повитухи, которая пыталась огреть его тряпкой. — Двойняшки, Йохан! — поправил монах, заворачивая одного из орущих младенцев в относительно чистую ткань. — Близнецы растут в одном пузыре! — Да пропустите же меня! Отпихнув повитуху, Йохан ворвался-таки в коморку. Обессиленная родами, дама без движения лежала на лавке. Вокруг валялись кровавые тряпки, а на столе оказались расставлены флаконы со снадобьями брата Доминика и море огарков свечей. От чада тут скоро будет нечем дышать. — Да что же вы делаете, мессир? — возмутился, было знахарь. — Дай! — Йохан в ответ потребовал у него младенца, которого тот пеленал. — Пожалуйте, — знахарь решил не противиться: у рыцаря Храма есть меч. Йохан задумчиво взял ребенка у него из рук, покачал, будто взвешивает, и вернул назад. — Так, — изрёк он и повернулся к монаху. Тот безропотно отдал Йохану второго ребёнка. Йохан и этого покачал и тоже отдал. — Доминик, пиши, что мадам разрешилась одним! — приказал он. — А того, что у тебя, надобно отдать. Серж, есть здесь кормящие матери? — Да, мессир, Белль нынче разрешилась мёртвым ребёнком, — покорно пробормотал знахарь. Он знал, почему этот человек разделяет двойню, но обязан об этом до гроба молчать. — Отдать Белль и сказать всем, что она разрешилась живым! — решил Йохан и развернулся, чтобы уйти. У Альфонса руки чесались выхватить меч и зарубить всех четверых вместе с монахом. Веками в землях его великих предков не случалось мракобесия, каждый из них чтил церковь и господа, охотился на нечисть и изгонял колдунов. А что же теперь? Что-то царапнуло ставни снаружи, провело по срубу точно когтями и жёстко бухнуло в дверь. Жерар с Абсолоном оборвали вытьё, вскочили да выхватили оружие. — Пришли лошадь доедать, и не только, — мрачно заметил Йохан за спиной Альфонса. — До рассвета надобно всех перебить. Он зашагал к сеням, и за ним потянулись Абсолон и Жерар. — Желаешь охотиться, Альфонс? — осведомился он, оглянувшись. Альфонс промолчал: отлично знал, что подобные бестии не по силам человеку. Ни простому христианину, ни даже священнику. Только этим странным созданиям, что зачем-то ушли с гиблых болот и прибились к церкви. Все трое — ревностные католики, несмотря на то, что они вовсе не люди. Благочестивая нечисть, фанатик обязательно узрел бы в этом знамение Апокалипсиса. — Правильно делаешь, что не желаешь! — ухмыльнулся Йохан и вышел за дверь. На его лице и руках уже не осталось ни намёка на раны.